Из книги Эйдельмана "Апостол Сергей".
В последние дни 1917 или в начале 1918 года отряд красногвардейцев обыскивал петроградские аристократические дворцы и особняки. В доме светлейших князей Салтыковых их приняла глубокая старуха, неважно говорившая по-русски и как будто несколько выжившая ни ума. К счастью, командир отряда происходил из образованного сословия и на хорошем французском языке объяснил княгине: "Мадам! Именем революции принадлежащие вам ценности конфискуются и отныне являются народным достоянием". Старуха не стала возражать и даже с некоторой веселостью покрикивала на красногвардейцев за то, что они пренебрегали кое-какими безделушками и картинами. После того как было отобрано много драгоценностей и произведений искусства, старуха внезапно потребовала: "Если вы собираете народное достояние, извольте сохранить для нации также и эту птицу". Тут появилась клетка с большим, очень старым, облезлым попугаем. "Мадам,-- ответил командир с предельной вежливостью,-- народ вряд ли нуждается в этом (эпитета не нашлось) попугае". -- Это не простой попугай, а птица, принадлежавшая Екатерине II. -- ??? -- Стара я, батюшка, чтобы врать: птица историческая, и ее нужно сохранить для народа. Старуха щелкнула пальцами -- попугай вдруг хриплым голосом запел: "Славься сим Екатерина..." Помолчал и завопил: -- Платош-ш-ш-а!! Командир утверждал на старости лет, что это самое удивительное происшествие в его жизни. 1918 год, революция, красный Петроград -- и вдруг попугай из позапрошлого века, переживший Екатерину II, Павла, трех Александров, двух Николаев и Временное правительство. Платоша -- это ведь Платон Александрович Зубов, последний, двенадцатый фаворит старой императрицы, который родился на 38-м году ее жизни (в период первого фаворита Григория Орлова

---

Декабрист Давыдов. О Николае Павловиче.
Он добродетель страх любил
И строил ей везде казармы;
И где б ее не находил,
Тотчас переводил в жандармы.

---

Культ Разума по Олару. Начало.

