A small part of mankind had the courage to try to make man into. . . man. Well, the experiment was not successful.
Станислава Пшибышевска
Термидор
Около восьми часов вечера. Июль. В зале заседаний Комитета Общественного Спасения Бийо, Колло и Вилат сидят близко друг к другу по правой стороне большого стола. Все они склонились над бумагами. Карно рассеянно смотрит перед собой, как и Фуше, который выглядит нервным и нерешительным и время от времени начинает расхаживать по комнате. Обычно возвращается на свой любимый стул у окна. Сложно предсказать в какую сторону он пойдет в следующий раз.
Бийо отодвигается от коллег, откидывается в кресле и впадает в какое-то оцепенение. Он утомлен даже больше, чем Карно. Вся его кровь, каждая клетка тела пропитаны усталостью.
Карно бросает беглый взгляд на лежащий перед ним листок бумаги. Удовлетворение молниеносно вспыхивает и тотчас же исчезает, едва достигнув его сознания, как небольшое отклонение от привычного течения мыслей. Он приводит в порядок бумаги, кладет их в кожаный портфель, еще раз смотрит по сторонам и делает движение, будто хочет уйти. Фуше осторожно наблюдает за ним.
Фуше. Доброй ночи.
читать дальшеДвое депутатов подымают головы, и что-то бормочут.
Фуше преграждает ему путь.
Если позволишь... [Протягивает листок бумаги.]
Карно. А… [Неохотно берет бумагу, сдерживаясь, чтобы не разорвать на кусочки, складывает ее.] Я так тебе признателен. – [Он возвращается к столу, чтобы аккуратно положить документ в портфель.]
Фуше. У тебя лихорадка?
Карно. Нет, почему ты спрашиваешь?
Фуше. Я просто подумал… Всех твоих коллег немного лихорадит, болезнь носится в воздухе. И твои руки так дрожат.
Карно. Я здесь без отдыха со вчерашнего вечера.
Фуше. По крайней мере, теперь ты сможешь немного поспать.
Карно вздрагивает, их глаза встречаются.
читать дальшеФуше [с совершенно невинным удивлением, самым естественным голосом]. Что? Нет, ты меня неправильно понял, я ни на что не намекал.
Карно [настойчиво]. Ты на что-то намекаешь каждым своим словом. Ждешь, что усталый человек откроет свои мысли, как раскрывается устрица, когда ее сопротивление иссякает. Что ты хочешь от меня узнать? Пожалуйста, карты на стол.
Бийо хмурится на своих соседей, подымается, и смотрит на говорящих.
Колло. Можете замолчать, вы, оба?
Вилат. Мы достаточно об этом рассуждали. Пусть сегодняшний день будет исключением, пожалуйста!
Фуше. Ты страшно переутомился, Карно. Так продолжаться не может. Республика нуждается в тебе.
Карно [его плечи вздрагивают]. Совершенно верно. Я должен взять выходной. Сейчас, когда я добился согласованности на всех фронтах и внутри страны. [Сжимает кулаки и говорит сквозь зубы.] – Внутри страны…
Фуше. Конечно, я советую тебе взять выходной. Если эти двое так сообразительны, что могут занять твое место, почему бы им этого не сделать?
Карно [тихо, стуча зубами] говори же, быстро!
Фуше. Читая то письмо, я поразился вежливости Сен-Жюста. Он высказал свое мнение о твоих приказах полностью, обстоятельно и при этом без единого оскорбительного слова. Какое мастерство!
Карно. У негодяя талант – к сочинительству.
Фуше. Но пока я знаю только его мнение. Audiatur et altera pars. Теперь слово за тобой, что ты сам думаешь о своих приказах?
Карно. Тебе-то какое дело? Что ты в этом понимаешь?
Фуше. Конечно, я не военный… Но если юристы в этом разбираются, почему не попытаться священнику.
Карно. За этим стоит он? И на этот раз?
Фуше. Нет, конечно, нет. Я просто подумал… Я знаю, как он интересовался твоей работой. Сейчас он убрал руки со штурвала… и все же. Разве кто-нибудь еще в Париже мог знать об этом конкретном указе, кроме как от тебя самого?
Они смотрят друг другу в глаза.
Карно [дрожа]. Коллега обсуждал со мной эту идею, раньше, конечно. [Бледнеет]. Опять измена с секретными документами.
Фуше. Н-нет... что-то еще. Хорошо, коллега, как ты говоришь, подсказал тебе эту идею, Карно. [Карно вздрагивает.] И эта идея была слишком умной при всей ее... ну, бессмысленности, чтобы ее мог придумать этот коллега. Она пришла из источника, вызвавшего большое недоумение. От другого коллеги. И ты позволил себе оглохнуть, как тетерев на току. И услужливый коллега проинформировал своего коллегу, который, как ты знаешь, сейчас в Бельгии и, можно сказать, проводит твой план в жизнь. И коллега твоего честного коллеги не оставил этот вопрос без ответа – который сейчас тяжело давит тебе на желудок [указывает на портфель].
Под приказом придуманным твоим коллегой стоит твоя подпись. Это был государственный секрет. Но печальная ситуация, в которой ты очутился и результаты приказа – уже не секрет. Ты храбрый человек Карно, если ты все еще с нами. Кто-то другой давно постарался бы скрыться в подполье.
Карно слушает с опущенной головой. Его челюсти крепко стиснуты, сжатые кулаки побелели. Минутное молчание, затем он откидывается назад, делает резкий вздох, хватает портфель и исчезает. Так хлопает дверью, что здание содрогается до основания. Фуше не улыбается, он возвращается к окну. Бийо вскакивает, сдерживаясь, чтобы не выругаться, его лицо искривляет болезненная гримаса.
Колло [прочел газету, смеется]. Поздравляю
Вилат [горячо] Неплохо, э? Только нужно привлечь к этому его внимание.
Колло [мгновенный взгляд]. Так сделай это.
Вилат. Хмм [потирая рукой шею]. Разумеется. Совершенно верно. Ну? Что ты об этом думаешь? [Взглядывает на Фуше].
Колло. Неплохо... вот здесь и вот здесь. Особенно для такого как ты новичка. Ты начинающий, не так ли?
Вилат. Мой первый труд. Двойная нужда стояла у его колыбели. Написано кровью моего сердца. Каждый может это понять, прочтя внимательно. [Снова оглядывается по сторонам, затем шепчет на ухо Колло.] Спроси его.
Колло [оборачиваясь]. Фуше, тебя просили высказать твое мнение.
Фуше [дружелюбно]. Ты же знаешь, оно никогда не ценится.
Бийо неожиданно передергивает плечами, резко выдыхает. Те двое смотрят на него. Он вдруг указывает на газету.
Бийо. Что это? [Недоуменное молчание.] Эта дерьмовая газетенка... сегодня?
Фуше незаметно начинает прислушиваться. Он опускается в кресло справа, как бы давая понять, что представление начинается.
Вилат. Дерьмо самое эффективное оружие, когда воюешь с полубогами.
Бийо [смеется и немного взбадривается]. О, вы, идиоты, жалкие идиоты! [Неожиданно очень вдумчиво.] Да, время заставляет нас постепенно терять хладнокровие, не так ли? Особенно пока ничего заметного не происходит. Невозможно идти с ним в ногу. Это совершенно непристойно. Время сбежало от нас, как молодой жеребенок. Немало людей поранились, пытаясь бежать за ним.
Вилат. Не всякий может вскочить ему на спину и наслаждаться скачкой.
Колло. Но всякий может и должен поспешить помочь его обуздать. Ты согласен, я надеюсь?
Бийо. Нет. Но по крайней мере попытайся. Даже если у тебя не хватит на это способностей.
Фуше. Тебе приснился дурной сон, Бийо?
Недолгая тишина.
Бийо [неподвижен, разглядывает газетные листки]. Скажи, Вилат, почему ты это делаешь?
Вилат. Моя внутренняя жизнь отталкивающа. Почему ты интересуешься именно ей? Как будто не существует множества других странностей.
Бийо. Твой пасквиль просто плох. Настолько плох, что создается впечатление, будто в глубине души ты хотел произвести противоположный эффект. Когда мы всерьез кого-то ненавидим, мы не действуем так грубо. Обвинять его в безнравственности! В сексуальных извращениях – его! Ты привлек внимание к его добродетели, и очень успешно. Если в этом была твоя цель, ты можешь быть доволен.
Фуше. Бийо по-прежнему витает в облаках. Он думает, что любая клевета покажется массам слишком вопиющей, чтобы в нее можно было поверить. Но – чем невероятнее, тем лучше. Народный трибун не должен выставлять свою слишком возвышенную душу на показ перед почтенной публикой, Бийо. У тебя было пять лет, чтобы это понять.
Бийо. Не трать слов, Фуше. Все, что внутри тебя и снаружи равно бесценно. [Вилат смеется]. Какая жалость, что старые добрые дни закончились, не так ли, молодой человек. Дни, когда можно было прожить с помощью самых жалких шуток, произносимых другими, до тех пор у тебя получалось смеяться над каждым их словом. Из тебя бы вышел способный придворный шут. Сложно найти кого-то раболепней. А сейчас тебе остается только доносительство. Тяжкий способ зарабатывать на хлеб с маслом.
Колло [сердито]. Э, Бийо, что с тобой случилось? Желудок разболелся? Или зубы?
Бийо. Вы все ненавидите его, как дворняжки, побитые палкой. Вы боитесь его. Боитесь – это слишком слабо сказано. Вы просто часть парижской толпы, он – личность. Потому что Республика существует только благодаря его воле. Да, он один, и он такой единственный. Он предоставил вам свободу действия, благородно удалился, позволив вам сделать первый ход, дал вам с этой целью месяц. Могло ли вообразить больше иронии в его презрении. За такое обращение он заслуживает убийства. И ты пересказываешь какую-то чушь, заимствованную у римлян и печатаешь ее в газете, предназначенной для прокламаций. Вот твои шахматные ходы, твоя тактика, твоя месть. Вот!
Комкает газету и вышвыривает ее в окно.
Фуше [вздрагивает]. А-ах!
Колло. И что это должно значить?
Фуше. Внимание, все. Смерть – это бросок.
Колло. Что ты говоришь?
Фуше. Это был выразительный жест. Мне нравиться, как великие ораторы бросали свою жизнь на чашу весов. Бийо сделал это по-новому, просто и очаровательно. В этой газете была не только наша жизнь, в ней было наше достоинство. Я с нетерпением жду, что произойдет потом.
Бийо. Чего именно ты хочешь?
Фуше. Поздравить тебя. Ты или прирожденный актер или герой. [Бийо пожимает плечами. Фуше неожиданно меняет тон.] Одним движением руки ты взял на себя задачу, с которой не каждый может справиться.
Долгое молчание.
Бийо. И которую ты столь охотно возложил на мои плечи, так что ты можешь разделить ее со мной.
Вилат [удовлетворенно]. О, да, ты знаешь, он прав. Ты можешь взять на себя эту великую задачу. [Долгая тишина].
Колло. [шепчет испуганно]. Я ничего не понимаю... [Долгая пауза]
Бийо [странно звучащим голосом]. Нет, я не могу принять этот вызов.
Фуше многозначительно смеется.
Вилат. Теперь меня понял. Мы можем пожать друг другу руки. Обе стороны бессильны. И обе теперь с этим согласны.
Колло [удивленно]. Ты им зачарован, вы все им загипнотизированы.
Фуше. А кто избежал этого, Колло. Только самые сильные головы могут против него выстоять.
Вилат. Ты имел в виду самые крепкие головы.
Фуше [сухо]. О, действительно.
Бийо. Да, Фуше прав. И... и я не должен бы отказываться. Но моих сил недостаточно. Вы понимаете, что должно быть сделано?
Это значит свалить человека, который из идеи построил государство, и кто единственной своей волей поддерживает это государство на высочайшем уровне.
Когда эта голова упадет в корзину, ни один атом во вселенной не содрогнется; но она содержит мозг, подобный которому господь не создает и дважды во всякое столетие. И когда этот мозг перестанет работать... Вы видите, что меня здесь пугает. Моя обязанность свергнуть узурпатора! Но тогда достаточно будет первому толстому Бурбону пересечь границу, и Республики как ни бывало! Теперь вы знаете, что такое Республика; никто, кроме него не сможет ее сберечь. Я не могу, Фуше не может, никто, никто не может. Вы говорите он диктатор? Да, он правит, потому что он может, он должен править. Гений этого калибра должен править, хочет он этого или нет. И мы должны воздвигнуть ему алтари, потому что он несет бремя правления, не узурпируя его привилегий, в отличие от любого короля на этой земле. Да, конечно, мы можем воздвигать ему алтари, вместо того, чтобы думать, как избавиться от него.
Вилат. Но одно с другим прекрасно сочетается.
Фуше смотрит на него с интересом.
Бийо. У римлян в этом было перед нами преимущество, они могли преклоняться перед героями, не уничтожив их сперва.
Присутствующие, нанятая избранная компания, не должны разыгрывать комедию возмущения. Только Вилат имитирует жесты хора, в отчаянии заламывая руки.
Бийо. Действительно, лучшее, что мы можем сделать, это воздвигать алтари.
Колло. Друг мой, разве не это происходит сейчас повсюду?
Вилат. [Голосом, которым они от него еще не слышали]. Гильотина тоже алтарь – Бийо. Возможно даже святейший. Стол, за которым Иисус той ночью превратил хлеб и вино и передал их своим ученикам, тоже был алтарем. Как бывший священник я знаю такие вещи. Так что пожалуйста, не надо угрызений совести.
Фуше [после короткой паузы]. Итак, мы дошли до сути; Бийо, ты совершенно не понял, что я говорил об ответственности. При твоей мегаломании этого следовало ожидать. Забудем об этом. Как получается, что здесь, в цитадели Комитета я обнаруживаю те же идеи трона и алтаря, что были у прежних владельцев. Для бесстыдного негодяя, который счел себя достойным вернуть трон и самому на него усесться, ты хочешь также, из чистой благодарности, воздвигнуть алтарь! О, человеческая душа! Но давайте оставим этот опасный вопрос, моя безобидная шутка завела нас слишком далеко.
Колло [через какое-то время]. Теперь вы отступаете и говорите о возведении алтарей, но только потому, что шесть недель вы дышали свободно, не чувствуя его рук у себя на горле. Возводите ему алтари! Человеку... человеку, которого вы, вы сами обвинили в лицо в измене. Возводите алтари слабовольному эпилептику, которого я однажды практически схватил за воротник и потряс.
Бийо. Не каждый день слышишь такие глупые обвинения. Я выскажусь яснее. Я ненавижу этого человека и считаю его узурпатором. Все верно. Мои убеждения не обсуждаются. Но я также способен оценить его ум, его политику. Содрогаешься когда думаешь об уничтожении такого удивительного Божьего дара.
Фуше. Хорошо, это, по крайней мере, искреннее признание. Это нужно сделать, но пусть это сделает кто-нибудь еще. Я и сам не осмеливаюсь. Действительно, господа, давайте оставим это. Давайте оставим.
Вилат. Ей-богу, Фуше, приди в себя. Как мы можем "оставить это". Это невозможно. Слава богу, тебе не приходится видеть эту неприкосновенную личность лицом к лицу каждый день. Он безжалостен, как иудейский Бог, но он бережет тебя! Ты держишь с ним дистанцию. Ты никогда не смотрел ему в глаза. Трудно даже упомянуть его имя. Но только попробуй подумать о ком-нибудь еще. «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них». Даже если он тихо сидит дома, возможно, сочиняя сонеты, его влияние по прежнему порабощает.
Колло. Вот как! Да любой помешенный или бандит внушает те же чувства.
Бийо. О нет, мы думает о разбойнике только потому, что мы его боимся.
Все остальные вместе. А о нем?!
Бийо. О нем мы тоже думаем со страхом...
[Невнятные смешки, которые он игнорирует.] Но этот страх гораздо более значителен; он естественен [?] Мы забываем о разбойнике, когда он перестает нам угрожать. Его вы... мы никогда не забудем [насмешливый ропот]. Мы связаны с ним всеми нашими жизненными нервами. Он человек высшего порядка, святой, как когда-то предпочитали называться такие люди. Он может стать чем-то большим, чем правитель или лидер, он мог бы стать отцом, патриархом в глазах двадцати пяти миллионов человек. Ладно, теперь он уже не таков. Потому что он эгоистичен. Это его ахилессова пята, язва на теле серафима. Его эгоизм экзальтирован, но этого только хуже. Он неверно использует свою силу, свой дар правления. Он любит толпу, но ненавидит человека; он жесток с отдельными людьми во благо общества. Да, он руководит нашими умами, обескровил наши мозги, в его руках мы разваливаемся на части. Он могущественный творец, его успехи изумительны. Произведениям, которым он создает не хватает одного: жизни. Полубог с детородной силой Приапа и все же бесплодный.
Вилат издает смешок, стараясь, чтобы в нем явно прозвучали вульгарные нотки.
Колло. Я умоляю, тебя, Бийо, держись фактов, или, со всем моим к тебе уважением – захлопни свои золотые уста. С тех пор как Дантон отправился в ад, все мы втайне размышляем, как осуществить некие... некие дальнейшие перемены. Но сейчас этот вопрос вышел наружу едва ли не нам назло. Долгое время мы были объединены общей целью. Сейчас, как вы знаете, общая опасность даже больше укрепила эту связь. Уже шесть недель мы живем в состоянии невыносимой неизвестности, возрастающей с каждым днем; с изумлением осознавая, насколько мы зависимы и беззащитны.
