[deputater]

Продолжение речи Верньо. Перевод будет завтра.
Вы же, граждане, одновременно и уполномоченные народа и его представители. Ваше личное мнение всегда считается выражением общего мнения, хотя еще и не высказанного. Это именно предположение, на котором зиждется вся его сила, делает необходимым формальное или молчаливое утверждение. Только в качестве народных представителей вы могли объявить себя судьями Людовика, только в качестве таковых вы могли соединить в своём лице функции обвинительного жюри, судебного жюри, законодателей, определяющих порядок судопроизводства, и судей, выносящих приговор. Это соединение функций законно, скажут мне, ибо полномочия , полученные вами от народа, не ограничены. Я замечу по этому поводу, что, как бы обширны ни были ваши полномочия, они по своей природе кончаются там, где начинается деспотизм. Народ, избирая вас своими представителями, вовсе не намеревался дать себе деспотов. Это соединение властей законно, пусть так! И тем не менее оно ужасно, и, тем не менее, это такое чудовищное явление в политической сфере, что если бы оно когда-либо возобновилось ( а допуская в принципе неограниченность полномочий, почему бы ему не возобновиться? ), то, скажуисмело, оно скоро привело бы нас к тирании. Ни один из ваших актов, ща всю вашу сессию, не будет так нуждаться в ратификации народа, как именно приговор над Людовиком.
Если необходимы доводы для доказательства столь очевидных истин, то я могу привести один из них, весьма убедительный. Когда Людовик принял конституцию, народ сказал ему: "За твои действия будут ответствены министры, но ты сам останешься неприкосновенным. Я вовсе не намерен унижать себя, выступая защитником нелепого догмата неприкосновенности. Неприкосновенность полная и абсолютная, которая покрывала бы все преступления монарха - такая неприкосновенность являлась бы с одной стороны, устранением личности, именуемой королем из-под верховной власти народа, а с другой стороны, отречением народа от своего суверенитета в пользу той же личности. Подобное устранение, подобное отречение, противное природе вещей, не могут быть оправданы никаким декретом, никаким законом. Этот принцип, долгое время погребенный под тяжестью наших предрассудков, теперь признан всеми; оспаривать его было бы равносильно отрицанию света. Однако, если справедливо, что яяЛюдовик не может ссылаться на обещанную ему неприкосновенность перед народом. Которому он изменил, то не менее достоверно и то, что только один народ вправе наказать Людовика, вопреки им же установленной неприкосновенности. Поясняю свою мысль. Неприкосновенность была обещана Людовику не только собранием народных представителей, она была обещана ему самим народом; ибо каждый гражданин в отдельности, присягая лично на верность конституции, подтверждал это обещание. Вы можете провозглашать хоть сейчас, как вечную истину, что обещание неприкосновенности, данное народом Людовику, не обязательно для народа; но народ один вправе решить, намерен он или нет исполнить свое обещание. Вы можете объявить во всеуслышание, что народ в действительности никогда не может отречься от права наказывать тирана; но народ один в состоянии решить, захочет ли он воспользоваться этим ужасным правом, от которого раньше отказался. Это не простая гипотеза. Именно в данном случае общая воля уже высказалась - она была за неприкосновенность. Вы, конечно, можете выразить обратное мнение, если оно кажется вам более соответствующим общественному благу. Но не помышляйте о том, чтобы самовольно подменить этим частным мнением уже известную общую волю; тогда вы явились бы узурпаторами верховной власти и совершили бы сами одно из преступлений, за которое хотите наказать Людовика.