В первые месяцы своей деятельности Конвент пользовался всяким случаем для того, чтобы заявить, подтвердить, что он не только не хочет разрушать религию, но что он намерен сохранить и укрепить систему галликанской церкви, соединенной с государством, т.-е. гражданское устройство духовенства.
В то же самое время Конвент усиленно применял и умножал законы, направленные неприсягнувших священников
То есть противопоставляли добрых священников дурным. Но уже во второй половине 1793 года распространенным является уже убеждение, что плоха сама религия .
Правительство уже в сентябре 1792 года посягнуло на церковное имущество. Законодательное Собрание распорядилось отправить на монетный двор всю серебряную церковную утварь, без которой могло обойтись отправление культа, 23 июля 1793 г. Конвент издал декрет, согласно которому на каждый приход должно было быть оставлено не больше одного колокола, остальные же колокола должны были быть перелиты в пушки.
Многие священники воспользовались новым правом вступать в брак. Одним из первых подал пример Тома Лендэ, епископ Эйры, который женился в ноябре 1792 г. Понтар, епископ дордоньский, представил свою жену Конвенту на заседании 27 сентября 1793 г. Председатель Камбон расцеловал обоих супругов. Согласно постановлению Конвента женатые священники сохраняют свое жалование, если их прогонят из их прихода (19 июля 1792 г.). 12-го августа Конвент аннулировал все церковные решения относительно лишения сана женатых священников. 17 ноября 1793 года Конвент постановил, чтобы содержание священников, которых преследовали за их женитьбу, выдавалось им за счет тех приходов, которые чинили эти преследования. Женатых священников было больше двух тысяч.
Начало дехристианизаторскому движению было положено провинцией при покровительстве некоторых комиссаров Конвента, не имевших на то, впрочем, никакого разрешения Конвента. Так, например, Фуше, бывший комиссаром в Невере, утверждал (ложно) в прокламации, выпущенной от 23 сентября 1793 г., что Конвентом поручено ему «заменить суеверные и лицемерные культы, которых к несчастию придерживается еще народ, культом Республики и естественной морали». 10-го октября он издал постановление относительно кладбищ, в котором он приказывал убрать с кладбищ религиозные символы и водрузить на воротах надпись: «Смерть есть вечный сон». Лицемер Фуше тогда показал себя последовательным атеистом, не верящим в божество и бессмертие души.
16-го октября Шометт, добился в парижской Коммуне одобрения этого постановления. В Рошфоре Леньело преобразовал приходскую церковь в «Храм Истины», где 31-го октября 6 католических священников и один протестантский при торжественной обстановке отреклись от культа.
Парижская коммуна, по предложению Шометта, приняла 23 вандемьера постановление, согласно которому ни один служитель любого культа должен появляться только в светской одежде. Сам Конвент с некоторых пор занял «философскую» позицию в отношении культа, а это придавало энергии и смелости дехристианизаторам. Праздник 10 августа 1793 г. был первым из национальных празднеств, которое имело чисто гражданский или, как мы говорим, светский характер.
Член Конвента Эро-де-Сешелль, который председательствовал на этом празднестве, восхвалял Природу, статуя которой была почтена возлияниями. Из груди ее лилась вода, которую он выпил и дал выпить другим участникам празднества.
Установление республиканского летоисчисления, замена гражданского календаря республиканским (согласно декрета от 5 октября 1793 г. и 4 фримера II года) были мероприятием антирелигиозным. Целью его было лишить церковь ее влияние в народе, заменить прежнее исчисление времени, католические праздники - новым календарем, новыми праздниками, упразднить воскресенье, заменив его десятым днем.
Комитет общественного просвещения сделался очагом противокатолической пропаганды. 26 июня 1793 года Лаканаль от имени этого Комитета предложил план национальных праздников, которые, действительно, могли бы заменить религиозные праздники. Этот Комитет добился от Конвента постановления (7 брюмера II года), согласно ни один священник не мог быть больше назначен преподавателем, ни одна монахиня - преподавательницей. А ведь раньше именно церковь контролировала образование. 15-го брюмера Конвент приветствовал и отдал в печать речь Мари-Жозефа Шенье, в которой тот от имени упомянутого Комитета предложил заменить католичество религией отечества.

---

Тихо и неуверенно, как усилия больного человека, вновь обретающего здоровье, этот ушедший мир формировался заново. Монахини, которые были преследуемы даже с 10 августа 1792 года осмеливались выйти вперед и собираться вместе, чтобы помогать в нуждах друг другу. Мать Мария Анна Дюкесн (?), из ордена Сен-Мишель, встретилась с одной из своих бывших сестер и с помощью благочестивой леди, мадемуазель Аделаиды Шампион де Сисе, она арендовала старое здание и полуразрушенную часовню на улице Нотр-Дам-де -Шамп.

запись создана: 29.03.2018 в 12:52

@темы: три шуана

---

Окончание речи 18 флореаля

Горе противникам нового культа. Горе тому, кто стремится заглушить этот возвышенный энтузиазм и при помощи приводящих в уныние доктрин подавить моральный инстинкт народа". "Врагами республики являются все развращенные люди". Мало уничтожить королей; надо заставить все народы уважать характер французского народа... Утвердим среди нас с помощью мудрости и морали мир и счастье

---

Можно ли быть робеспьеристкой и не любить . Руссо? Можно.

---

речь 18 флореаля

«Мы будем чествовать человечество, униженное и попираемое ногами врагов французской республики. Человечество! Прекрасен будет тот день, когда мы будем праздновать праздник человеческого рода. Это будет братский и священный банкет, на который после победы французский народ пригласит огромную семью, честь и незыблемые права которой он защищает. Мы будем также чествовать всех великих людей, какого бы времени и какой бы страны они ни были, тех, кто освободил свою страну от гнета тиранов и мудрыми законами учредил свободу.» Культ мучеников революции детей-героев станет частью нового культа. « Вы не будете забыты, знаменитые мученики французской республики! « Юные французы, слышите ли вы бессмертного Барра ,который из Пантеона призывает вас к славе! …(Юные ученики родины, находившиеся в зале Собрания, воскликнули с большим энтузиазмом: "Да здравствует республика»). Барра! ты не нашел для себя образцов в античности, но ты нашел среди нас соперников твоей доблести!