Бийо. Довольно. Эти факты нельзя выразить словами. Но вы, вы – восемь человек, на которых возложена ответственность, не видите, что творится вокруг. Не можете ничего сделать, только дрожите за свою драгоценную жизнь! Возможно, моя точка зрения безумна, но ваша – позорна.
Вилат. Тебе волнует, разделяют другие твое мнение, или нет?
Бийо. Волнует. Теперь, когда Республика больше не существует, я ищу ее сияющие следы в каждой душе. Все, что соприкасалось с ней, должно быть чистым и острым, кристально чистым. А вместо этого...
Фуше. Ты все еще не понял Бийо, что человек это не минерал. Если даже мы придем к согласию на счет вещества, из которого он состоит, пусть оно будет немножко менее чистым. Но какие различные формы может принять минерал! Насколько они интереснее! Восемьдесят девятый год принес с собой достойную сожаления моду относиться к людям, как к драгоценным камням и соответственно их обрабатывать. И вот результат.
Дорогие друзья, человек слишком похож на свинью, он не может не выпачкаться в грязи и навозе. Вы приготовили для него хрустальное жилище из снега и льда. Не удивляйтесь, если счастливец за ночь замерзнет насмерть.
Бийо. Да... Фуше. Хвала небесам лишь немногие обречены видеть и думать именно так.
Вилат. Ты хочешь сказать, он прав?
Бийо. К несчастью, факты на его стороне. Небольшая часть человечества имела смелость попытаться превратить человека в... человека. Но эксперимент был неудачен. Результат тысяч лет калечивших человека не может быть исправлен в несколько дней. Возможно чрезмерные усилия произвели гибельный эффект на народ. Возможно, было бы лучше, если бы все мы, правители, не были моложе сорока лет. В любом случае мы безвозвратно утратили свою свободу.
Вилат. Чем скорее мы стащим этот труп с трона и погребем его, тем лучше.
Фуше. Хорошо, Бийо, значит мы идем к тому, чтобы открыто признать над собой диктатора.
Вилат крестится и вскакивает на ноги. Фуше кивает и улыбается пораженному Колло.
Бийо. Не надо меня провоцировать. Я уже все сказал. Но все же он достаточно силен, чтобы править без регалий. Он также единственный, кто может поддерживать видимость Республики. Республика живет лишь в нем самом, но живет достаточно полной жизнью, чтобы справиться со всеми народами Европы.
Вилат. Куда это нас приведет?
Бийо. Куда приведет? А у тебя есть хотя бы малейшее представление, куда мы несемся? Когда государство внешне выглядит столь блистательно, а изнутри бьется в конвульсиях, как земляной червяк, разрубаемый на тысячи частей, мы, единственные оставшиеся вожди, идем по нехоженой дороге, в неизвестном направлении.
Вилат. В этом случае, Бийо, я не понимаю, почему тебе не признать верными любые средства, которые помогут свалить этого человека, почему ты не ищешь любой шанс, почему...
Фуше. Да, почему, ведь ты сказал, что даже жирный Бурбон лучше, чем такая Республика?
Бийо. Когда я такое говорил? Напротив, я очень сомневаюсь, что даже ограниченная монархия будет лучше, чем наша Республика, хоть она уже и мертва. Почему я не хватаю его за горло? Я уже говорил, я себе не доверяю. Он единственный гений, которого даровал нам ад. Мы видели его в действии: Второй год Республики – его работа, как ни трудно нам это признать. Я всматриваюсь в его теперешнее состояние и, повторяю, я не доверяю себе. Я ненавижу его всем сердцем, но не как вы, в вас есть только обычная ненависть слабых, которые вынуждены действовать. Я стал ненавидеть его только с того момента, когда разрушился смысл нашего существования. С того вечера, когда мы все вместе, и каждый в отдельности, пришли в глубине души, к выводу, что революция победила напрасно. Удар, подобный этому, оставляет следы. Я не могу понять, как мы его пережили. Мы по-прежнему оглушены. В наших душах начали прорастать странные всходы. Мистический эгоизм стал развиваться в нем, устойчиво, в пустоте, вызванной его падением. Он докатился до самообожествления, он окружил свою душу безумной любовью, карикатурой на поклонение богу. Это ужасно. Неизмеримая ненависть заменила во мне высохший источник жизни. Это ненависть направлена на него, потому что он потерпел поражение. Потому что он оказался неравен своей задаче. Потому что человеческое ничтожество опутало его, как это произошло со всеми остальными. Именно в этом единственная причина, почему, наслаждаясь чужими неудачами, вы все могли любоваться моими постоянными столкновениями с ним, поэтому я атаковал его нервы день за днем, снова и снова.
Колло. Ты считаешь его сумасшедшим?
Бийо. Пока нет, но, возможно, он к этому идет. Это уже очень опасно, когда человек преклоняет колени перед божеством в самом себе. И он увлекся таким богослужением. Он знает только, что, как тот, в ком заключен дух революции, он не может проиграть. Он действительно считает себя хранителем святых даров. Он, а не тот молодой энтузиаст, который из любви к нему хочет завоевать весь мир. Для того, чтобы не допустить профанации, он поддерживает из последних сил форму, мертвую форму, являющуюся Республикой только по названию. И: apres moi – le deluge.
Фуше. Ты может быть прав насчет его безумия. Но, Бийо, те, кто поклоняются сами себе, стремятся к изоляции не на высотах, куда трудно добраться, и где их превосходство каждый день подвергается испытанию, но в тихом уединении, как отшельники. Наш уважаемый коллега, имя которого видимо могут называть лишь первосвященники, поклоняется не себе, но своему созданию. Это более опасно, более человечно, и гораздо более вероятно. Он придумал свою Республику. Он ее создал, он в нее безумно влюблен. Ему кажется, что он не может даже умереть без нее. Он знает, что сон закончился, и что его карточный домик рассыпался на кусочки. Он это знает, но он держит это в тайне, обманывая себя, считая, что никто, кроме него, не знает об этом. Ты прав, когда говоришь, что он соблюдает приличия.
Он, зная, что жизнь разрушает руины, выплавляет из них вновь другие, столь же кратковременные структуры... Как овчарка, охраняющая тело хозяина, он не позволит земле взять то, что принадлежит ей. Республика гниет и заразит весь мир, если она не порвет с ним и, как справедливо говорит Вилат – не погребет его.
Это, однако, будет нелегко. Его интуитивная бдительность в самом деле вещь необычайная, и сделать что-либо против его воли вряд ли возможно. Действительно, ситуация критическая.
Бийо. Но ты говоришь, да с такой уверенностью, что с ним покончено.
Фуше. Да, с ним кончено. Но такой, как он не отойдет мирно в вечную тишину. Он сначала попытается организовать по себе такие поминки, что люди запомнят их надолго. Я вижу как это будет: его цель – взорвать Францию как пороховой магазин. Не систему управления, конечно, это ничего бы не стоило, но само государство. Это звучит очень романтично: потому, что его любимая Франция не достаточно сильна, чтобы быть Республикой, пусть она лучше умрет, чем вернется в бордель монархии. Тот, у кого была неверная возлюбленная, кто страдал из-за нее, может легко представить себе его настрой.
Вилат. [тупо]. Он не имеет права!
Бийо. Любовник, размышляющий, что правильно а что неправильно, был бы евнухом.
Колло. Но он не может этого сделать!
Фуше. В самом деле?
Подумайте, господа, почему Франция еще не распалась на части? Вы сами дали ответ: во-первых, из-за неожиданно благоприятной военной ситуации, во-вторых, потому что существует Комитет, плюс пять или шесть любителей, не говоря уже о нем, Неподкупном. Если бы он, этот spiritus movens, отошел в другой мир, сначала ненадолго настал бы хаос, но, в конце концов, освободившиеся лидеры пришли бы в себя и помогли стране найти новую, более практичную форму правления. С другой стороны, если бы Господь вдруг призвал весь Комитет на небеса, то Франция осталась бы обезглавленной. О результатах несложно догадаться: в стране – Последний Суд, на фронтах поначалу долгая пауза в боевых действиях, когда инструкции перестанут поступать из Парижа, затем каждый генерал будет стремиться использовать общее смятение, чтобы очистить для себя путь на императорский трон. Если все пойдет хорошо, через три недели после того, как Республика будет гильотинирована, позорно изгнанный король Пруссии сможет сказать своему конюшему, что вот этот зал в его распоряжении.
Вот его план. В одно прекрасное утро он появится здесь, потребует головы своих коллег по Комитету, получит их и никогда не придет снова. Достигнув цели, можно с удовлетворением совершить самоубийство.
Колло. Но... Какие у тебя основания думать, что это входит в его намерения? Похоже, ты зашел слишком далеко...
Фуше. Я знаю одно: последние несколько дней за всеми выдающимися людьми следила стая шпионов. Кроме того, я знаю, что это из-за него добрый Карно, мозг армии, попал в опасную ловушку. Его гений позволял ему вмешиваться достаточно часто в область стратегии и тактики, всегда с хорошими результатами, теперь, он напротив, подсказал бедному Карно адскую идею. Инструкция, придуманная таким образом, была направлена в Самбро-Маасскую армию, она может стоить нам всей кампании. Однако не это было целью интриги, а то, что любимый молодой ученик получил новости ко времени, изменил приказы, как он счел нужным, и послал в Комитет донесение обо всем, которое может стоить бедному Карно головы.
Долгое молчание.
Бийо. Какое донесение? Я не видел ничего подобного.
Фуше. Оно прибыло сегодня рано утром, друг. Вас обоих здесь не было, а те, кто прочел его – онемели. Карно только что дал мне прочесть эту записку. Завтра вы сможете судить сами.
Бийо [вдруг оборачивается]. Почему бы тебе не взбунтоваться? Почему не перестать быть трусом хоть в этот раз? Неужели так опасно – устранить этого человека? На чем в действительности основана его власть? Не на деньгах, не на поддержке сторонников – на самом деле, ни на чем! И все же страшное напряжение, порожденное его правлением, уже невыносимо для всех, для целой нации! Трудно добраться до правителя здоровой страны – если он подлинный правитель. А до него, навязавшего себя сопротивляющемуся народу, наперекор духу времени и природе? Его создание безжизненно. Оно больше не говорит от его имени. Его создатель стоит обезоруженный, беззащитный. Он держит нас, Париж, всю Францию, под контролем – одним своим взглядом. Вот как обстоят дела. Чтобы защитить себя, чтобы навязать свою волю у него нет ничего, буквально ничего кроме пары светло-зеленых глаз. Вы начинаете дрожать, вы падаете в обморок, когда он бросает на вас взгляд. Вы, лидеры Франции, здесь, в Комитете, будете послушно следовать его прихотям, если моя воля и ненависть не защитят вас от него. Вы никогда не замечали, как он вздрагивает, когда неожиданно появляется курьер, когда в дверях возникает незнакомое лицо. Он прекрасно знает, что его Республика – это иллюзия, и что всей силы его отчаяния недостаточно, чтобы ее сохранить, когда народ это поймет и выскажет. Он дрожит при виде каждого гонца, любой посетитель может принести новую весть, о том, что чей-то здравый смысл пробудился. Это все, что потребуется, чтобы в три дня 25 миллионов людей проснулись от гипнотического сна. Только представьте, на что похожа его жизнь! В любой час дня может зазвучать труба, зовущая на Страшный Суд. У вас перед ним дрожат коленки, но как должен бояться он сам! Ужас смотрит на нас с лица, на которое вы не смеете поднять глаза.
Вилат. Одним словом, это состязание. Тот из противников, кто сломается под тяжестью страха, проиграет.
Бийо. Ребенок может свергнуть его. Он не был бы человеком, если б еще мог защищать себя, он просто призывает к себе смерть. Только подумайте: может быть одного сигнала будет довольно, чтобы весь Париж вопрянул и разорвал его на кусочки... Но вы не можете подать этот сигнал. Вы подчиняетесь воле хозяина. Против вашего желания слуга, сидящий в вас, кланяется ему. И он просто обязан править, хочет он того или нет, природа создала его для этой цели. Такие люди не умирают в бою, восстания против них не удаются. Вот почему все подлинные правители умирают от рук убийц, не побежденные, но удивленные ударом в спину.
Это дастся вам легко. Его создание разваливается. Над головой висит тяжчайшее проклятие – бессмысленность. Сама природа предрекает ему погибель, так как он не будет воздерживаться от убийства. В нем больше не осталось жизненной силы. Ваш животный инстинкт жизни имеет все шансы на успех. Вы только должны понять, что должны исполнить свой патриотический долг. Призовите свой удобный героизм трусости и воткните в него нож где-нибудь в потемках.
Колло. Вздор! Это ты, ты, маскируешь свою трусость прячась за дикими галлюцинациями! Ты дрожишь перед ним так же, как и все остальные; но они, по крайней мере, это признают. Из несчастного, конченого человека, сломленного переутомлением, делаешь индуистского бога зла.
Это нелепо, Бийо. Когда я слушаю тебя, и вижу перед собой это зеленую физиономию покойника, дикие, блестящие глаза, с расширенными зрачками, сероватый цвет лица, который у него иногда появляется в предрассветные часы, когда его взгляд просто умоляет о пощаде.
Знаешь что? Мне смешно. В нем заметен страх, да-да; не страх полубога или титана, но тот же, что и у нас: страх уничтожения. Кроме того, он живет в постоянном страхе внезапного физического срыва. Геракл-эпилептик с чахоточными легкими.
Вилат. Вы оба так забавны. Вы бросаетесь все теми же снарядами вперед и назад. Но, уважаемые господа, по правде говоря, этот Неприкосновенный стал Спасителем, тем более что эта роль ждала своего исполнителя. Бийо, как просвещенный человек, предпочитает говорить об индуистском Шиве. Женщины у рыночных прилавков и обычные рабочие, копающие канавы, держатся за старого доброго Сына Божьего. Вы бросаете оскорбления друг другу, и каждый хочет, чтобы другие нанесли удар первыми. Но, господа, человек не может ничего сделать против религии. Только весь народ может преодолеть ее и отказаться от нее. Каждый из вас скорее потеряет голову, чем совершит настоящее кощунство, подымет хоть палец на Неприкосновенного. Вот как обстоят дела.
Колло. В самом деле. В результате ад нашей неопределенности кажется бесконечным. Он должен закончиться в лоне нашей любимой вдовы-гильотины. Мы все ждем этого; он, как и мы, с растущим нетерпением...
Шум снаружи, они вздрагивают, затем цепенеют в неподвижной сосредоточенности.
Бийо. Ты становишься бледнее, чем он, стоит только мыши прошуршать
Колло. Да, черт возьми, кто в этом сумасшедшем доме может держать нервы под контролем? Это чудо, что у меня еще нет нервного срыва, как у всех остальных...
Вилат. Ситуация на самом деле – хм... Внушающая опасения. Ощупывать свою шею, чтобы убедиться, что она цела, все время думать о Вдове. Никогда не строить планы на завтрашний день...
Ваш Бог совсем не так беззащитен, Бийо. На мой взгляд, тот неплохо защищен, кто поставил между собой и своими оппонентами гильотину.
Бийо. Вы очень боитесь его, не так ли? И ты знаешь, что стиснутые в когтях его власти, вы не можете наслаждаться тем, что ваша голодная толпа зовет жизнью. Вы буквально разрываетесь от желания устранить его. Но его взгляд не оставляет вас, и этого достаточно, чтобы парализовать ваши мозги и руки. Если бы он заснул, хоть раз, вы могли бы запутать его, как Гулливера, в сеть ваших бесконечных интриг, но он не собирается отдыхать. Таким образом, вам остается только замышлять убийство, оставаясь в его тени, и устанавливать адские машины на дороге, по которой он только что прошел. Но и такая искренняя попытка будет ли иметь место? Боже мой! У вас был шанс только с делом Тео, но вы доверили его трясущемуся старику Вадье, и ученому пуделю Бареру, что гарантировало виртуозное фиаско с самого начала. Какие идиоты! Это дело привлекало внимание. Безвредная секта женщин-фанатичек предоставила вам уникальную возможность заявить так, чтобы вся Франция услышала: человек, который держит в руках судьбу всех нас – безумен. – Это было бы уже что-то. И что же вы из этого сделали? Барер не может взяться за что-нибудь серьезно. Барер боится собственной дикой смелости, когда видит презрительную улыбку Неприкосновенного. Барер не может поставить себя под угрозу, пока не будет абсолютно уверен в победе своей партии. А Вадье! В его голове революция превратилась в непристойный романчик, а ее лидер в порочного евнуха, как сам Вадье. Он стал рассказывать о том сплетни и подумал, что люди на трибунах будут смеяться. Тогда он рассказал несколько забавных анекдотов в шутливом стиле. Париж посмотрел и пожал плечами. Дело, таким образом, окончательно похоронено. Те немногие, кто были в курсе событий, были восхищены, но посмеялись они только над вами. Человек, которому грозила опасность, конечно, не сказал ни слова: не стоило ему мешать глупости, настолько очевидной для всех.
И это была ваша атака на тирана.
Колло. Это правда. Фуше прав: в этом случае коллективные действия целесообразны. Но я не считаю, что нужно привлекать массы. Он – человек умный, опытный, очень хитрый, но некоторые из нас могут сравниться с ним в этом отношении.
Вилат [вполголоса]. Колло д'Эрбуа, например.
