Матушка Павла сыну.
Васильево, 31 марта 1825
Я в высшей степени чувствительна, мой дражайший и добрый друг, к вашей памяти и пожеланиям и всему, касающемуся моего дня рождения в вашем хорошем и нежном письме от 3 марта, пришедшим к нам, увы, только 27- го. числа. Вы знаете уже, как я провела этот день, и должны быть вполне уверены, что коли вы мысленно перенеслись в Васильево, также постоянно вы присутствовали и в наших мыслях, и имя ваше часто произносилось в этот день, как и вообще весьма, весьма часто в нашем маленьком собрании. Я повторяю вам своё Христос воскрес, которое, кажется, уже сказала в последнем письме. Мы начали праздники ( не в роскоши, потому что не было даже на что купить сухого изюма для нашего кулича), но с сердцем спокойным и полным признательности за доброту Всевышнего и нашего доброго императора. Ибо за день до того мы получили через Бориса, Владимира и Нератова новость, что граф Аракчеев написал Канкрину и указал ему, что император желает сохранить за тайным советником Пестелем аренду, которой он ещё пользуется, потому надобно изучить средство возместить генералу Васильчикову, которому она была дана. Бог знает ещё, каков и когда будет результат этого письма, но оно доказывает благодетельные намерения императора и даёт нам надежду, что однажды мы сможем с честью покончить со всеми нашими кредиторами. Вы можете судить, добрый друг, как эта радость нас обрадовала. Я надеюсь, что обрадует также и вас и что вы разделяете чувство признательности, питаемые нами к божественному провидению и к императору, который, несмотря на претензии, которые он полагал, что должен иметь к вашему отцу, имел внимание ко всем просьбам и облагодетельствовал его даже после немтлоаои. Как бы я скорбела, если бы должна была предположить, что когда- либо один из моих сыновей мог оказаться в числе так называемых либералов, что вообще и особенно у нас, есть синоним поджигателя. Если бы среди этих молодых реформаторов всего света можно было найти добросовестного и не имеющего собственных честолюбивых устремлений, несомненно, он не остался бы таковым надолго. Размышление, как и религия, сказали бы ему что он не призван менять лицо империй; что превыше его разумай предвидеть ужасные следствия какие может иметь минута увлечения; что существует достаточно средств творить добро в том кругу действий, куда он помещен Провидением; что хорошо служить отечеству и государю. Исполнять обязанности гражданина, человека и христианина достаточно, чтобы наполнить существование человека добродетельного и благочестивого так, чтобы он мог со спокойствием ожидать минуты, когда будет призван рред вечным судьёй