И о Виала. Мятежные марсельцы, собравшись на берегах Дюранс, хотели перейти реку и перебить слабых и безоружных патриотов... Немногочисленная толпа республиканцев, собравшаяся на другом берегу, не видела иного средства как перерезать трос понтонов, находившихся во власти их врагов; но пуститься в такое предприятие…казалось химерическим предприятием даже наиболее смелым. Вдруг ребенок тринадцати лет бросился к топору, схватил его, помчался по берегу реки и со всей силой ударил по тросу. На него обрушилось несколько ружейных залпов, но он продолжал еще сильнее рубить, наконец он получил смертельный удар, он вскричал: "Я умираю, мне все равно, это за свободу!"»

Успех культа Верховного Существа зависит и от женщин «О, французские женщины! бережно храните свободу, купленную ценой их крови. Пользуйтесь своей властью и распространяйте власть республиканской добродетели».

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Речь 18 флореаля

Робеспьер обвиняет в нечестии Гюаде («Мы слышали, что в одном народном обществе предатель Гаде доносил на одного гражданина за то, что тот произнес слово "провидение"!), Эбера, Жансонне, Верньо, Дантона , который «улыбался от жалости при словах добродетель». И все они были заодно.
«Они чувствовали, что для уничтожения свободы надо было благоприятствовать всеми средствами тому, что оправдывает эгоизм, сушит сердце и стирает представление о прекрасной морали».
Но не пойдет ли борьба с атеизмом и провозглашение веры в Верховное Существо на пользу фанатизму (то бишь католицизму)? Нет. «Враги народа, кто бы вы ни были, никогда Национальный конвент не станет благоприятствовать вашей развращенности.
Фанатики, не надейтесь на нас! Призвать людей к культу "верховного существа" - это значит нанести смертельный удар фанатизму. ..Без принуждения, без преследования все секты должны сами по себе смешаться во всемирной религии природы. (Аплодируют.)
А вот свобода культов, которую недавно защищал сам Робеспьер, может быть опасна. «Пусть для торжества разума соблюдается свобода культов; но пусть она не нарушает общественный порядок и не становится средством для заговора. «
И Робеспьер нападает на священников. «Священники честолюбцы, не ждите же, чтобы мы старались восстановить вашу власть! И к тому же, что общего между священниками и богом? Священники для морали то же, что шарлатаны для медицины. (Новые аплодисменты.) …Священники создали бога по своему образу; они сделали его ревнивым, капризным, алчным, жестоким, беспощадным. ..Истинным священником "верховного существа" является природа; его храмом - вселенная, его культом - добродетель, его праздниками - радость великого народа, собравшегося перед ним для того, чтобы завязать сладостные узы всемирного братства и выразить ему признательность чувствительных и чистых сердец».
Далее оратор говорит о пользе внедрения принципов новой религии в народное воспитание. И воспитание это должно быть под началом не родителей, а государства. «Пусть в особенности народное воспитание будет направлено к этой цели; вы, несомненно, придадите ему характер, подобный природе нашего правительства и возвышенности судеб нашей республики; вы почувствуете необходимость сделать его общим и равным для всех французов. Дело в том, чтобы не создавать больше господ, а - граждан; родина одна имеет право воспитывать своих детей; она не может доверять их ни семейной гордости, ни предрассудкам частных лиц».
«Существует такого рода установление, которое должно рассматриваться как существенная часть общественного воспитания… я хочу говорить, о национальных праздниках.