Колло [раздраженно]. Естественно, я тоже как член Комитета. Так как мы spiritus movens или, как говорит Бийо, единственный целый орган Республики. Как группа, мы можем избавиться от него. По всем правилам искусства, для этого нам нужно только стать слепым орудием его воли. Попробуем выполнить его программу по графику во всех подробностях, как машины, без каких-либо изменений, без учета ситуации в любой момент. Давайте выйдем за пределы действительности, давайте перейдем в царство абсурда. Он скоро потеряет контроль над злыми духами, которые вызвал. Он утонет в крови, как муха, тяжесть террора в течение нескольких дней изменит весь баланс вещей.
Бийо. Да, террор, загнанная кляча всех некомпетентных дураков!
Фуше. Ты знаешь, Колло, вы не должны забывать о его, теперь подтвержденном, божественном происхождении. Лично я думаю, что террор демонстрирует это весьма наглядно. Число казненных растет каждый день, и все же наш божественный ребенок не проявляет каких-либо симптомов удушья.
Вилат. Ах, когда Бог жаждет крови...
Бийо. Он совсем не жаждет крови! Что ты болтаешь?
Вилат. В любом случае он лучший пловец из всех нас. Париж тонет, тонет Франция, но он спокойно сидит со своими верными друзьями и размышляет о путях дальнейшего облагораживания человечества.
Бийо. По правде говоря, Колло, твоя идея достойна кого-то вроде Вадье: выполнить его программу до абсурда! Но мы ничего не можем сделать ничего другого. Он потерял контроль над своим злым духом давно, и его это устраивает, потому что, в отличие от нас, он хочет взорвать все предприятие. Государство с грохотом катится вниз, как взорванная порода, вы хотите ускорить это падение и оказываете этому преступному Цезарю лучшую услугу на земле!
Вы хотите, чтобы он задохнулся в крови. Легче сказать, чем сделать. Я думал об этом тоже, пока я не понял, в каком положении мы оказались. Я тоже приветствовал мысль о терроре, как проклятом последнем прибежище. Я хотел поднять в массах их инстинкт самосохранения и направить его против их хозяина. Мне удалось получить контроль над Комитетом Общей Безопасности и протолкнуть законопроект от 22 прериаля. Роковая, глупая ошибка с моей стороны. Я позволил высвободиться ярости террора. Теперь я поставляю доброму Фукье его ежедневную порцию повесток, и мне хочется разбить себе нос каждый раз, когда я вспоминаю об этом подвиге, то есть приблизительно сорок пять раз на дню. Когда я думаю о наших действиях в последние несколько недель, меня бросает в дрожь. Дело дошло до точки, когда я проклинаю себя за каждый свой вздох, но я ничем не отличаюсь от вас. Мы сделали все что могли, чтобы привести его к его гибели, и каков результат?
Молчание.
Вилат [странным голосом]. Бийо, я не понимаю. Что ты имел в виду, говоря о терроре и прериальском законе?
Фуше. Этого достаточно, дети. Я знаю, что если намечается рубка голов, мы в очереди следующие. Я не могу ошибиться. Уничтожение его одного – необходимое условие чтобы другие остались в живых. Слава Богу, у Неприкосновенного есть определенные принципы и ему требуется предлог, чтобы "представить вас людям", как гласит формула. Дело в том, что он сделает это без суеты, не как 2-го июня. Он уже давно отказался от любых ограничений. На следующий день он появляется в Конвенте, только одного слова – от вас или от него, будет достаточно чтобы секции потребовали наши головы. Просто вспомните о жирондистах!
Вилат. Вы считаете, он вернется?
Колло. Тогда нам конец!
Фуше. И еще одно. Вы знаете, непомерные требования который народ научился предъявлять своим представителям. В любой момент вы можете быть привлечены к ответственности. Я спрошу: кто из вас в состоянии дать подробный отчет о своих личных делах, не испытывав неудобства?
В зале гудение, как будто там рой комаров: это кровь пульсирует в четырех человеческих организмах.
Кто-то за дверью колеблется, по-видимому прислушиваясь; напряжение растет с каждой минутой. Вилат перестал дышать, приоткрыв рот. Лицо Бийо вновь принимает страдальческое выражение. Колло становится пепельно-серым. Фуше, возможно, хуже всех, поскольку среди этой Компании трепещущих обломков он наиболее нервный – он сидит с каменным лицом, выражающим абсолютную, зловещую пустоту. Кажется, он спит с открытыми глазами. Он не бледнеет, но кровь, которую он сдерживает в жилах с ловкостью факира, кажется затвердела под кожей. В разгар этой тишины, которая, кажется, длится вечность, дверь открывается, и появляется Барер. Удивленное гробовое молчание. Увидев его, Колло и Вилат с облегчением разражаются смехом. Даже Фуше и Бийо улыбаются. Барер присоединяется к ним с удовольствием, смех захватывает его, принося облегчение.
Барер. О, братья, как я благодарен вам за ваш смиренный вид! Шесть недель я не видел ничего подобного. Это хороший урок. [Кланяется снова] Колло, ты выглядишь прекрасно с твоим лицом Аммона, а ты, Фуше, выглядишь, неописуемо. Просто неописуемо
Фуше [вежливо и с достоинством]. Я рад приветствовать тебя.
Колло. Теперь слушай, Барер. Легко тебе смеяться так бесстыдно. Ты знаешь, мы привыкли и к кое-чему похуже. Но на твоем месте я бы себя вел... менее нагло.
Барер [его лицо в свою очередь сереет]. Что случилось?
Колло [не отводя от него взгляда, очевидно, желая подшутить над ним]. В принципе мы не называем что-нибудь по имени, будь то лицо или предмет. Тот, кто чувствует себя виновным, пусть консультируется у своей совести. Провидение сделает все остальное – по воле Сансона.
Барер [теперь он один не улыбается]. Тогда скажите мне, что...
Колло [решительно]. Есть у нас определенные господа, которые пренебрегают общественным мнением. Это большое несчастье. Каждый, чье сердце, болит за Отечество, давно предложил свои кюлоты на алтарь свободы. Но эти господа не только этого не сделали, но и бесстыдно демонстрируют свою княжескую роскошь перед народом.
Барер. Разве прериальский закон запрещает иметь хороший вкус?
Колло. Пока нет, в данный момент нет, но это вызывает общественное возмущение. Это связывается уже давно с пресловутой контрреволюционной деятельностью. А ты, мой друг, вызываешь общественное возмущение с каждым своим вдохом.
Барер. И что же?!...
Колло. И то, что я настоятельно призываю тебя побеспокоиться. У тебя плохие отношения с высшей властью.
Барер. Откуда ты это знаешь? Скажи мне!
Фуше. Во-первых, ты должен осознать ситуацию. Ты похвастался своим новоприобретенным богатством перед самой чувствительной аудиторией: парижским пролетариатом. Но, между нами, мой друг, твоя аудитория, помимо жажды красоты, имеет также другие потребности, и хотят, чтобы все эти потребности были всерьез приняты во внимание. Они не так глупы, чтобы ожидать от своих представителей конкретной помощи. Они ожидают, однако, что те будут действовать, как если бы пытались помочь. Народ существует для того, чтобы его можно было использовать для наших целей; взамен он хотел, чтобы к нему относились серьезно и с состраданием: справедливое требование. И так горе тому, кто заденет его чувствительность! А ты, мой друг, постоянно раздражаешь народ в течение последних четырех лет.
Колло. Не только народ! Ты также восстановил против себя всех выдающихся людей в правительственных кругах. Посмотри вокруг: ты окружен врагами.
Фуше. Ты никогда не думал, как иногда необходима поддержка своих сторонников?
Барер. Сторонников... Для чего?
Фуше. Для чего? [Молчание] Для защиты Республики.
Барер [лихорадочно]. Прекратите этот бред! Что случилось? Я атакован? [Молчание] Ну, скажите мне, черт возьми!
Фуше. Садись, Барер. И обуздай свое справедливое возмущение. Коварный план был составлен против тебя.
Барер дрожит от возмущения.
Вилат. Барер, ты случайно не слышал о предполагаемом проскрипционном списке, циркулирующем среди толпы депутатов "болота", прошу прощения: центра. Они говорят, что он извлечен из самого секретного нагрудного кармана тирана, откуда молодой патриот украл его, рискуя жизнью. Так что теперь каждый может прочесть, когда ему собираться, чтобы подняться по лестнице и положить голову в небольшое отверстие...
Барер [поворачивается и смотрит на него, Фуше улыбается, поддерживая остальных]. И...
Вилат [опускает глаза]. Ну, мы только что слышали, что этот список... Твоя работа...
Барер [чуть вздрагивает и застывает, пораженный. Долгое молчание]. От кого...
Вилат [не подымая глаз]. От кого? От него.
Можно услышать тяжелое дыхание Барера, полное страдания, пока Вилат, красный, как турок, не начинает смеяться. Трое других присоединяются к нему. Барер теряет дар речи от удивления.
Колло. Да, он всегда смеется последним... [Вне себя, но уже захвачен их весельем.] Что за наглость! А я чуть не получил удар! [Смеется с другими]
Фуше. Это сверхъестественно, как хорошо мы можем себя развлечь...
Внезапное, полное молчание.
Барер [напряженно]. В самом деле, Фуше, это нехорошо с твоей стороны. Среди всех страхов, которые мы в теперь переживаем каждый день, нервного напряжения и постоянной опасности, ты лишаешь нас невинного отдыха, нескольких минут, дающих облегчение усталому сердцу.
Фуше. Я завидую твоим крепким нервам. Мои нервы отказали сегодня после усиленной работы.
Барер. Сегодня?
Фуше. Не кажется ли вам, что именно этот день был невыносим? Нет больше воздуха, пригодного чтобы дышать на территории всего города и у меня есть ощущение, что я постоянно под наблюдением. Это неприятно.
Колло [смеется]. Ничего нового! Его шпионы следят за каждым из нас...
Фуше. Да. Разве это не действует на нервы?
Колло. Не сильно. В любом случае, последние десять дней я ни разу не спал дома.
Барер. Ну, это было немного странно на первый взгляд. Но вскоре я понял, как заметны мои тени. Сейчас я привык к ним. Но догадайтесь, кого я только что встретил.
Колло. Прошу тебя, что нам за дело до твоих любовных похождений?
Барер [смеется]. Ах, вы не поняли! К сожалению, это не женщина.
lФуше [к окну]. Это не говорит нам ничего...
Вилат. Армейского поставщика? Банкира? Брокера?
Барер. Кого-то совсем другой.
Бийо. Можно ли еще найти кого-то другого в Париже?
Фуше [вкрадчиво мурлычет]. Конечно же не… Сен-Жюста?
Смятение.
Вилат. Но он далеко!
Колло. Его нет в городе!
Барер [взволнованный]. Господи... Сен-Жюст со своими теориями бушует на Северном фронте, благодарность и слава Небесам за это. Действительно, что нам сейчас нужно – так этот опасный зверь среди нас.
Нет, господа. Я имел честь сопровождать саму Верховную особу.
Фуше. Аа! Расскажи нам.
Бийо. Почему он бродит по городу, и так поздно ночью?
Колло. Что? Он уже решился выйти на улицу? Так явно?
Барер. Я хотел бы посмотреть, как можно выйти на улицу незаметно. Ваши предположения совершенно правильны. Встреча с ним увенчала мой "рабочий" день, исполненный самых ужасных неудач. Я просто уходил с Пале-Ройаль...
Вилат. [с состраданием]. Тебе и там не повезло?
Все смеются.
Барер. Нет, я еще не пал так низко. И я должен сказать, что никто не может сравниться с этими парижскими шлюхами. Несмотря на это, мои отношения с ними оставляют меня безразличным. Я не знаю, почему.
Колло. Хм. Тебе нужны новые ощущения. Любовь не должна быть… однообразной. У нас есть высочайший пример перед глазами.. . .
Бийо [как будто не верит своим ушам]. Что ты говоришь?
Барер [улыбается]. Ах, ты ревнуешь? Пустая трата времени, Бийо. Ты никогда не найдешь благосклонности в его глазах. Просто посмотри на себя в зеркало. Не даром природа создала одного единственного – Сен-Жюста...
Бийо [почти с ужасом]. Боже, как вы все убоги...
Барер [смеется, не без дружелюбия]. Почему? Именно эта причуда в его вкусе, она указывает на божественное происхождение. Просто подумай об Ахилле...
Фуше. А теперь скажи нам, что произошло.
Барер. Не так много можно рассказать. Мы столкнулись друг с другом на улице. Он пропустил меня: мне повезло, потому что он мчится со скоростью снаряда. Он извинился, признал и поприветствовал меня.
Колло. Он... приветствовал тебя... первым?
Барер. Да.
Бийо. Любезность достойная короля. О чем вы говорили…
Барер. Что за вопрос! О чем мы могли бы говорить, встретившись случайно, объединенные и одновременно разделенные столь многими жизненно важными вопросами? О погоде, театре и моде.
Бийо. У тебя не хватило мужества, чтобы удивить его важными, и потому неожиданными, вопросами? У тебя не будет другого шанса, чтобы разобраться в ситуации.
Барер. Попробуй удивить его. И тогда я не буду чувствовать, что ставлю под удар мою голову, которую я, впрочем, должен потерять в любом случае. Я очень легко получаю мигрени, с ним, в качестве партнера для дипломатических речей. Я только спросил его, прежде чем мы расстались, как он себя чувствует. Он ненавидит эту тему, поэтому коротко ответил, что с ним ничего и не случалось. Он сказал, что с ним все хорошо, что он и не был болен, и что он дал себе передышку, не чтобы избавиться от усталости, а чтобы ее предотвратить.
Фуше. Это высокомерие в королевском стиле. Только великие могут быть такими стыдливыми. Это становится похоже на него, не так ли?
Барер. Что ты имеешь в виду?
Фуше. Я хотел бы вывести вас из спокойствия. В самом деле, окончательно и однозначно, он дал вам понять следующее: "Я оставил вас в покое на некоторое время, чтобы узнать, как далеко вы зайдете в своих заблуждениях. Теперь вы все в моих руках и не должны больше притворяться".
Термидор
Около восьми часов вечера. Июль. В зале заседаний Комитета Общественного Спасения Бийо, Колло и Вилат сидят близко друг к другу по правой стороне большого стола. Все они склонились над бумагами. Карно рассеянно смотрит перед собой, как и Фуше, который выглядит нервным и нерешительным и время от времени начинает расхаживать по комнате. Обычно возвращается на свой любимый стул у окна. Сложно предсказать в какую сторону он пойдет в следующий раз.
Бийо отодвигается от коллег, откидывается в кресле и впадает в какое-то оцепенение. Он утомлен даже больше, чем Карно. Вся его кровь, каждая клетка тела пропитаны усталостью.
Карно бросает беглый взгляд на лежащий перед ним листок бумаги. Удовлетворение молниеносно вспыхивает и тотчас же исчезает, едва достигнув его сознания, как небольшое отклонение от привычного течения мыслей. Он приводит в порядок бумаги, кладет их в кожаный портфель, еще раз смотрит по сторонам и делает движение, будто хочет уйти. Фуше осторожно наблюдает за ним.
Фуше. Доброй ночи.
читать дальшеДвое депутатов подымают головы, и что-то бормочут.
Фуше преграждает ему путь.
Если позволишь... [Протягивает листок бумаги.]
Карно. А… [Неохотно берет бумагу, сдерживаясь, чтобы не разорвать на кусочки, складывает ее.] Я так тебе признателен. – [Он возвращается к столу, чтобы аккуратно положить документ в портфель.]
Фуше. У тебя лихорадка?
Карно. Нет, почему ты спрашиваешь?
Фуше. Я просто подумал… Всех твоих коллег немного лихорадит, болезнь носится в воздухе. И твои руки так дрожат.
Карно. Я здесь без отдыха со вчерашнего вечера.
Фуше. По крайней мере, теперь ты сможешь немного поспать.
Карно вздрагивает, их глаза встречаются.
читать дальшеФуше [с совершенно невинным удивлением, самым естественным голосом]. Что? Нет, ты меня неправильно понял, я ни на что не намекал.
Карно [настойчиво]. Ты на что-то намекаешь каждым своим словом. Ждешь, что усталый человек откроет свои мысли, как раскрывается устрица, когда ее сопротивление иссякает. Что ты хочешь от меня узнать? Пожалуйста, карты на стол.
Бийо хмурится на своих соседей, подымается, и смотрит на говорящих.
Колло. Можете замолчать, вы, оба?
Вилат. Мы достаточно об этом рассуждали. Пусть сегодняшний день будет исключением, пожалуйста!
Фуше. Ты страшно переутомился, Карно. Так продолжаться не может. Республика нуждается в тебе.
Карно [его плечи вздрагивают]. Совершенно верно. Я должен взять выходной. Сейчас, когда я добился согласованности на всех фронтах и внутри страны. [Сжимает кулаки и говорит сквозь зубы.] – Внутри страны…
Фуше. Конечно, я советую тебе взять выходной. Если эти двое так сообразительны, что могут занять твое место, почему бы им этого не сделать?
Карно [тихо, стуча зубами] говори же, быстро!
Фуше. Читая то письмо, я поразился вежливости Сен-Жюста. Он высказал свое мнение о твоих приказах полностью, обстоятельно и при этом без единого оскорбительного слова. Какое мастерство!
Карно. У негодяя талант – к сочинительству.
Фуше. Но пока я знаю только его мнение. Audiatur et altera pars. Теперь слово за тобой, что ты сам думаешь о своих приказах?
Карно. Тебе-то какое дело? Что ты в этом понимаешь?