И опять экскурс в античную историю. "Мы всегда с энтузиазмом говорим о национальных праздниках в Греции; между тем предметом этих праздников были только игры, где блистала сила тела, ловкость или самое большее - талант поэтов и ораторов…»
«Как легко было бы французскому народу придать нашим собраниям более обширную и более важного характера цель! Система праздников, само собой понятно, служила одновременно созданию самых сладких уз братства и самым могущественным средством возрождения.»

Пусть у вас будут общие и более торжественные праздники для всей республики; пусть у вас будут отдельные праздники и для каждой местности…» Новая система праздников нужна для строительства нового мира.
Пусть эти праздники черпают свой интерес и даже свои названия в бессмертных событиях нашей революции и в самых священных и самых дорогих человеческому сердцу предметах. Пусть они все празднуются под покровительством "Верховного Существа", пусть они будут ему посвящены, пусть они открываются и заканчиваются выражением почитания его могущества и его доброты!"

---

Но многие из тех, кто вернулся были не столь привередливы, большинство из них быстро научились восстанавливать свои старые привычки; они помогали друг другу, они болтали все вместе, и они благосклонно смотрели на Бонапарта - мало зная о его амбициях - которого король, когда его власть восстановят, не замедлит сделать Констеблем (???) Франции и маркизом, как награду за его услуги в деле порядка и религии.