Фуше. Конечно, я не военный… Но если юристы в этом разбираются, почему не попытаться священнику.
Карно. За этим стоит он? И на этот раз?
Фуше. Нет, конечно, нет. Я просто подумал… Я знаю, как он интересовался твоей работой. Сейчас он убрал руки со штурвала… и все же. Разве кто-нибудь еще в Париже мог знать об этом конкретном указе, кроме как от тебя самого?
Они смотрят друг другу в глаза.
Карно [дрожа]. Коллега обсуждал со мной эту идею, раньше, конечно. [Бледнеет]. Опять измена с секретными документами.
Фуше. Н-нет... что-то еще. Хорошо, коллега, как ты говоришь, подсказал тебе эту идею, Карно. [Карно вздрагивает.] И эта идея была слишком умной при всей ее... ну, бессмысленности, чтобы ее мог придумать этот коллега. Она пришла из источника, вызвавшего большое недоумение. От другого коллеги. И ты позволил себе оглохнуть, как тетерев на току. И услужливый коллега проинформировал своего коллегу, который, как ты знаешь, сейчас в Бельгии и, можно сказать, проводит твой план в жизнь. И коллега твоего честного коллеги не оставил этот вопрос без ответа – который сейчас тяжело давит тебе на желудок [указывает на портфель].
Под приказом придуманным твоим коллегой стоит твоя подпись. Это был государственный секрет. Но печальная ситуация, в которой ты очутился и результаты приказа – уже не секрет. Ты храбрый человек Карно, если ты все еще с нами. Кто-то другой давно постарался бы скрыться в подполье.
Карно слушает с опущенной головой. Его челюсти крепко стиснуты, сжатые кулаки побелели. Минутное молчание, затем он откидывается назад, делает резкий вздох, хватает портфель и исчезает. Так хлопает дверью, что здание содрогается до основания. Фуше не улыбается, он возвращается к окну. Бийо вскакивает, сдерживаясь, чтобы не выругаться, его лицо искривляет болезненная гримаса.
Колло [прочел газету, смеется]. Поздравляю
Вилат [горячо] Неплохо, э? Только нужно привлечь к этому его внимание.
Колло [мгновенный взгляд]. Так сделай это.
Вилат. Хмм [потирая рукой шею]. Разумеется. Совершенно верно. Ну? Что ты об этом думаешь? [Взглядывает на Фуше].
Колло. Неплохо... вот здесь и вот здесь. Особенно для такого как ты новичка. Ты начинающий, не так ли?
Вилат. Мой первый труд. Двойная нужда стояла у его колыбели. Написано кровью моего сердца. Каждый может это понять, прочтя внимательно. [Снова оглядывается по сторонам, затем шепчет на ухо Колло.] Спроси его.
Колло [оборачиваясь]. Фуше, тебя просили высказать твое мнение.
Фуше [дружелюбно]. Ты же знаешь, оно никогда не ценится.
Бийо неожиданно передергивает плечами, резко выдыхает. Те двое смотрят на него. Он вдруг указывает на газету.
Бийо. Что это? [Недоуменное молчание.] Эта дерьмовая газетенка... сегодня?
Фуше незаметно начинает прислушиваться. Он опускается в кресло справа, как бы давая понять, что представление начинается.
Вилат. Дерьмо самое эффективное оружие, когда воюешь с полубогами.
Бийо [смеется и немного взбадривается]. О, вы, идиоты, жалкие идиоты! [Неожиданно очень вдумчиво.] Да, время заставляет нас постепенно терять хладнокровие, не так ли? Особенно пока ничего заметного не происходит. Невозможно идти с ним в ногу. Это совершенно непристойно. Время сбежало от нас, как молодой жеребенок. Немало людей поранились, пытаясь бежать за ним.
Вилат. Не всякий может вскочить ему на спину и наслаждаться скачкой.
Колло. Но всякий может и должен поспешить помочь его обуздать. Ты согласен, я надеюсь?
Бийо. Нет. Но по крайней мере попытайся. Даже если у тебя не хватит на это способностей.
Фуше. Тебе приснился дурной сон, Бийо?
Недолгая тишина.
Бийо [неподвижен, разглядывает газетные листки]. Скажи, Вилат, почему ты это делаешь?
Вилат. Моя внутренняя жизнь отталкивающа. Почему ты интересуешься именно ей? Как будто не существует множества других странностей.
Бийо. Твой пасквиль просто плох. Настолько плох, что создается впечатление, будто в глубине души ты хотел произвести противоположный эффект. Когда мы всерьез кого-то ненавидим, мы не действуем так грубо. Обвинять его в безнравственности! В сексуальных извращениях – его! Ты привлек внимание к его добродетели, и очень успешно. Если в этом была твоя цель, ты можешь быть доволен.
Фуше. Бийо по-прежнему витает в облаках. Он думает, что любая клевета покажется массам слишком вопиющей, чтобы в нее можно было поверить. Но – чем невероятнее, тем лучше. Народный трибун не должен выставлять свою слишком возвышенную душу на показ перед почтенной публикой, Бийо. У тебя было пять лет, чтобы это понять.
Бийо. Не трать слов, Фуше. Все, что внутри тебя и снаружи равно бесценно. [Вилат смеется]. Какая жалость, что старые добрые дни закончились, не так ли, молодой человек. Дни, когда можно было прожить с помощью самых жалких шуток, произносимых другими, до тех пор у тебя получалось смеяться над каждым их словом. Из тебя бы вышел способный придворный шут. Сложно найти кого-то раболепней. А сейчас тебе остается только доносительство. Тяжкий способ зарабатывать на хлеб с маслом.
Колло [сердито]. Э, Бийо, что с тобой случилось? Желудок разболелся? Или зубы?
Бийо. Вы все ненавидите его, как дворняжки, побитые палкой. Вы боитесь его. Боитесь – это слишком слабо сказано. Вы просто часть парижской толпы, он – личность. Потому что Республика существует только благодаря его воле. Да, он один, и он такой единственный. Он предоставил вам свободу действия, благородно удалился, позволив вам сделать первый ход, дал вам с этой целью месяц. Могло ли вообразить больше иронии в его презрении. За такое обращение он заслуживает убийства. И ты пересказываешь какую-то чушь, заимствованную у римлян и печатаешь ее в газете, предназначенной для прокламаций. Вот твои шахматные ходы, твоя тактика, твоя месть. Вот!
Комкает газету и вышвыривает ее в окно.
Фуше [вздрагивает]. А-ах!
Колло. И что это должно значить?
Фуше. Внимание, все. Смерть – это бросок.
Колло. Что ты говоришь?
Фуше. Это был выразительный жест. Мне нравиться, как великие ораторы бросали свою жизнь на чашу весов. Бийо сделал это по-новому, просто и очаровательно. В этой газете была не только наша жизнь, в ней было наше достоинство. Я с нетерпением жду, что произойдет потом.
Бийо. Чего именно ты хочешь?
Фуше. Поздравить тебя. Ты или прирожденный актер или герой. [Бийо пожимает плечами. Фуше неожиданно меняет тон.] Одним движением руки ты взял на себя задачу, с которой не каждый может справиться.
Долгое молчание.
Бийо. И которую ты столь охотно возложил на мои плечи, так что ты можешь разделить ее со мной.
Вилат [удовлетворенно]. О, да, ты знаешь, он прав. Ты можешь взять на себя эту великую задачу. [Долгая тишина].
Колло. [шепчет испуганно]. Я ничего не понимаю... [Долгая пауза]
Бийо [странно звучащим голосом]. Нет, я не могу принять этот вызов.
Фуше многозначительно смеется.
Вилат. Теперь меня понял. Мы можем пожать друг другу руки. Обе стороны бессильны. И обе теперь с этим согласны.
Колло [удивленно]. Ты им зачарован, вы все им загипнотизированы.
Фуше. А кто избежал этого, Колло. Только самые сильные головы могут против него выстоять.
Вилат. Ты имел в виду самые крепкие головы.
Фуше [сухо]. О, действительно.
Бийо. Да, Фуше прав. И... и я не должен бы отказываться. Но моих сил недостаточно. Вы понимаете, что должно быть сделано?
Это значит свалить человека, который из идеи построил государство, и кто единственной своей волей поддерживает это государство на высочайшем уровне.
Когда эта голова упадет в корзину, ни один атом во вселенной не содрогнется; но она содержит мозг, подобный которому господь не создает и дважды во всякое столетие. И когда этот мозг перестанет работать... Вы видите, что меня здесь пугает. Моя обязанность свергнуть узурпатора! Но тогда достаточно будет первому толстому Бурбону пересечь границу, и Республики как ни бывало! Теперь вы знаете, что такое Республика; никто, кроме него не сможет ее сберечь. Я не могу, Фуше не может, никто, никто не может. Вы говорите он диктатор? Да, он правит, потому что он может, он должен править. Гений этого калибра должен править, хочет он этого или нет. И мы должны воздвигнуть ему алтари, потому что он несет бремя правления, не узурпируя его привилегий, в отличие от любого короля на этой земле. Да, конечно, мы можем воздвигать ему алтари, вместо того, чтобы думать, как избавиться от него.
Вилат. Но одно с другим прекрасно сочетается.
Фуше смотрит на него с интересом.
Бийо. У римлян в этом было перед нами преимущество, они могли преклоняться перед героями, не уничтожив их сперва.
Присутствующие, нанятая избранная компания, не должны разыгрывать комедию возмущения. Только Вилат имитирует жесты хора, в отчаянии заламывая руки.
Бийо. Действительно, лучшее, что мы можем сделать, это воздвигать алтари.
Колло. Друг мой, разве не это происходит сейчас повсюду?
Вилат. [Голосом, которым они от него еще не слышали]. Гильотина тоже алтарь – Бийо. Возможно даже святейший. Стол, за которым Иисус той ночью превратил хлеб и вино и передал их своим ученикам, тоже был алтарем. Как бывший священник я знаю такие вещи. Так что пожалуйста, не надо угрызений совести.
Фуше [после короткой паузы]. Итак, мы дошли до сути; Бийо, ты совершенно не понял, что я говорил об ответственности. При твоей мегаломании этого следовало ожидать. Забудем об этом. Как получается, что здесь, в цитадели Комитета я обнаруживаю те же идеи трона и алтаря, что были у прежних владельцев. Для бесстыдного негодяя, который счел себя достойным вернуть трон и самому на него усесться, ты хочешь также, из чистой благодарности, воздвигнуть алтарь! О, человеческая душа! Но давайте оставим этот опасный вопрос, моя безобидная шутка завела нас слишком далеко.
Колло [через какое-то время]. Теперь вы отступаете и говорите о возведении алтарей, но только потому, что шесть недель вы дышали свободно, не чувствуя его рук у себя на горле. Возводите ему алтари! Человеку... человеку, которого вы, вы сами обвинили в лицо в измене. Возводите алтари слабовольному эпилептику, которого я однажды практически схватил за воротник и потряс.
Бийо. Не каждый день слышишь такие глупые обвинения. Я выскажусь яснее. Я ненавижу этого человека и считаю его узурпатором. Все верно. Мои убеждения не обсуждаются. Но я также способен оценить его ум, его политику. Содрогаешься когда думаешь об уничтожении такого удивительного Божьего дара.
Фуше. Хорошо, это, по крайней мере, искреннее признание. Это нужно сделать, но пусть это сделает кто-нибудь еще. Я и сам не осмеливаюсь. Действительно, господа, давайте оставим это. Давайте оставим.
Вилат. Ей-богу, Фуше, приди в себя. Как мы можем "оставить это". Это невозможно. Слава богу, тебе не приходится видеть эту неприкосновенную личность лицом к лицу каждый день. Он безжалостен, как иудейский Бог, но он бережет тебя! Ты держишь с ним дистанцию. Ты никогда не смотрел ему в глаза. Трудно даже упомянуть его имя. Но только попробуй подумать о ком-нибудь еще. «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них». Даже если он тихо сидит дома, возможно, сочиняя сонеты, его влияние по прежнему порабощает.
Колло. Вот как! Да любой помешенный или бандит внушает те же чувства.
Бийо. О нет, мы думает о разбойнике только потому, что мы его боимся.
Все остальные вместе. А о нем?!
Бийо. О нем мы тоже думаем со страхом...
[Невнятные смешки, которые он игнорирует.] Но этот страх гораздо более значителен; он естественен [?] Мы забываем о разбойнике, когда он перестает нам угрожать. Его вы... мы никогда не забудем [насмешливый ропот]. Мы связаны с ним всеми нашими жизненными нервами. Он человек высшего порядка, святой, как когда-то предпочитали называться такие люди. Он может стать чем-то большим, чем правитель или лидер, он мог бы стать отцом, патриархом в глазах двадцати пяти миллионов человек. Ладно, теперь он уже не таков. Потому что он эгоистичен. Это его ахилессова пята, язва на теле серафима. Его эгоизм экзальтирован, но этого только хуже. Он неверно использует свою силу, свой дар правления. Он любит толпу, но ненавидит человека; он жесток с отдельными людьми во благо общества. Да, он руководит нашими умами, обескровил наши мозги, в его руках мы разваливаемся на части. Он могущественный творец, его успехи изумительны. Произведениям, которым он создает не хватает одного: жизни. Полубог с детородной силой Приапа и все же бесплодный.
Вилат издает смешок, стараясь, чтобы в нем явно прозвучали вульгарные нотки.
Колло. Я умоляю, тебя, Бийо, держись фактов, или, со всем моим к тебе уважением – захлопни свои золотые уста. С тех пор как Дантон отправился в ад, все мы втайне размышляем, как осуществить некие... некие дальнейшие перемены. Но сейчас этот вопрос вышел наружу едва ли не нам назло. Долгое время мы были объединены общей целью. Сейчас, как вы знаете, общая опасность даже больше укрепила эту связь. Уже шесть недель мы живем в состоянии невыносимой неизвестности, возрастающей с каждым днем; с изумлением осознавая, насколько мы зависимы и беззащитны.
Бийо. Довольно. Эти факты нельзя выразить словами. Но вы, вы – восемь человек, на которых возложена ответственность, не видите, что творится вокруг. Не можете ничего сделать, только дрожите за свою драгоценную жизнь! Возможно, моя точка зрения безумна, но ваша – позорна.
Вилат. Тебе волнует, разделяют другие твое мнение, или нет?
Бийо. Волнует. Теперь, когда Республика больше не существует, я ищу ее сияющие следы в каждой душе. Все, что соприкасалось с ней, должно быть чистым и острым, кристально чистым. А вместо этого...
Фуше. Ты все еще не понял Бийо, что человек это не минерал. Если даже мы придем к согласию на счет вещества, из которого он состоит, пусть оно будет немножко менее чистым. Но какие различные формы может принять минерал! Насколько они интереснее! Восемьдесят девятый год принес с собой достойную сожаления моду относиться к людям, как к драгоценным камням и соответственно их обрабатывать. И вот результат.
Дорогие друзья, человек слишком похож на свинью, он не может не выпачкаться в грязи и навозе. Вы приготовили для него хрустальное жилище из снега и льда. Не удивляйтесь, если счастливец за ночь замерзнет насмерть.
Бийо. Да... Фуше. Хвала небесам лишь немногие обречены видеть и думать именно так.
Вилат. Ты хочешь сказать, он прав?
Бийо. К несчастью, факты на его стороне. Небольшая часть человечества имела смелость попытаться превратить человека в... человека. Но эксперимент был неудачен. Результат тысяч лет калечивших человека не может быть исправлен в несколько дней. Возможно чрезмерные усилия произвели гибельный эффект на народ. Возможно, было бы лучше, если бы все мы, правители, не были моложе сорока лет. В любом случае мы безвозвратно утратили свою свободу.
Вилат. Чем скорее мы стащим этот труп с трона и погребем его, тем лучше.
Фуше. Хорошо, Бийо, значит мы идем к тому, чтобы открыто признать над собой диктатора.
Вилат крестится и вскакивает на ноги. Фуше кивает и улыбается пораженному Колло.
Бийо. Не надо меня провоцировать. Я уже все сказал. Но все же он достаточно силен, чтобы править без регалий. Он также единственный, кто может поддерживать видимость Республики. Республика живет лишь в нем самом, но живет достаточно полной жизнью, чтобы справиться со всеми народами Европы.
Вилат. Куда это нас приведет?
Бийо. Куда приведет? А у тебя есть хотя бы малейшее представление, куда мы несемся? Когда государство внешне выглядит столь блистательно, а изнутри бьется в конвульсиях, как земляной червяк, разрубаемый на тысячи частей, мы, единственные оставшиеся вожди, идем по нехоженой дороге, в неизвестном направлении.
Вилат. В этом случае, Бийо, я не понимаю, почему тебе не признать верными любые средства, которые помогут свалить этого человека, почему ты не ищешь любой шанс, почему...
Фуше. Да, почему, ведь ты сказал, что даже жирный Бурбон лучше, чем такая Республика?
Бийо. Когда я такое говорил? Напротив, я очень сомневаюсь, что даже ограниченная монархия будет лучше, чем наша Республика, хоть она уже и мертва. Почему я не хватаю его за горло? Я уже говорил, я себе не доверяю. Он единственный гений, которого даровал нам ад. Мы видели его в действии: Второй год Республики – его работа, как ни трудно нам это признать. Я всматриваюсь в его теперешнее состояние и, повторяю, я не доверяю себе. Я ненавижу его всем сердцем, но не как вы, в вас есть только обычная ненависть слабых, которые вынуждены действовать. Я стал ненавидеть его только с того момента, когда разрушился смысл нашего существования. С того вечера, когда мы все вместе, и каждый в отдельности, пришли в глубине души, к выводу, что революция победила напрасно. Удар, подобный этому, оставляет следы. Я не могу понять, как мы его пережили. Мы по-прежнему оглушены. В наших душах начали прорастать странные всходы. Мистический эгоизм стал развиваться в нем, устойчиво, в пустоте, вызванной его падением. Он докатился до самообожествления, он окружил свою душу безумной любовью, карикатурой на поклонение богу. Это ужасно. Неизмеримая ненависть заменила во мне высохший источник жизни. Это ненависть направлена на него, потому что он потерпел поражение. Потому что он оказался неравен своей задаче. Потому что человеческое ничтожество опутало его, как это произошло со всеми остальными. Именно в этом единственная причина, почему, наслаждаясь чужими неудачами, вы все могли любоваться моими постоянными столкновениями с ним, поэтому я атаковал его нервы день за днем, снова и снова.
Колло. Ты считаешь его сумасшедшим?
Бийо. Пока нет, но, возможно, он к этому идет. Это уже очень опасно, когда человек преклоняет колени перед божеством в самом себе. И он увлекся таким богослужением. Он знает только, что, как тот, в ком заключен дух революции, он не может проиграть. Он действительно считает себя хранителем святых даров. Он, а не тот молодой энтузиаст, который из любви к нему хочет завоевать весь мир. Для того, чтобы не допустить профанации, он поддерживает из последних сил форму, мертвую форму, являющуюся Республикой только по названию. И: apres moi – le deluge.
Фуше. Ты может быть прав насчет его безумия. Но, Бийо, те, кто поклоняются сами себе, стремятся к изоляции не на высотах, куда трудно добраться, и где их превосходство каждый день подвергается испытанию, но в тихом уединении, как отшельники. Наш уважаемый коллега, имя которого видимо могут называть лишь первосвященники, поклоняется не себе, но своему созданию. Это более опасно, более человечно, и гораздо более вероятно. Он придумал свою Республику. Он ее создал, он в нее безумно влюблен. Ему кажется, что он не может даже умереть без нее. Он знает, что сон закончился, и что его карточный домик рассыпался на кусочки. Он это знает, но он держит это в тайне, обманывая себя, считая, что никто, кроме него, не знает об этом. Ты прав, когда говоришь, что он соблюдает приличия.
Он, зная, что жизнь разрушает руины, выплавляет из них вновь другие, столь же кратковременные структуры... Как овчарка, охраняющая тело хозяина, он не позволит земле взять то, что принадлежит ей. Республика гниет и заразит весь мир, если она не порвет с ним и, как справедливо говорит Вилат – не погребет его.
Это, однако, будет нелегко. Его интуитивная бдительность в самом деле вещь необычайная, и сделать что-либо против его воли вряд ли возможно. Действительно, ситуация критическая.
Бийо. Но ты говоришь, да с такой уверенностью, что с ним покончено.
Фуше. Да, с ним кончено. Но такой, как он не отойдет мирно в вечную тишину. Он сначала попытается организовать по себе такие поминки, что люди запомнят их надолго. Я вижу как это будет: его цель – взорвать Францию как пороховой магазин. Не систему управления, конечно, это ничего бы не стоило, но само государство. Это звучит очень романтично: потому, что его любимая Франция не достаточно сильна, чтобы быть Республикой, пусть она лучше умрет, чем вернется в бордель монархии. Тот, у кого была неверная возлюбленная, кто страдал из-за нее, может легко представить себе его настрой.
Вилат. [тупо]. Он не имеет права!
Бийо. Любовник, размышляющий, что правильно а что неправильно, был бы евнухом.
Колло. Но он не может этого сделать!
Фуше. В самом деле?
Подумайте, господа, почему Франция еще не распалась на части? Вы сами дали ответ: во-первых, из-за неожиданно благоприятной военной ситуации, во-вторых, потому что существует Комитет, плюс пять или шесть любителей, не говоря уже о нем, Неподкупном. Если бы он, этот spiritus movens, отошел в другой мир, сначала ненадолго настал бы хаос, но, в конце концов, освободившиеся лидеры пришли бы в себя и помогли стране найти новую, более практичную форму правления. С другой стороны, если бы Господь вдруг призвал весь Комитет на небеса, то Франция осталась бы обезглавленной. О результатах несложно догадаться: в стране – Последний Суд, на фронтах поначалу долгая пауза в боевых действиях, когда инструкции перестанут поступать из Парижа, затем каждый генерал будет стремиться использовать общее смятение, чтобы очистить для себя путь на императорский трон. Если все пойдет хорошо, через три недели после того, как Республика будет гильотинирована, позорно изгнанный король Пруссии сможет сказать своему конюшему, что вот этот зал в его распоряжении.
Вот его план. В одно прекрасное утро он появится здесь, потребует головы своих коллег по Комитету, получит их и никогда не придет снова. Достигнув цели, можно с удовлетворением совершить самоубийство.
Колло. Но... Какие у тебя основания думать, что это входит в его намерения? Похоже, ты зашел слишком далеко...
Фуше. Я знаю одно: последние несколько дней за всеми выдающимися людьми следила стая шпионов. Кроме того, я знаю, что это из-за него добрый Карно, мозг армии, попал в опасную ловушку. Его гений позволял ему вмешиваться достаточно часто в область стратегии и тактики, всегда с хорошими результатами, теперь, он напротив, подсказал бедному Карно адскую идею. Инструкция, придуманная таким образом, была направлена в Самбро-Маасскую армию, она может стоить нам всей кампании. Однако не это было целью интриги, а то, что любимый молодой ученик получил новости ко времени, изменил приказы, как он счел нужным, и послал в Комитет донесение обо всем, которое может стоить бедному Карно головы.
Долгое молчание.
Бийо. Какое донесение? Я не видел ничего подобного.
Фуше. Оно прибыло сегодня рано утром, друг. Вас обоих здесь не было, а те, кто прочел его – онемели. Карно только что дал мне прочесть эту записку. Завтра вы сможете судить сами.
Бийо [вдруг оборачивается]. Почему бы тебе не взбунтоваться? Почему не перестать быть трусом хоть в этот раз? Неужели так опасно – устранить этого человека? На чем в действительности основана его власть? Не на деньгах, не на поддержке сторонников – на самом деле, ни на чем! И все же страшное напряжение, порожденное его правлением, уже невыносимо для всех, для целой нации! Трудно добраться до правителя здоровой страны – если он подлинный правитель. А до него, навязавшего себя сопротивляющемуся народу, наперекор духу времени и природе? Его создание безжизненно. Оно больше не говорит от его имени. Его создатель стоит обезоруженный, беззащитный. Он держит нас, Париж, всю Францию, под контролем – одним своим взглядом. Вот как обстоят дела. Чтобы защитить себя, чтобы навязать свою волю у него нет ничего, буквально ничего кроме пары светло-зеленых глаз. Вы начинаете дрожать, вы падаете в обморок, когда он бросает на вас взгляд. Вы, лидеры Франции, здесь, в Комитете, будете послушно следовать его прихотям, если моя воля и ненависть не защитят вас от него. Вы никогда не замечали, как он вздрагивает, когда неожиданно появляется курьер, когда в дверях возникает незнакомое лицо. Он прекрасно знает, что его Республика – это иллюзия, и что всей силы его отчаяния недостаточно, чтобы ее сохранить, когда народ это поймет и выскажет. Он дрожит при виде каждого гонца, любой посетитель может принести новую весть, о том, что чей-то здравый смысл пробудился. Это все, что потребуется, чтобы в три дня 25 миллионов людей проснулись от гипнотического сна. Только представьте, на что похожа его жизнь! В любой час дня может зазвучать труба, зовущая на Страшный Суд. У вас перед ним дрожат коленки, но как должен бояться он сам! Ужас смотрит на нас с лица, на которое вы не смеете поднять глаза.
Вилат. Одним словом, это состязание. Тот из противников, кто сломается под тяжестью страха, проиграет.
Бийо. Ребенок может свергнуть его. Он не был бы человеком, если б еще мог защищать себя, он просто призывает к себе смерть. Только подумайте: может быть одного сигнала будет довольно, чтобы весь Париж вопрянул и разорвал его на кусочки... Но вы не можете подать этот сигнал. Вы подчиняетесь воле хозяина. Против вашего желания слуга, сидящий в вас, кланяется ему. И он просто обязан править, хочет он того или нет, природа создала его для этой цели. Такие люди не умирают в бою, восстания против них не удаются. Вот почему все подлинные правители умирают от рук убийц, не побежденные, но удивленные ударом в спину.
Это дастся вам легко. Его создание разваливается. Над головой висит тяжчайшее проклятие – бессмысленность. Сама природа предрекает ему погибель, так как он не будет воздерживаться от убийства. В нем больше не осталось жизненной силы. Ваш животный инстинкт жизни имеет все шансы на успех. Вы только должны понять, что должны исполнить свой патриотический долг. Призовите свой удобный героизм трусости и воткните в него нож где-нибудь в потемках.
Колло. Вздор! Это ты, ты, маскируешь свою трусость прячась за дикими галлюцинациями! Ты дрожишь перед ним так же, как и все остальные; но они, по крайней мере, это признают. Из несчастного, конченого человека, сломленного переутомлением, делаешь индуистского бога зла.
Это нелепо, Бийо. Когда я слушаю тебя, и вижу перед собой это зеленую физиономию покойника, дикие, блестящие глаза, с расширенными зрачками, сероватый цвет лица, который у него иногда появляется в предрассветные часы, когда его взгляд просто умоляет о пощаде.
Знаешь что? Мне смешно. В нем заметен страх, да-да; не страх полубога или титана, но тот же, что и у нас: страх уничтожения. Кроме того, он живет в постоянном страхе внезапного физического срыва. Геракл-эпилептик с чахоточными легкими.
Вилат. Вы оба так забавны. Вы бросаетесь все теми же снарядами вперед и назад. Но, уважаемые господа, по правде говоря, этот Неприкосновенный стал Спасителем, тем более что эта роль ждала своего исполнителя. Бийо, как просвещенный человек, предпочитает говорить об индуистском Шиве. Женщины у рыночных прилавков и обычные рабочие, копающие канавы, держатся за старого доброго Сына Божьего. Вы бросаете оскорбления друг другу, и каждый хочет, чтобы другие нанесли удар первыми. Но, господа, человек не может ничего сделать против религии. Только весь народ может преодолеть ее и отказаться от нее. Каждый из вас скорее потеряет голову, чем совершит настоящее кощунство, подымет хоть палец на Неприкосновенного. Вот как обстоят дела.
Колло. В самом деле. В результате ад нашей неопределенности кажется бесконечным. Он должен закончиться в лоне нашей любимой вдовы-гильотины. Мы все ждем этого; он, как и мы, с растущим нетерпением...
Шум снаружи, они вздрагивают, затем цепенеют в неподвижной сосредоточенности.
Бийо. Ты становишься бледнее, чем он, стоит только мыши прошуршать
Колло. Да, черт возьми, кто в этом сумасшедшем доме может держать нервы под контролем? Это чудо, что у меня еще нет нервного срыва, как у всех остальных...
Вилат. Ситуация на самом деле – хм... Внушающая опасения. Ощупывать свою шею, чтобы убедиться, что она цела, все время думать о Вдове. Никогда не строить планы на завтрашний день...
Ваш Бог совсем не так беззащитен, Бийо. На мой взгляд, тот неплохо защищен, кто поставил между собой и своими оппонентами гильотину.
Бийо. Вы очень боитесь его, не так ли? И ты знаешь, что стиснутые в когтях его власти, вы не можете наслаждаться тем, что ваша голодная толпа зовет жизнью. Вы буквально разрываетесь от желания устранить его. Но его взгляд не оставляет вас, и этого достаточно, чтобы парализовать ваши мозги и руки. Если бы он заснул, хоть раз, вы могли бы запутать его, как Гулливера, в сеть ваших бесконечных интриг, но он не собирается отдыхать. Таким образом, вам остается только замышлять убийство, оставаясь в его тени, и устанавливать адские машины на дороге, по которой он только что прошел. Но и такая искренняя попытка будет ли иметь место? Боже мой! У вас был шанс только с делом Тео, но вы доверили его трясущемуся старику Вадье, и ученому пуделю Бареру, что гарантировало виртуозное фиаско с самого начала. Какие идиоты! Это дело привлекало внимание. Безвредная секта женщин-фанатичек предоставила вам уникальную возможность заявить так, чтобы вся Франция услышала: человек, который держит в руках судьбу всех нас – безумен. – Это было бы уже что-то. И что же вы из этого сделали? Барер не может взяться за что-нибудь серьезно. Барер боится собственной дикой смелости, когда видит презрительную улыбку Неприкосновенного. Барер не может поставить себя под угрозу, пока не будет абсолютно уверен в победе своей партии. А Вадье! В его голове революция превратилась в непристойный романчик, а ее лидер в порочного евнуха, как сам Вадье. Он стал рассказывать о том сплетни и подумал, что люди на трибунах будут смеяться. Тогда он рассказал несколько забавных анекдотов в шутливом стиле. Париж посмотрел и пожал плечами. Дело, таким образом, окончательно похоронено. Те немногие, кто были в курсе событий, были восхищены, но посмеялись они только над вами. Человек, которому грозила опасность, конечно, не сказал ни слова: не стоило ему мешать глупости, настолько очевидной для всех.
И это была ваша атака на тирана.
Колло. Это правда. Фуше прав: в этом случае коллективные действия целесообразны. Но я не считаю, что нужно привлекать массы. Он – человек умный, опытный, очень хитрый, но некоторые из нас могут сравниться с ним в этом отношении.
Вилат [вполголоса]. Колло д'Эрбуа, например.
Колло [раздраженно]. Естественно, я тоже как член Комитета. Так как мы spiritus movens или, как говорит Бийо, единственный целый орган Республики. Как группа, мы можем избавиться от него. По всем правилам искусства, для этого нам нужно только стать слепым орудием его воли. Попробуем выполнить его программу по графику во всех подробностях, как машины, без каких-либо изменений, без учета ситуации в любой момент. Давайте выйдем за пределы действительности, давайте перейдем в царство абсурда. Он скоро потеряет контроль над злыми духами, которые вызвал. Он утонет в крови, как муха, тяжесть террора в течение нескольких дней изменит весь баланс вещей.
Бийо. Да, террор, загнанная кляча всех некомпетентных дураков!
Фуше. Ты знаешь, Колло, вы не должны забывать о его, теперь подтвержденном, божественном происхождении. Лично я думаю, что террор демонстрирует это весьма наглядно. Число казненных растет каждый день, и все же наш божественный ребенок не проявляет каких-либо симптомов удушья.
Вилат. Ах, когда Бог жаждет крови...
Бийо. Он совсем не жаждет крови! Что ты болтаешь?
Вилат. В любом случае он лучший пловец из всех нас. Париж тонет, тонет Франция, но он спокойно сидит со своими верными друзьями и размышляет о путях дальнейшего облагораживания человечества.
Бийо. По правде говоря, Колло, твоя идея достойна кого-то вроде Вадье: выполнить его программу до абсурда! Но мы ничего не можем сделать ничего другого. Он потерял контроль над своим злым духом давно, и его это устраивает, потому что, в отличие от нас, он хочет взорвать все предприятие. Государство с грохотом катится вниз, как взорванная порода, вы хотите ускорить это падение и оказываете этому преступному Цезарю лучшую услугу на земле!
Вы хотите, чтобы он задохнулся в крови. Легче сказать, чем сделать. Я думал об этом тоже, пока я не понял, в каком положении мы оказались. Я тоже приветствовал мысль о терроре, как проклятом последнем прибежище. Я хотел поднять в массах их инстинкт самосохранения и направить его против их хозяина. Мне удалось получить контроль над Комитетом Общей Безопасности и протолкнуть законопроект от 22 прериаля. Роковая, глупая ошибка с моей стороны. Я позволил высвободиться ярости террора. Теперь я поставляю доброму Фукье его ежедневную порцию повесток, и мне хочется разбить себе нос каждый раз, когда я вспоминаю об этом подвиге, то есть приблизительно сорок пять раз на дню. Когда я думаю о наших действиях в последние несколько недель, меня бросает в дрожь. Дело дошло до точки, когда я проклинаю себя за каждый свой вздох, но я ничем не отличаюсь от вас. Мы сделали все что могли, чтобы привести его к его гибели, и каков результат?
Молчание.
Вилат [странным голосом]. Бийо, я не понимаю. Что ты имел в виду, говоря о терроре и прериальском законе?
Фуше. Этого достаточно, дети. Я знаю, что если намечается рубка голов, мы в очереди следующие. Я не могу ошибиться. Уничтожение его одного – необходимое условие чтобы другие остались в живых. Слава Богу, у Неприкосновенного есть определенные принципы и ему требуется предлог, чтобы "представить вас людям", как гласит формула. Дело в том, что он сделает это без суеты, не как 2-го июня. Он уже давно отказался от любых ограничений. На следующий день он появляется в Конвенте, только одного слова – от вас или от него, будет достаточно чтобы секции потребовали наши головы. Просто вспомните о жирондистах!
Вилат. Вы считаете, он вернется?
Колло. Тогда нам конец!
Фуше. И еще одно. Вы знаете, непомерные требования который народ научился предъявлять своим представителям. В любой момент вы можете быть привлечены к ответственности. Я спрошу: кто из вас в состоянии дать подробный отчет о своих личных делах, не испытывав неудобства?