@темы: три шуана

---

Лион Фейхтвангер

В один из этих светлых летних дней, когда он шел вдоль озера, собирая растения, и нагнулся над каким-то цветком, к нему подошел незнакомый юноша.
- Разрешите помочь вам? Можно мне понести ваши книги? - спросил он.
Жан-Жак, слегка озадаченный, ответил вопросом:
- Кто вы? Что вам угодно?
- Я студент, - ответил молодой человек, - изучаю право, и теперь, когда я встретил вас, мне больше в Эрменонвиле ничего не нужно, все мои мечты сбылись.
Жан-Жак сказал с незлобивой насмешкой:
- Так молод и уже такой льстец.
Незнакомец, покраснев до ушей, защищался:
- Я, мосье Жан-Жак, шел пешком десять часов не для того, чтобы говорить вам комплименты, а ради счастья увидеть вас.
Жан-Жак, улыбаясь, ответил с легкой иронией.
- Десять часов пешком - этим вы меня не удивите, мосье. Я старый человек, но меня не пугают гораздо более длительные пешие переходы.
Он почти вплотную подошел к юноше и стал разглядывать его своими близорукими глазами. Незнакомец был очень молод; широкий, упрямый лоб, волосы, начесанные на лоб, горящие глаза, благоговейно устремленные на Жан-Жака.
- Вы производите впечатление искреннего человека, мосье, - сказал наконец он. - Не взыщите, что я вас так неприветливо встретил, но мне приходится ограждать себя от досужих бездельников. Париж вторгается в мой покой, лишь бы поглазеть на меня, Париж докучает мне. Он не желает даровать мне мирной старости.
- Позвольте мне заверить вас, - почтительно ответил юноша, - что нас, молодежь Франции, влечет к вам отнюдь не досужее любопытство. Мы любим вас
и безмерно восхищаемся вами. Чтобы строить жизнь, нам нужен ваш совет, нужны ваши идеи.
- Хорошо, - сказал Жан-Жак, - если вам угодно, погуляем вместе по этим
садам и поболтаем. Боюсь, однако, что о политике вы услышите совсем
немного. Я охотнее поговорю с вами о деревьях и цветах. Вы увидите, друг
мой, что ботаника приятнейшая из наук.
Юноша сопровождал его, он не задавал вопросов, внимательно слушал.
Под конец, чувствуя, что рядом с ним друг, Жан-Жак заговорил о том, что
его постоянно угнетало: как его не понимают, как все, что он пишет,
толкуют превратно, убивая самый смысл и силу воздействия его творений,
какую безнадежную борьбу ведет он в одиночку против всеобщей
бесчувственности.
Молодой человек с жаром возражал.
- Вы не оказываете воздействия? - воскликнул он. - Но вы же нам близки.
Народ вас любит. Все остальные - Дидро, и Рейналь, и прочие
высокоинтеллектуальные писатели, даже великий Вольтер, пишут для
избранных. Эти господа не понимают народ, и народ их не понимает. Ваш
язык, учитель, понятен всем. "Человек рожден свободным, а между тем он
везде в оковах", - это понятно всем. "Свобода, равенство и братство", -
это понятно всем. Тех, других, наша страна церемонно величает мосье
Вольтер или мосье Дидро. А вы, учитель, вы для Франции, для всего мира -
Жан-Жак. Никому другому не оказывается такая честь. Вас называют только по
имени, как короля. - Он прервал себя. - Какое бессмысленное сравнение.
Простите меня. Ведь я знаю, что вы думаете о королях, я навсегда это
запомнил... - И он процитировал. - "Нет сомненья, что народы сажали
королей на троны для того, чтобы короли защищали свободу, а не уничтожали
ее". Клянусь вам: мы, молодежь Франции, позаботимся о том, чтобы ваши
слова превратились в нечто зримое, в дела. Вы указали нам путь. Мы этим
путем пойдем. Мы, Жаны и Жаки, заменим Людовика Жан-Жаком.
Жан-Жак слушал, улыбаясь.
- Перед деревьями Эрменонвиля вы можете безнаказанно произносить такие
речи, - сказал он. - Но в Париже пусть этого никто не слышит. Иначе, мой
молодой друг, век ваш так укоротят, что вам не придется претворять в жизнь
свои мечтания.
Юный студент пылкостью чувств напомнил ему Фернана. Он лукаво сказал:
- Если вы хотите доставить мне удовольствие, соберите немного
мокричника для моих канареек.
Но когда незнакомец, прощаясь, спросил, можно ли прийти еще раз,
Жан-Жак заставил себя отказать ему в этой просьбе.
- Боюсь, друг мой, что я к вам привыкну, - сказал он. - Я не могу
позволить себе заключать новую дружбу: новое разочарование мне теперь не
под силу.
Юноша почтительно поклонился и ушел.
Вернувшись в Париж, студент - ему было девятнадцать лет, он был родом
из города Арраса и звался Максимилиан Робеспьер - записал в свой дневник:
"Я видел Жан-Жака, женевского гражданина, величайшего из людей нашего
времени. Я все еще полон гордости и ликования: он назвал меня своим
другом!
Благородный муж, ты научил меня понимать величие природы и вечные
принципы общественного порядка.
Но в твоих прекрасных чертах я увидел скорбные складки - следы
несправедливости, на которую тебя обрекли люди. На твоем примере я воочию
убедился, как люди вознаграждают стремление к правде.
И все же я пойду по твоим стопам.
Старое здание рушится. Верные твоему учению, мы возьмем в руки лом,
разрушим старое до основания и соберем камни, чтобы построить новое
здание, чудесное, какого мир еще не знал. Быть может, мне и моим
соратникам придется расплатиться за наше дело глубочайшими несчастьями или
даже преждевременной смертью. Меня это не пугает. Ты назвал меня своим
другом: я покажу, что достоин им быть"
.
lib.ru/INPROZ/FEJHTWANGER/russo.txt

---

Некий француз (француженка) на фейсбуке взял(а) имя Колло. www.facebook.com/collotdherbois/

---

Шатобриан. Если учесть, что якобинцы дали . Франции многочисленные отважные и дисциплинированные армии, что они нашли средства обеспечить огромную страну, лишенную ресурсов и окруженную врагами, что они чудесным образом построили флот и благодаря интригам и деньгам сохранили нейтралитет с некоторыми могущественными державами и что во время их правления были сделаны великие открытия в естествознании, появились крупные полководцы и что, наконец, они вдохнули силу в истощенное тело, прекратили, так сказать, анархию, необходимо согласиться, что эти исчадья ада обладали всеми талантами

---

Речь 18 флореаля

Впрочем, тот, кто может заменить божество в системе социальной жизни, в моих глазах является чудом гения; (и таких, понятное дело, среди заговорщиков не было); тот, кто, не заменяя божество, думает лишь о том, чтобы изгнать его из ума людей, кажется мне чудом глупости или развращенности.