В зале гудение, как будто там рой комаров: это кровь пульсирует в четырех человеческих организмах.
Кто-то за дверью колеблется, по-видимому прислушиваясь; напряжение растет с каждой минутой. Вилат перестал дышать, приоткрыв рот. Лицо Бийо вновь принимает страдальческое выражение. Колло становится пепельно-серым. Фуше, возможно, хуже всех, поскольку среди этой Компании трепещущих обломков он наиболее нервный – он сидит с каменным лицом, выражающим абсолютную, зловещую пустоту. Кажется, он спит с открытыми глазами. Он не бледнеет, но кровь, которую он сдерживает в жилах с ловкостью факира, кажется затвердела под кожей. В разгар этой тишины, которая, кажется, длится вечность, дверь открывается, и появляется Барер. Удивленное гробовое молчание. Увидев его, Колло и Вилат с облегчением разражаются смехом. Даже Фуше и Бийо улыбаются. Барер присоединяется к ним с удовольствием, смех захватывает его, принося облегчение.
Барер. О, братья, как я благодарен вам за ваш смиренный вид! Шесть недель я не видел ничего подобного. Это хороший урок. [Кланяется снова] Колло, ты выглядишь прекрасно с твоим лицом Аммона, а ты, Фуше, выглядишь, неописуемо. Просто неописуемо
Фуше [вежливо и с достоинством]. Я рад приветствовать тебя.
Колло. Теперь слушай, Барер. Легко тебе смеяться так бесстыдно. Ты знаешь, мы привыкли и к кое-чему похуже. Но на твоем месте я бы себя вел... менее нагло.
Барер [его лицо в свою очередь сереет]. Что случилось?
Колло [не отводя от него взгляда, очевидно, желая подшутить над ним]. В принципе мы не называем что-нибудь по имени, будь то лицо или предмет. Тот, кто чувствует себя виновным, пусть консультируется у своей совести. Провидение сделает все остальное – по воле Сансона.
Барер [теперь он один не улыбается]. Тогда скажите мне, что...
Колло [решительно]. Есть у нас определенные господа, которые пренебрегают общественным мнением. Это большое несчастье. Каждый, чье сердце, болит за Отечество, давно предложил свои кюлоты на алтарь свободы. Но эти господа не только этого не сделали, но и бесстыдно демонстрируют свою княжескую роскошь перед народом.
Барер. Разве прериальский закон запрещает иметь хороший вкус?
Колло. Пока нет, в данный момент нет, но это вызывает общественное возмущение. Это связывается уже давно с пресловутой контрреволюционной деятельностью. А ты, мой друг, вызываешь общественное возмущение с каждым своим вдохом.
Барер. И что же?!...
Колло. И то, что я настоятельно призываю тебя побеспокоиться. У тебя плохие отношения с высшей властью.
Барер. Откуда ты это знаешь? Скажи мне!
Фуше. Во-первых, ты должен осознать ситуацию. Ты похвастался своим новоприобретенным богатством перед самой чувствительной аудиторией: парижским пролетариатом. Но, между нами, мой друг, твоя аудитория, помимо жажды красоты, имеет также другие потребности, и хотят, чтобы все эти потребности были всерьез приняты во внимание. Они не так глупы, чтобы ожидать от своих представителей конкретной помощи. Они ожидают, однако, что те будут действовать, как если бы пытались помочь. Народ существует для того, чтобы его можно было использовать для наших целей; взамен он хотел, чтобы к нему относились серьезно и с состраданием: справедливое требование. И так горе тому, кто заденет его чувствительность! А ты, мой друг, постоянно раздражаешь народ в течение последних четырех лет.
Колло. Не только народ! Ты также восстановил против себя всех выдающихся людей в правительственных кругах. Посмотри вокруг: ты окружен врагами.
Фуше. Ты никогда не думал, как иногда необходима поддержка своих сторонников?
Барер. Сторонников... Для чего?
Фуше. Для чего? [Молчание] Для защиты Республики.
Барер [лихорадочно]. Прекратите этот бред! Что случилось? Я атакован? [Молчание] Ну, скажите мне, черт возьми!
Фуше. Садись, Барер. И обуздай свое справедливое возмущение. Коварный план был составлен против тебя.
Барер дрожит от возмущения.
Вилат. Барер, ты случайно не слышал о предполагаемом проскрипционном списке, циркулирующем среди толпы депутатов "болота", прошу прощения: центра. Они говорят, что он извлечен из самого секретного нагрудного кармана тирана, откуда молодой патриот украл его, рискуя жизнью. Так что теперь каждый может прочесть, когда ему собираться, чтобы подняться по лестнице и положить голову в небольшое отверстие...
Барер [поворачивается и смотрит на него, Фуше улыбается, поддерживая остальных]. И...
Вилат [опускает глаза]. Ну, мы только что слышали, что этот список... Твоя работа...
Барер [чуть вздрагивает и застывает, пораженный. Долгое молчание]. От кого...
Вилат [не подымая глаз]. От кого? От него.
Можно услышать тяжелое дыхание Барера, полное страдания, пока Вилат, красный, как турок, не начинает смеяться. Трое других присоединяются к нему. Барер теряет дар речи от удивления.
Колло. Да, он всегда смеется последним... [Вне себя, но уже захвачен их весельем.] Что за наглость! А я чуть не получил удар! [Смеется с другими]
Фуше. Это сверхъестественно, как хорошо мы можем себя развлечь...
Внезапное, полное молчание.
Барер [напряженно]. В самом деле, Фуше, это нехорошо с твоей стороны. Среди всех страхов, которые мы в теперь переживаем каждый день, нервного напряжения и постоянной опасности, ты лишаешь нас невинного отдыха, нескольких минут, дающих облегчение усталому сердцу.
Фуше. Я завидую твоим крепким нервам. Мои нервы отказали сегодня после усиленной работы.
Барер. Сегодня?
Фуше. Не кажется ли вам, что именно этот день был невыносим? Нет больше воздуха, пригодного чтобы дышать на территории всего города и у меня есть ощущение, что я постоянно под наблюдением. Это неприятно.
Колло [смеется]. Ничего нового! Его шпионы следят за каждым из нас...
Фуше. Да. Разве это не действует на нервы?
Колло. Не сильно. В любом случае, последние десять дней я ни разу не спал дома.
Барер. Ну, это было немного странно на первый взгляд. Но вскоре я понял, как заметны мои тени. Сейчас я привык к ним. Но догадайтесь, кого я только что встретил.
Колло. Прошу тебя, что нам за дело до твоих любовных похождений?
Барер [смеется]. Ах, вы не поняли! К сожалению, это не женщина.
lФуше [к окну]. Это не говорит нам ничего...
Вилат. Армейского поставщика? Банкира? Брокера?
Барер. Кого-то совсем другой.
Бийо. Можно ли еще найти кого-то другого в Париже?
Фуше [вкрадчиво мурлычет]. Конечно же не… Сен-Жюста?
Смятение.
Вилат. Но он далеко!
Колло. Его нет в городе!
Барер [взволнованный]. Господи... Сен-Жюст со своими теориями бушует на Северном фронте, благодарность и слава Небесам за это. Действительно, что нам сейчас нужно – так этот опасный зверь среди нас.
Нет, господа. Я имел честь сопровождать саму Верховную особу.
Фуше. Аа! Расскажи нам.
Бийо. Почему он бродит по городу, и так поздно ночью?
Колло. Что? Он уже решился выйти на улицу? Так явно?
Барер. Я хотел бы посмотреть, как можно выйти на улицу незаметно. Ваши предположения совершенно правильны. Встреча с ним увенчала мой "рабочий" день, исполненный самых ужасных неудач. Я просто уходил с Пале-Ройаль...
Вилат. [с состраданием]. Тебе и там не повезло?
Все смеются.
Барер. Нет, я еще не пал так низко. И я должен сказать, что никто не может сравниться с этими парижскими шлюхами. Несмотря на это, мои отношения с ними оставляют меня безразличным. Я не знаю, почему.
Колло. Хм. Тебе нужны новые ощущения. Любовь не должна быть… однообразной. У нас есть высочайший пример перед глазами.. . .
Бийо [как будто не верит своим ушам]. Что ты говоришь?
Барер [улыбается]. Ах, ты ревнуешь? Пустая трата времени, Бийо. Ты никогда не найдешь благосклонности в его глазах. Просто посмотри на себя в зеркало. Не даром природа создала одного единственного – Сен-Жюста...
Бийо [почти с ужасом]. Боже, как вы все убоги...
Барер [смеется, не без дружелюбия]. Почему? Именно эта причуда в его вкусе, она указывает на божественное происхождение. Просто подумай об Ахилле...
Фуше. А теперь скажи нам, что произошло.
Барер. Не так много можно рассказать. Мы столкнулись друг с другом на улице. Он пропустил меня: мне повезло, потому что он мчится со скоростью снаряда. Он извинился, признал и поприветствовал меня.
Колло. Он... приветствовал тебя... первым?
Барер. Да.
Бийо. Любезность достойная короля. О чем вы говорили…
Барер. Что за вопрос! О чем мы могли бы говорить, встретившись случайно, объединенные и одновременно разделенные столь многими жизненно важными вопросами? О погоде, театре и моде.
Бийо. У тебя не хватило мужества, чтобы удивить его важными, и потому неожиданными, вопросами? У тебя не будет другого шанса, чтобы разобраться в ситуации.
Барер. Попробуй удивить его. И тогда я не буду чувствовать, что ставлю под удар мою голову, которую я, впрочем, должен потерять в любом случае. Я очень легко получаю мигрени, с ним, в качестве партнера для дипломатических речей. Я только спросил его, прежде чем мы расстались, как он себя чувствует. Он ненавидит эту тему, поэтому коротко ответил, что с ним ничего и не случалось. Он сказал, что с ним все хорошо, что он и не был болен, и что он дал себе передышку, не чтобы избавиться от усталости, а чтобы ее предотвратить.
Фуше. Это высокомерие в королевском стиле. Только великие могут быть такими стыдливыми. Это становится похоже на него, не так ли?
Барер. Что ты имеешь в виду?
Фуше. Я хотел бы вывести вас из спокойствия. В самом деле, окончательно и однозначно, он дал вам понять следующее: "Я оставил вас в покое на некоторое время, чтобы узнать, как далеко вы зайдете в своих заблуждениях. Теперь вы все в моих руках и не должны больше притворяться".
-
-
25.06.2012 в 18:22Барер. Что за адские планы вы ему приписываете?
Фуше. Что за вопрос! В ситуации, в которой мы, с Божьей помощью, оказались втянуты, он может иметь только один план. Вы ослеплены и не видите, куда идете...
Вилат. У тебя не было искушения Барер, убить его, когда он издевался над тобой?
Барер. Вовсе нет... И он не издевался надо мной. А вы, друзья мои, не возбудите жажду убийства во мне. И у вас нет ни шанса..
Колло. Барер похож на тебя, Бийо: он лучше будет ждать уничтожения, чем заставит себя действовать.
Барер. Вы совершенно правы, если вы имеете в виду предательский удар в спину. Кроме того, в этом не было бы никакого смысла. Этот человек уже сгорает от внутренней лихорадки.
Бийо. Он предназначен для смерти, и сам чувствует, что его конец находится на расстоянии вытянутой руки. Что за жизнь должна быть у него: балансировать на канате над бездной!
Колло. Но, в любом случае, ты можешь быть уверен, что твой конец ближе, чем его.
Барер. Ну, хорошо, а почему бы и нет? Смерть потеряла острие своего жала, когда была перегружена гильотина. Трудно заставить сегодня хоть кого-то бояться смерти.
Фуше. Да, у нас был шанс обнаружить это некоторое время назад. Но именно поэтому, дети, опомнитесь! Оставьте этого сумасшедший у власти еще несколько дней, и все будет действительно кончено
Во-первых, он убедится, что мы все исчезнем с лица земли, и он последует нашему примеру с легким и счастливым сердцем. А потом начнется карнавал. Дантонисты возведут на трон шлюху. Любители знаменитых куртизанок, заняв самые высокие места, будут предлагать себя и свою власть на продажу, без каких-либо угрызений совести. Все корольки Европы будут спешить поучаствовать в аукционе. И революция закончится, когда выжившие республиканцы продадут себя и руины государства тому, кто больше заплатит, цена будет умеренной, так как товар лежалый. [Бийо не может сдержаться и издает стон.] Он это знает, это именно то, чего он хочет. Полного разрушения...
Но теперь, думаю: вы должны принудить себя к действию, достаточно, чтобы мы подшевелили пальцами, и он упадет. Да, Бийо прав: он совершенно один и без оружия. И когда мы избавимся от этого кошмара, придет золотой век, образно, конечно. Подумайте, вслушайтесь в эту фразу: можно будет жить.
Колло. Можно жить... Действительно, чтобы иметь возможность ночевать дома, не быть начеку все время...
Барер. Ходить по улицам без бешеного биения сердца, не вздрагивать при каждом послышавшемся легком шуме
Колло. Можно будет думать, что хочешь, хоть выкрикивать свои мысли. Не душить свою ненависть или гнев, как подавляешь боль, скрежеща зубами.
Вилат. Все – это ничего, главное – быть тем, кем ты хочешь быть!
Фуше. Но вы должны торопиться, потому что кто знает, может быть даже завтра он ...
Барер. Фуше, ты начинаешь меня убеждать. Но мне сложно поверить в необходимость переворота, в конце концов, этот человек знает, что он делает, он может править, он рожден для этого. С такими великолепными талантами, у человека должна быть некая невозможная цель, безумная, ставящая под угрозу все.
Бийо. Талантами! Ты меряешь его по своей мерке. Ты просто не в состоянии распознать гения. Как ты считаешь, ты можешь узнать, что он намерен делать, если ты не можешь подняться до уровня его мыслей.
Барер. Да, я согласен, что он должен быть устранен, но вместе с ним рухнет и едва ли не все, что, нравится нам это или нет, держится под его виртуозным руководством.
Фуше. Кто бы мог подумать, что у Барера такая чуткая совесть? Хотя оставьте ее в покое. Единственное, что распадется, это наша жалкая республика. Республика, за чье искусственное поддержание Франция сейчас платит горькую цену. И для того, чтобы вызвать к жизни нормальное правовое государство, у нас достаточно талантов, хорошо обученных, так что не надо опасаться за наше любимое отчество.
Барер. Это действительно странно. Знает бог, я не люблю этого человека. Я даже пытался возмутить против него центр с помощью фальшивого проскрипционного списка. Как и вы, я ощущаю себя затравленным зверем, и я не чувствую себя комфортно в моей шкуре. И все же я охотнее дал бы отрубить себе голову, чем присоединиться к наступлению. По крайней мере, пока оно проводится методами мсье Вилата.
Вилат. Могу я спросить, почему?
Барер. Вы, журналисты, опасны, как скорпионы. Я не могу преодолеть отвращение перед паразитами. [Вилат бледнеет и вскакивает на ноги] Хорошо, сохраняй спокойствие, не сердись. Мы должны держаться вместе и быть едины, потому что все наши головы могут упасть в один момент. Среди членов одной фракции нет необходимости обижаться на каждое маленькое недоразумение. И поэтому я могу с уверенностью сказать, Вилат: ты позор для нашей фракции…
Вилат [сдавленным голосом]. Что?..
Барер ...Прошу прощения, нашей клики. Ты заставляешь нас выглядеть смешными.
Колло. Это так просто, отказаться от единственно эффективного оружия из-за хорошего вкуса.
Бийо. Эффективного! Мне это нравится. Эти несчастные помои из раковины старой ведьмы – эффективное оружие?! Это абсолютный мусор, который может вызывать скорее жалость, чем насмешки.
Его презрение к нам должно быть чем-то просто болезненным в своей безнадежности. А потом вы удивляетесь, что он хочет искоренить таких сволочей, так что их позабудут навсегда.
Барер. Почему же тогда ты помог убрать Камилла, если у тебя такое невысокое мнение о журналистике?
Бийо. Ты притворяешься, что у тебя куриные мозги, как у женщины. Сарказм Камилла, острый, как сталь, был силой, с которой нельзя было не считаться. Его клевета была как отравленная стрела. Это был враг, которого нужно было остерегаться!
Барер. Ах, значит твои принципы, если некое перо представляет интерес, не неизменны?
Бийо. Конечно, нет, пока оно достигает своей цели. Ты, Барер, не имеешь представления о характере боевых действий. Весь практический образ действий тебе странен. Ты принимаешь этикетку за вещество. Имя, пустой звук, является решающим для тебя. Названия определяют твое отношение к вещам. Ум, подобный твоему, не может охватить все это, лишенное здравого смысла.
Для твоих развращенных нервов и жизнь, и смерть кажутся идиллией. Ты не чувствуешь страха смерти, твоя жизнь не имеет никакого значения. Тот порядочный человек, который, столкнувшись с противником, отказывается делать первый выстрел, чтобы доказать свои хорошие манеры, был твоим кровным родичем. Такой поступок должен быть приравнен к массовому убийству. Его безупречные манеры стоили Франции половины армии и едва не лишили нас победы. Этот человек, хоть он и из благородных, должен был быть повешен. Правитель, который сейчас у нас есть, не решился бы на это. Когда борешься за что-то нужно спрятать личную честь и человеческие чувства в карман. Я презираю избитую писанину Вилата, потому что она ничего не стоит. Напротив, глупейшая, банальнейшая личная атака Камилла, означала для меня смертный приговор.
Колло. Это верно. Если наш могущественный лидер не утонет в крови, он не утонет и в грязных чернилах Вилата.
Фуше. И еще одно. Вилат небогат. Откуда мы сможем узнать, от кого он будет получать свое жалование завтра?
Удивленное молчание
Вилат [спокойно]. Боже, почему вы все так заинтересованы, каким способом я зарабатываю себе на жизнь? Коррупция свойственна человеку, это едва ли не самое здоровое явление сейчас во Франции, так как все остальные человеческие черты уничтожены. Это коррупция позволяет здравомыслящим вернуться к земной реальности, и поможет сохранить государство. Я твердо верю в это, поскольку коррупция обеспечивает социальное равновесие.
Бийо [слушает с растущим вниманием]. Это так. [Он вдруг опускается в кресло, разбитый и бледный, как труп. Присутствующие смотрят на него с беспокойством. Затем он поднимает голову и говорит, как о чем-то очевидном.] Но это не должно быть так.
Барер. Что случилось, Бийо.
Колло. Что с тобой?
Бийо [тихо, устало]. Что со мной? Разве никто из вас не слышал остроумный афоризм, с которым этот писака к нам обратился? Или все-таки слышали? И вы спрашиваете, что со мной, когда я вынужден признать, что он прав? Но нет. Францию не спасти таким образом. Скорее ее корабль должен пойти ко дну со всем экипажем. Даже этот великолепный тиран не смог поколебать эту бездушную нацию с ее "здравомыслящим балансом". Вы так ленивы, так прогнили насквозь, что даже бодрящий поток революции не может привести вас к жизни. У вас хорошие манеры вместо морали, элегантность вместо страстей, коррупция и жажда золота вместо инстинкта самосохранения.
Но нет. Я присоединюсь к его лагерю, против вашей гнилой банды и против природы. Я помогу ему поддержать на ногах его великую, мертвую Республику, вопреки законам этого мира, и вопреки вам. Я перетрясу оба Комитета и обновлю Комитет Безопасности, который подгнивает уже давно. А потом оба Комитета, наполненные его духом, будут иметь дело с вашей "человеческой природой". Оппозиция рухнет, когда я прекращу ее защищать, и мы положим конец во Франции "полезной связи с земной реальностью". Государство, несомненно, рухнет от использования слишком радикальных мер, но это, по крайней мере, избавит его от наших попыток его спасти.
-
-
25.06.2012 в 18:23Мы завидуем нашим «жертвам». Если бы среди них были только эмигранты, спекулянты и фальшивомонетчики. Но мы знаем, что среди них есть и невинные люди: служащие, кормящие женщины, старики, нетвердо держащиеся на ногах. Обвиненные на основании неверно услышанного слова, глупой гримасы, Они просто сидят в ужасе в зале суда, говорят да, нет, или вообще ничего не говорят. И их увозят насмерть. Тридцать человек в день, господа. У нас нет больше мужества справляться с такой ужасной виной. Год назад мы приговорили бы наших собственных матерей, когда ставка была свобода. Сегодня мы совершаем убийства и чувствуем отвращение из-за нашей безнаказанности. Сотни обречены на смерть, потому что адвокат хочет сесть на императорский трон. Всеобщая, страшная ответственность лежит на нас, и у нас не осталось ничего. Ни любви, ни веры, чтобы противостоять этому давлению.
Вы называете меня свиньей. Потому что я придумываю пасквили против него. Я прошу, чтобы мне платили, потому что бедность затянула меня в грязь. Иначе я делал бы это бесплатно. Я не верю, что кто-то из вас, живущих теориями, ненавидит его так, как я. Вы правы. Я не могу оторвать себя от него. Я думаю о нем. Когда я бодрствую, и когда я сплю – я грежу о нем. Я поклоняюсь ему. Я буквально молюсь на него. Я боюсь, что так и не смог избавиться от него. Его честность сводит меня с ума. Мне сложно найти в нем что-то уродливое. Только то, что я сам изобрел. Я хотел внушить ему страх – в конце концов, его болезненная нервозность хорошо известна. Так что я написал ему, да, вам будет приятно это знать, анонимно, детски-любовное письмо со смертельными угрозами, изложенными в деталях... Я точно знал, что он не знаком с моим почерком. Так что на следующий день я был ошеломлен, когда встретил его, и он обратился ко мне с особым интересом, улыбаясь снисходительно, без следа обиды. Эта улыбка могла означать лишь ответ на мое письмо. Тогда я пошел и написал то, что лежит пред вами. Беспокоясь об отвратительных вещах, какие я мог придумать, я добавил аферы, совершенные дантонистами. Это стоит, по крайней мере, пятьдесят ливров.
Так что вы видите, я уравновесил мои действия по отношению к другим. Сначала я совершаю убийство, затем я поношу человека, для которого я убил. Таким образом, я заставляю молчать мою совесть, которая сейчас довольно вялая от страха.
Барер. «Для которого я убил», – это выражение заменяет целые тома.
Бийо. Это я здесь должен быть мишенью. Тут виновен не тот человек, которого вы имеете в виду. Вы расточаете свою драгоценную лирику напрасно. Бойня прериальского закона – наша работа, милый молодой человек. Это было мое изобретение. Для того, чтобы превратить людскую апатию в ярость. Это была глупейшая ошибка в моей жизни. Это был я – кто вырвал прериальский закон – его изобретение – из его рук, но я понял, увы, слишком поздно, как полезен он был.
Это было поистине магическое оружие, неизменно опасное, как инструмент Сатаны, дорого стоящее тем, кто им пользуется. В его руках все еще уникальное средство, которое могло бы спасти Республику, в моих руках оно сразу было извращено. Я запустил его, конечно, но другие – мои последователи, бросились применять этот инструмент, находя удовольствие в том, что могут привести этот полусломанный механизм в движение. Для того, чтобы отрезать по тридцать голов в день без каких-либо усилий, нужно наполнить всех особым ощущением власти, которая легко не дается. [Колло смертельно бледнеет]. Я не пытаюсь оправдываться, но я действительно не знал, что я отнимаю у него. Борьба есть борьба, но его Республика была также сутью моей жизни; и все же я, я сам…
Понятно, что теперь он живет только для мести, что он незаметно направляет машину таким образом, что на данный момент она должна взорваться при одном касании. Я до сих пор сомневаюсь, стоит ли спасать от окончательного разорения это гнилое государство, землю короля-солнца и салонов.
Вилат [пораженный]. Бийо – Бийо – это действительно так?
Бийо. Спроси моих коллег. Он не сделал бы из вас массовых убийц. С помощью прериальского закона он бы очистил Францию. Он бы восстановил общественное кровообращение. Он не стал бы развлекать себя идиотскими убийствами маленьких девочек, ворчащих стариков... безвредных помещиков, просто потому, что они используют приставку «де» перед своими фамилиями.
Фуше. Дело в том, чтобы опередить его и положить конец этой игре. Преобразований недостаточно, потому что теперь он не позволит вам прийти в чувство и избежать самоуничтожения.
Колло. Но в чем можно его обвинить? В терроре – нет? Нет. В давлении? В коррупции? Нет. Тогда в чем?
Фуше. В стремлении к диктатуре.
Абсолютная тишина
Барер. Жиронда пыталась поставить на эту лошадку. С самого начала.
Вилат. И это привело их далеко: к могиле.
Фуше. Жиронда была Жирондой. Но мы должны по этому поводу приготовить верный снаряд, который ударит Францию прямо между глаз, так, чтобы атаковать зверя с тыла.
Недолгое молчание
Бийо. Все верно. Она отступает, бросает его и затаптывает его до смерти. Но что тогда. Фуше? Мне все равно, по какой причине вы хотите его падения, но я не могу остаться в стороне и должен быть, по крайней мере, уверен, что падение будет выгодно для общества.
Фуше [пожимает плечами]. Ваши сомнения касаются слишком долгосрочной перспективы. Я в любом случае считаю преимуществом, если нация избежит анархии, иностранного вторжения и экономической катастрофы, последствия которых нельзя определить заранее.
Бийо. Избежит ли народ анархии, если он пожрет единственного правителя, способного справиться с ситуацией.
lБийо. Избежит ли народ анархии, если он пожрет единственного правителя, способного справиться с ситуацией.
Фуше [убежденно, с силой]. Не он один. И ситуация изменится, призывая таланты другого рода.
Колло. Мы все уже определились, Бийо. Переворот необходим. Как мы это поняли в течение уже нескольких месяцев.
Фуше. Возьмем такой пример: с одной стороны разрушенная страна, чье природное развитие было насильственно остановлено. Государство с безграничной способностью к экспансии, которому угрожает искусственно подготовленное поражение, в тот момент, когда достижения его армии превзошли все надежды. Миллионы людей, которые ломаются сегодня под постоянной угрозой смерти, а завтра подвергнутся всем ужасам экономического кризиса. А с другой стороны, один человек, которого его личное отчаяние толкает в направлении на самые бессмысленные преступления; человек, который взялся за борьбу против Бога и природы, и который, без всякой жалости, будет выполнять все, что подсказывает его лихорадочный мозг.
Барер. Можно восхищаться Нероном, но найдется ли кто-нибудь, кто готов помочь ему поджечь огонь для артистического эффекта.
Бийо [устало]. Нет, конечно же, не найдется. Ладно, ладно. Я буду с вами. Я помогу вам нанести ему смертельный удар. И все это моя вина – о, будь проклят, проклят этот прериальский день.
Вилат [с трудом]. Но, господа, где-то здесь должна быть ужасная ошибка. Вы не можете серьезно полагать, что он… Фуше. Я рассматривал твои слова о диктаторских намерениях, как игру слов, элегантное, эффективное иносказание. А теперь я понимаю, что…
Просто рассудите: как может человек любить идею, как иные любят женщину? Это совсем иное чувство, гораздо сильнее, может быть, но здесь нельзя говорить о ревности. Убить республику, чтобы никто иной не мог ей овладеть! [Внезапно разражается шелестящим смехом.] Проснитесь, ей-богу. Человек с таким проницательным умом, почти пророческим в освоении реальности. То, что он должен… [Он прерывает себя на полуслове, пораженный серьезностью их взглядов. Утомительно долго тянется минута, и вдруг он, как безумный, тычет пальцем в Фуше.] Он вас обманывает! Он бесстыдно водит вас за нос, с историей, годящейся только для яслей. Он даже не потрудился обосновать свою проклятую ложь! И вы попались на такую проклятую чушь! Как девчонки-служанки. На такую безумную глупость!!!
-
-
25.06.2012 в 18:24Вилат [ошеломленный]. Ч…что?
Барер вскакивает на ноги, как и Колло, Бийо остается в своем кресле, внимательно наблюдая за молодым человеком, который, как пораженный ударом, двигается к краю стола и тяжело дышит.
Колло [трясет его]. Быстро – уходи. Не то я убью тебя.
Вилат. Оооо-о-о. [Роняет голову на стол и разражается неистовыми рыданиями.]
Барер. Боже, только этого нам не хватало.
Бийо [задумчиво, Фуше]. Откуда ты знал?
Фуше [пожимая плечами]. На что мне пять хорошо развитых чувств?
Бийо. Итак, ты лжешь. Ты смертельно оскорбил его. Я знаю такой вид плача, его нельзя понять неправильно. [Кричит.] Тихо!
Вилат [овладевает собой]. А... сп..спасибо.
Барер. Что мы будем с ним делать?
Бийо. Он всего лишь мальчишка. Бояться нечего.
Фуше. Мы не можем убить его или выкинуть вон, если мы сначала не вырвем ему язык. Мы должны, кнутом или пряником, привязать его к нам.
Вилат. Делайте, что хотите. Вы можете отправить меня на гильотину, это проще всего.
Барер. Чтобы ты мог разоблачить нас по пути с открытой двуколки. Нет, Вилат, у нас достаточно таких историй.
Вилат. Это правда. Я мог бы это сделать. О, какой я неисправимый осел! Хотел бы я знать, с чего я так расплакался.
Бийо. Потому что ты забавный мальчишка, который хотел бы сыграть зловещую личность. И как только кто-то делает вид, что обнаружил твою игру, ты бьешься в спазмах и кричишь о гильотине, потому что не можешь пережить такое оскорбление. Я хотел бы знать, сколько людей приложило руку к твоему образованию.
Вилат. Ты прав, к сожалению. Но ты не можешь отрицать, что я негодяй. Со школьных лет я чувствовал ужасный страх при некоторых словах, например, шпионаж. Тем не менее, человек, знакомый, как я с голодом, не остановится ни перед чем, что может принести какие-то деньги. Для такого как я быть шпионом – почетная вещь, если только делать это не бесплатно. Поверьте мне, даже в невинном пятилетнем возрасте я плакал только когда попадался с поличным.
Колло. Ты очень хитер, но теперь слушай внимательно, если ты скажешь хоть слово, о том, что ты здесь услышал, с тобой покончено. Мне ничего не стоит раздавить такого червяка, как ты.
Вилат. Ты не должен был говорить мне этого. Никто не знает лучше меня бесполезности таких действий. И все же я честен в своей бедности, и я не буду думать о риске, если за мой рассказ я смогу получить материальную поддержку. Я ничего так не боюсь, как пустого кармана. За две сотни луидоров я бы вытащил за хвост дьявола из ада.
Барер. Твои требования не чрезмерны. Я не скряга и вы можете быть уверены, я конечно, лучше твоего... предыдущего работодателя.
Вилат [смеется]. Боже! Так вы верите в то, что я только что сказал.
Фуше. Ты будешь писать от нашего имени. Ты не совсем бесталанен.
Вилат [страстно]. Теперь – никогда больше. Не это! [Молчание, он смеется, хотя несколько беспомощно]. Конечно, с большим удовольствием! Но вся прибыль должна идти мне в карман, я должен получить мои тридцать серебряников от вас каждый раз, плюс значительные проценты.
lКолло. Не будь таким бесстыдным, молодой человек, если ты не возражаешь.
Фуше. Но почему? Он прав, мы не можем ожидать, что он продаст своего хозяина за кусок хлеба с маслом.
Вилат. Кроме того, я должен переучиваться. Бийо, дайте мне урок в написании пасквилей.
Бийо [тихо, вдумчиво]. Ты должен атаковать его как великого государственного деятеля, а не как лавочника. Попробуй проследить за великим направлением его мышления. Этого будет достаточно, чтобы нарушить спокойный сон всех граждан по ночам. Ты должен громко трубить о его диктатуре, приписать ему самые кровавые намерения, пророчествовать о кровавых потрясениях в ближайшем будущем. Пугайте всех малодушных людей призраком аграрного закона. Переложите кучу всех отвратительных зверств, совершенных во Франции на его голову! В каждом выпуске газеты пусть звучит звук панихиды по свободе! Не жалейте самой мрачной мелодрамы, но не нужно больше вашей мрачной непристойности!
Вилат [блестя глазами]. Замечательно! Теперь вы увидите, как я поставлю его на колени!.. Десять луидоров за колонку господа.
Колло [возмущенно]. Что?!
Барер. Ну хорошо. Но более ни су. И никаких авансов.
Вилат. Ах, боже мой... Ну, возможно, они будут не нужны.
Бийо. А теперь, господа, мы должны согласиться, наконец, по плану. Если мы идем на бунт, мы должны сделать это решительно.
Колло. Было бы ошибкой с нашей стороны обсуждать это здесь. Четыре пары ушей снаружи могут услышать наши слова.
Фуше. Вы должны были подумать об этом раньше.
Вилат. Кроме того, вы знаете, что в любое время суток нас могут удивить ордером на наш арест. Здесь вы просто доставите себя в его руки. Или, может быть, вы считаете этот храм свободы, предоставляет убежища для издателей законов? И те, кто являются привилегированными, нигде не могут избежать закона.
Барер. Тогда, пожалуйста, будь так добр, назови место, где пятеро лидеров партии могут скрыться хоть раз? Не существует такого места, мой мальчик. Будет все равно, если ордер на арест найдет нас здесь или в публичном доме, разве что последнее место будет выглядеть более живописно для потомков, чем это. Он сидит в засаде, там, в своей мансарде, и наблюдает все уголки и закоулки города.
Колло. Он, должно быть, имеет легион информаторов на жаловании.
Вилат. У него есть хороший список граждан для этой цели. Интересно, где он находит их?
Бийо. Это его тайна, как и многие другие, и секрет в его удивительном полицейском управлении внизу, которое только что разослало ночной патруль. Я не знаю наверняка, но я почти верю, что эти молодые люди работают за копейки, или, скорее, за один взгляд от него ...
Вилат. Вот что я называю популярность!
-
-
25.06.2012 в 18:24Колло. То же самое с женщинами. И это бессильной слабак!
Фуше. Слабак! Твоей щеке все еще больно, Колло?
К удивлению непосвященных, Бийо, и Барер взрываются неконтролируемым смехом.
Бийо [успокоившись]. Мы не застрахованы от его влияния. Дело в том, что в нашем случае сила притяжения превратилась в отвращение, но даже это превращение не без оговорок. [Мельком выразительно смотрит на Барера.]
Еще одно доказательство того, что он исключительный человек, с магнетической, притягательной силой. Вы можете назвать ее эротической, но в действительности дело гораздо глубже. Давайте остановимся на этом, и выберемся отсюда. Он может появиться здесь собственной персоной.
Барер и Колло поднимаются с места.
Фуше. Мы должны еще подождать Тальена и Барраса, который обещал мне приют на ночь. Я тоже не хотел бы оставаться на ночь там, где меня могут легко найти. Я думаю, что Баррас позаботится о Тальене тем временем.