Что дали заговорщики вместо того, что они разрушили? Ничего, разве только хаос, пустоту и насилие. Они слишком презирали народ, чтобы взять на себя труд убедить его; вместо того, чтобы просветить его, они хотели лишь раздражить его, устрашить или развратить.

И Робеспьер взывает к авторитету древних. «Цицерон, наоборот, призывал против изменников меч закона и гнев богов; умирающий Сократ беседует со своими друзьями о бессмертии души; Леонид у Фермопил, ужиная со своими товарищами по оружию в момент совершения самого героического замысла, который человеческая добродетель когда-либо породила, приглашает их на другой день на другой банкет, уже в новой жизни. От Сократа до Шометта и от Леонида до Пер Дюшена далеко. (Аплодируют.) Великий человек, истинный герой слишком уважает самого себя, чтобы ему нравилась идея своего уничтожения; злодей, презренный в своих собственных глазах, отвратительный в глазах другого, чувствует, что природа не может сделать ему лучшего подарка, чем ввергнуть его в небытие. (Аплодируют.)»

И обращаясь к менее далеким временам «…Известные литераторы, в силу своего влияния на общественное мнение, начинали влиять также и на дела страны; наиболее честолюбивые из них образовали своего рода коалицию, усилившую их значение. Они как будто разделились на две секты, из которых одна глупо защищала духовенство и деспотизм, наиболее же могущественной и наиболее знаменитой была секта, известная под именем энциклопедистов». В нее входило несколько достойных уважения человек и большее число честолюбивых шарлатанов.

Робеспьер достаточно справедливо указывает на то, что члены этой «секты» искали покровительства властей. «Ее корифеи иногда произносили громовые речи против деспотизма, но получали пенсию от деспотов; они иногда писали книги против двора, а иногда посвящения королям и мадригалы придворным; они были гордыми в своих писаниях и унижались в передних высокопоставленных лиц….Было замечено, что многие из них находились в тесных связях с домом д'0рлеанов, а английская конституция была, по их мнению, образцом политики, максимумом социального счастья».

И оратор воздает хвалу Руссо. «Среди тех, кто в то время , о котором я говорю, выделился на поприще литературы и философии, один человек, благодаря своей возвышенной душе, величию своего характера, показал себя достойным быть наставником человеческого рода.Он откровенно нападал на тиранию; он с энтузиазмом говорил о божестве.. Чистота его доктрины, которую он черпал в природе и в глубокой ненависти к пороку, так же как и его непобедимое презрение к интригующим софистам, узурпировавшим имя философов, навлекло на него ненависть и преследование его соперников и лживых друзей.»

---

Читаю "Декабрь без рождества" той самой дамы, которая одела Сен-Жюста в штаны из человеческой кожи. Теперь она пишет про декабристов. Движение декабристов - это же зловещий масонский заговор, а вы не знали?
Сабуров, говоришь? — Якубович нахмурился. — Роман, что ли? Закрытый ящик. Надо б прознать получше об его обстоятельствах. Кто с ним в одной ложе?
— Он не масон, — сухо ответил Рылеев.
— Вообще не масон?!
— Да брось, не масон, нешто мы в уездном городке?
— Может статься, его ложа маленькая, не на виду?
— Да ладно тебе!
— Повторяю, он не каменщик, — раздосадовано повторил Рылеев, разгоняя комариную тучу недоуменных возгласов. — Сие известно самым достоверным образом.
— То-то чины мимо летят… — один из гостей выразительно присвистнул.
— Хуже того, — Якубович заговорил, не отрывая отчего-то взгляда от разлохмаченного списка. — Этот его свойственник ли, или кузен, словом, родня — Роскоф… Так вот он не масон также.
— Свитский?! Каким же манером он тогда взлетел так высоко?
— .... Я вот, что вспомнил, — заметил курносый рослый Трубецкой. — Роскоф-то сей из французских эмигрантов. Верней не сам, но отец его был. Не может ли он быть тайным иезуитом? Вместе со свойственником своим?

---

Похоже, о Линолане я перевожу исключительно для себя любимой. Но я все равно добью эту новеллу.
Говорили, что маркиза де Сен-Пьер, когда вернулась в Париж из Лондона, где она провела восемь лет, была встречена по своем приезде внуком, который стал ей тыкать; в новой Франции не было привлекательности для вдовы и она вернулась напрямик обратно в Англию.

---

Я явно перечитала слэша. В словах Михаила Орлова: "Около Киева жили Сергей Муравьев и Бестужев, странная чета, которая целый год хвалила друг друга наедине", - мне видится намек на...э... любовную связь.

---

И самый сильный отрывок этой речи. Начав с почти маккиавелевского высказывания: Приветствовать надо всякое учреждение, всякую доктрину, которые утешают и возвышают души, отвергайте все те, которые стремятся опозорить ваши души, развратить их. ..", Робеспьер говорит о пользе веры в бессмертие души и существования справедливого божества и вреде отрицания этой веры. " Кто вверил тебе миссию оповещать народ о том, что божества нет, о, ты, кто проникся страстью к этой бесплодной доктрине..? Какую пользу ты находишь в том, чтобы убеждать человека, что над его судьбой властвует слепая сила и что она случайно поражает то преступление, то добродетель; что его душа это лишь слабое дуновение, угасающее у входа в могилу?

Разве идея его небытия внушит человеку более чистые и более возвышенные чувства, чем идея бессмертия?.. Оплакивая смерть доблестного друга, можете ли вы думать, что самая прекрасная часть его исчезла вместе с нею? Плача над гробом сына или жены, может ли вас утешить тот, кто вам скажет, что от них осталась только пыль? Несчастные, умирающие под ударами убийцы, ваш последний вздох - это призыв к вечному правосудию! Невинность на эшафоте заставляет бледнеть тирана в его колеснице победы; имела ли бы она такое превосходство, если бы могила сравняла угнетателя и угнетаемого? Несчастный софист! По какому праву ты вырываешь у невинности скипетр разума, чтобы вложить его в руки преступления, накидываешь мрачное покрывало на природу, приводишь в отчаяние несчастье, радуешь порок, печалишь добродетель, унижаешь человечество?"

---

В Париже - все еще тихом и усталом от результатов революционного катаклизма - в то время было много любопытных характеров; призраки старого режима, только что прибывшие из Айзенаха(?) или Джерси, эмигранты, уставшие от изгнания, обрадованные возможностью получить каморку в городе, где они однажды владели хорошо оборудованными домами, благородные вдовы, все еще талдычащие о своем горе и безутешно оплакивающие мир, который они пережили; все они искали друг друга, встречались вместе, скорбели о своих нуждах, о своих печалях, о своей ненависти, как испуганные, потерпевшие кораблекрушение моряки, выброшенные на пустынный остров.

---

Жозеф де Местр.
Король никогда не имел союзника; довольно очевидно то, что коалиция питала неприязнь к целостности Франции, и не было бы никакой опрометчивости в обнародовании этого факта. Но каким образом противостоять коалиции? Каким сверхъестественным способом сломить натиск сговорившейся Европы? Один лишь адский гений Робеспьера мог сотворить это диво. Революционное правительство закаливало душу Французов в крови; оно ожесточало дух солдат и удваивало их силы диким отчаянием и презрением к жизни, похожими на бешенство. Страх перед эшафотами, толкая гражданина к границам, питал силы вовне их, по мере того как внутри страны подавлял все, даже малейшие, попытки сопротивления. Все жизни, все богатства, все полномочия были в руках революционной власти; и это чудовище мощи, опьяненное кровью и успехом, страшное явление, никогда доселе не виданное и, без сомнения, не способное повториться, было одновременно и ужасной карой для Французов, и единственным способом спасения Франции