Вилат. Тальен сейчас прячется и днем тоже?
Фуше. Дай Бог, чтобы он это сделал. Он совсем сошел с ума от лихорадки, и я боюсь, что он может сделать что-то очень глупое. Поэтому я просил Барраса, держать его подальше от Конвента.
Барер. Что он хочет?
Фуше. Его возлюбленная находится в тюрьме, и хотела бы выйти. Для этой цели она попросила его уже дважды свергнуть правительство, но он забывал это сделать каждый раз! Так она написала ему письмо и сказала, что она бы с радостью умерла, и что она сожалеет только об одном: что она любила такого жалкого труса.
Бийо [несколько горько]. Ну, она играет нам на руку. . .
Вилат [нервно]. Внимание!...
Они вслушиваются, все, кроме возмущенного Бийо
Тальен [входит, расслабленный, его глаза лихорадочно сияют , его щеки покраснели]. Добрый вечер. Заговорщики все тут?
Фуше. Куда ты дел Барраса?
Тальен. Его еще нет? Тогда мы должны подождать. Это плохо!
Фуше. Ты прав. Это место небезопасно...
Тальен [стоит, прислонившись к столу]. Более безопасного нет.
Бийо. Когда ты предпримешь атаку?
Тальен [быстро оборачивается]. Что ты под этом подразумеваешь?
Бийо. Что я имею в виду?! только то... что самоочевидно, Тальен.
Барер. Ты выглядел настолько угрожающе, и у нас создалось впечатление...
Тальен. Тогда держи его при себе.
Тишина. Тальен слегка постукивает по полу носком ботинка.
Фуше. Это место глухо, ты можешь с уверенностью высказать, что у тебя на уме.
Тальен [резко]. Я не хочу.
Молчание.
Фуше. Это очень плохо, Тальен, потому что ты не можешь добиться успеха в одиночку.
[Тальен смотрит на него через плечо, пожимает плечами и молчит]. Ты был в Конвенте сегодня?
Тальен [через некоторое время слабо]. Нет, я так не думаю.
Вилат. Ты так не думаешь?
Тальен. Моя память путается – из-за лихорадки.
Барер. Приятное состояние – при данных обстоятельствах.
Они втайне улыбаются, Тальен съеживается, оскорбленный, бледный от ярости, но только на несколько секунд.
Фуше. По правде говоря, жизнь только неприятный сон, так почему нужно пытаться ее вспомнить?
Вилат. В другом мире, пожалуй. Но по эту сторону Леты есть только суровая реальность.
Бийо. Итак. Тальен, когда ты нападаешь?
Тальен [поворачивается нетерпеливо]. Что вы в действительности хотите от меня? Я болен, это правда, но я еще не сошел с ума. Вы радуетесь. что я стану посмешищем для вашего увеселения. Я не собираюсь нападать сам по себе, как сумасшедший. Меня бы тогда просто линчевали на ближайшем фонарном столбе.
Фуше [серьезно]. Но этого не будет, Тальен. Ты должен сделать что-нибудь.
Тальен [разгневанный]. Оставьте меня в покое, по крайней мере, так как никто не хочет мне помочь.
Колло, Фуше, Барер. Ты в этом уверен? Почему ты так думаешь?
Тальен [переменяясь]. Я имел в виду конкретную помощь, уважаемые господа. Я рассмотрел ситуацию всесторонне, я знаю ее с точностью. Но даже так все будет невероятно трудно. Мы сделали все что могли, чтобы вырвать злодея из сердца простых людей. Все безрезультатно. Массы не отказываются от него, я этого не понимаю. И даже болото настолько запугано, что мы должны отказаться от надежды на их сотрудничество.
Барер. Согласен. Да, Болото! Вы знаете мой проскрипционный список, Тальен? Я заметил, впечатление, которое он произвел. Идиоты видели свои имена написанные там ясно. Каждый из них без исключения попался на это, но только закатывает глаза и ждет, чтобы за ним пришла полиция.
Фуше. Я боюсь, Барер, что это ты действительно поверил в него. Кто знает, если подлинный, ненаписанный список не превосходят намного ваш в числе имен… Ибо я повторяю: он начнет удалять нас от власти. Это бесспорно. Иначе зачем бы он оставил нас так долго отвечать за состояние дел в стране, как не для того, чтобы мы показали и подтвердили нашу некомпетентность?
Тальен. Одно небо знает, что за злодейские ходы были разработаны и решены в его отсутствие.
-
-
25.06.2012 в 18:25Бийо. Без сомнения. Тем не менее, ты знаешь его достаточно долго, чтобы понять, как он сохраняет свою силу. Как если усталость почти не может прикоснуться к нему. Он машина, но и что-то более надежное, более прочное. Вы хорошо знаете, что он должен иметь очень серьезные основания для своего отсутствия. Он не шевелит пальцем, пока мы здесь кричим от гнева и беспомощности, и в нашем страхе пожираем друг друга. Он не оставил этой комнаты навсегда, или надолго. Нет.
Барер. Странно, что он даже не боится последствий нашего страха.
Бийо. Он оставил нам средства, которые не представляют риска для него. [Смотрит искоса на Тальена.] Он доведет этот вопрос до предела, и выставит его обнаженным, как только он перестанет быть необходимым для него. Анархия, массовые казни, внутренний распад в Конвенте, мифический страх, которому мы предаемся, и нервное напряжение – это его инструменты. Только человек большого калибра может использовать такие инструменты, с помощью которых любая нация может развалиться. Он готовит настоящий взрыв, и вы хотите, чтобы мы противостояли его громовому раскату слабыми полумерами.
Колло. И мы говорим, говорим, говорим...
Тальен. Кажется, вы хотите использовать меня в качестве оружия, может быть, потому что я самый молодой среди вас и может вызвать больше всего энергии. К несчастью, я все еще могу думать.
Открытое объявление войны было бы ошибкой. За ним люди, солдаты, клубы, города коммуны, пригороды, выборные органы, милиция, пресса, деморализованный Конвент, и двадцать тысяч якобинских ответвлений, через которые он правит Францией, как ни один король до него. С другой стороны, у нас есть остатки тех, кого он уничтожил в своем победном шествии: трясущиеся уроды, экс-дворяне, экс-жирондисты, бывшие умеренные и терроризированный мир финансов, благодаря его пресловутой рыцарской добродетели. Каковы шансы?
Бийо. Ты забыл о двух Комитетах, нервных центрах революции. Они принадлежат мне, а не ему.
Тальен. Даже если бы это было так! Кроме того, что вы добились в течении этой важной паузы, когда он не водил вас за нос?
Общественное мнение должно избавиться от его влияния. Это единственный путь, который дает некоторую надежду. Нам нужен народ, да, народ! Мы должны говорить, и слишком много! Пропаганда! Истории с ключами! Противодействие каждому пункту! Армию агентов, коробки льстивых ораторов, клоунов, и крикунов – нам нужны все это, Колло! Пока по крайней мере половина Парижа не освободится от власти его предложений и обратится против него, вряд ли можно говорить о его свержении.
Бийо. Диктатор обрел верного друга в вас, Тальен. Вы можете рассчитывать на его полную благодарность, потому что вы даете ему, то в чем он нуждается больше всего: время.
Тальен. Разве ты не видишь, что любая попытка восстать, была бы в нашей ситуации бессмысленным самоубийством.
Фуше. Армия агентов и клоунов действительно могла бы нам очень помочь.
Тальен [смеется]. Ах да! Я понимаю, наконец, что вы хотите от меня. К сожалению, я должен разочаровать вас, я ценю себя слишком высоко, чтобы прибегать к убийству.
Барер [скучно]. Это означает, леди была права.
Тальен [почти угрожающе] что ты имеешь в виду?
Барер [как ранее]. Я всегда слышал, она ценила твою мудрость, твою проницательность... твои таланты, как оратора... твою осторожность...
Тальен [задыхаясь, теряет самоконтроль]. Яснее, если вам будет угодно...
Колло. Пожалуйста, возьми себя в руки, Тальен. Если мы хотим что-то сделать.
Барер. Восемь двуколок прошло сегодня.
Колло. Он не будет долго ждать, прежде чем туда отправиться твоя подруга, Тальен. Прокурору не нужно ждать пока половина Парижа, что против нее, исправится. .
Тальен [берет себя в руки, неуверенно овладевая собой]. Да, она! Я ее вытащу! [Все улыбаются, за исключением Бийо, который остается в стороне и постукивает пальцами по столешнице.] Я хотел бы знать, на что представитель народа действительно хорош, если его влияние не стоит жизни одной женщины. Если я не могу освободить ее сам, я буду требовать, чтобы соответствующий указ был издан. Она будет освобождена, с этим не будет никаких проблем.
Фуше. Не будь ребенком, Тальен. Даже этот молодой профан улыбается из жалости над совершенно невероятной комедией, которую ты играешь.
Барер. Друг, Консьержери подобна смерти. Многие дороги ведут к ней, но ни одна не ведет обратно в наш мир. Даже смерть иногда позволяет своим жертвам бежать – это называется летаргией. Но нет никакой летаргии в Консьержери. И смерть, к которой она приводит людей, всегда истина.
Суд работает сейчас с нечеловеческой скоростью. Послезавтра вы можете нанять окно перед оградой эшафота. По крайней мере, она не будет совсем одна, когда они привяжут ее к деревянной доске.
Вилат. Это так трогательно, когда пара влюбленных прощаются друг с другом на первой ступеньке лестницы.
Тальен [дико]. Почему вы болтаете об этом?
Вилат. Чтобы пробудить в тебе мужчину, если он вообще есть.
Тальен [смеется]. Мужчину во мне! А что вы хотите от него, а? Что я должен делать? Стоять на голове? Заколоть дуумвиров? Если я это сделаю, остановлю ли я даже за четверть часа революционный трибунал, который сумасшедший автомат подтолкнул к грани безумия? Если Тюильри, с его адом, может провалиться сквозь землю, дай бог! Да, даже Высочайший может отправиться в ад, и весь Париж может превратиться в камень от страха. Но что бы ни случилось, революционный трибунал останется равнодушным; революционный трибунал ни на одну секунду не прекратит вынесение смертных приговоров. Революционный трибунал будет продолжать свою деятельность неумолимо, до тех пор, пока хоть один подозреваемый еще будет дышать во Франции. . .
Пусть суд сотрет в порошок и Терезу тоже. Она украла мою жизнь, это будет только справедливо, если то же сейчас произойдет с ней. Она причинила мне достаточно боли, вполне достаточно и она подарила мне достаточно своей любви, которая превращает человека в инструмент похоти. Сначала она заставила меня ненавидеть свое собственное существование, когда я не мог назвать ни малейшей части себя своей собственностью.
Теперь она ждет от меня, чтобы я пошел и сверг правительство, разнес Конвент, снес революционный трибунал с лица земли, единственно для спасения ее от последствий ее же идиотского безрассудства. Разве я ее просил следовать за мной в Париж? Но такова была ее прихоть. А я – тот, кто нес ее к "счастливому концу" по трупам могучих, по руинам наций. Если я не преуспел, мой дух не должен желать пережить ее несчастья. В конце концов, она одарила меня своей благосклонностью. Но я не собираюсь сходить с ума, только чтобы доказать, что у меня хорошие манеры. Пусть она ненавидит меня так сильно, как ей того хочется.
Барер. К сожалению, это не так. Она не ненавидит тебя, она тебя презирает. И это гораздо более неприятно.
Тальен [красный от стыда]. И черт с ней! Мне это неинтересно. Как будто я не презираю ее всем сердцем!
-
-
25.06.2012 в 18:25Тальен [внимательно слушает]. Да, ты прав. Теперь, когда мне все стало ясно, я даже рад, что она, как и многие другие, должна принести в жертву свою голову, должно быть обиженную и полную ветра.
Барер [сперва удивленный]. Ну, будь я проклят. [Смеется.]
Бийо. Неприкосновенный, должно быть, действительно хитрый мудрец, если при самом звуке его имени, каждое героическое сердце опускается в низкие глубины трусости.
Собирайтесь вместе, составляйте заговоры, проводите ночи в катакомбах. Как только он достаточно устанет от ваших трепыханий, ему достаточно будет произнести три предложения в Конвенте. Даже не так. Против дантонистов он не соизволил выступить при всех. Через четверть часа вы будете находиться под замком, и через три дня – самое позднее – в братской могиле.. До поры он показывает лишь улыбающееся терпение на извержение вашей расщепляющей ненависти, пропускает мимо ушей проклятия, которые вы произносите стуча зубами.
Избегайте мигрени, Барер, она только раздражает. Потомство высоко оценит твое мужественное спокойствие в самый разгар бури. А ты, Тальен, свергай узурпатора, но делай это очень медленно и осторожно, чтобы не потерять какие-либо преимущества. На следующий день, послезавтра, ты сможешь сопровождать даму своего сердца.
Если мы не пойдем ва-банк прямо сейчас, Франция будет не только уничтожена, но и через короткое время, как только этот несчастный гений исчезнет, будет унижена. Для вас всех, конечно, это не имеет значения, но подумайте только о собственном спасении, воскресении на свой собственный вкус – достаточное удовлетворение за все ваши муки, и все это ценой одного усилия – да, одного! Нам нужно лишь раздавить эту одинокую мощь, раздавить это беспримерное мужество и горячую волю явным численным превосходством. Здесь лишь гипноз – и ничего кроме – никакой поддержки, никакой точки сопротивления, ничего, только один человек и одна пара глаз против природы и времени.
Тальен. Но ты веришь, что террор прекратится?
Бийо. Трудно сказать. Хаос, который возобладает, будет за гранью воображения. Нет, террор не уменьшится сразу, потому что он слишком удобен. Но деньги и влияние правильных людей вернут свою значимость. А ты богат, Тальен, а потому богата и твоя подруга.
Тальен [с юношеским воодушевлением]. У вас уже есть план? [Тишина.] Я сделаю все, что смогу. Я могу даже заколоть его до смерти, если не остается ничего другого.
Бийо расхохотался.
Колло. Ну, мы должны подождать пока он появится снова. И в то же время приступить к работе по Конвенту.
Барер. А жесткие меры действительно необходимы? Может быть, достаточно выставить его на посмешище? Он вернется затем в Аррас и спрячется в самом темном углу своего дома. Навсегда.
Вилат. Многие пытались это сделать. Париж хорошо развлекся – за их счет.
Колло. Он в самом деле почти невосприимчив к атаке. Фуше сам признает, что у этого человека только одно слабое место, и они так часто пытались задеть его там...
Фуше. Господа, вы знаете, какое сегодня число?
Короткая пауза.
Вилат. Седьмое термидора. Что?...
Колло вскакивает со стула; Барер опускается на стул и начинает медленно подсчитывать дни; Тальен вцепляется в стол, заглушая крик ужаса; Бийо, сперва сбитый с толку, вспоминает и кивает головой; Вилат в свою очередь смотрит на всех с удивлением.
Бийо. Да, это крайний срок, это ясно.
Барер. Завтра! Боже мой!
Вилат. Что случилось? Что будет завтра?
Колло. Он уже вернулся?
Фуше. Кто?
Колло, Барер. Сен-Жюст.
Бийо. Наверное, или приедет в течение нескольких часов.
Вилат [пораженный]. Сен-Жюст!
Колло. Тогда мы пропали. Мы совсем не готовы.
Барер. Может быть, доклад будет отложен. Мы не слышали о нем ни слова.
Бийо. Конечно, нет. Но Сен-Жюст никогда не пропустит срок.
Барер. Тогда мы пропали. Конвент, застигнутый врасплох, не будет и мечтать о сопротивлении, но издаст указ о своем смертном приговоре с рабскими аплодисментами.
Тальен. [воодушевленно]. Нет, друзья мои. Сегодня преступник будет предан смерти. Моя глупая Тереза не станет жертвой этого сумасшедшего у власти.
Вилат. Что случится завтра?
Фуше. Доклад Сен-Жюста объявлен шесть недель назад, и твоя невинная Тереза будет свободна, Тальен, без того чтобы ты стал палачом героев за ее счет.
Вилат [про себя]. Палач героев...
Фуше. Кроме того, мы можем обойтись без Конвента.
Барер. Интересно, как?
Фуше. То есть, без его активного участия. Мы намерены использовать Конвент, как массу. Подготовка нашей стороны – излишня. Мы в ней больше не нуждаемся. Дуумвиры вряд ли могут собрать десять друзей из семисот.
Барер. Так что, в конце концов, это обвинение в диктатуре? Фуше, это пустая трата времени.
Бийо. Не совсем. Я начинаю понимать. Чтобы вцепиться кому-то в горло, надо иметь реальную основу для атаки. Иные предлоги обречены на провал. Обвинение в мнимых преступлениях только ослабляют атаку и наносят вред нападающим. В этом случае только это остается: реальная тирания, которая известна всем. Но надо знать, как это использовать. Никто не преуспел в этом до сих пор.
-
-
25.06.2012 в 18:26Вилат. Каждый возмущался тем, что вредило его тщеславию и только. Естественно, массы оставались равнодушны ко всему.
Фуше. Он вряд ли сможет противостоять хорошо организованной атаке против его деспотической тенденции. Но Париж – как женщина, а он ее хозяин. Город, доведенный до крайности, способен сделать его императором, уничтожив революцию, жертвуя собой и нами, чтобы спасти его. Давайте не будем забывать – наша эпоха управляется импульсами. Нет смысла сегодня апеллировать к здравому смыслу масс. Давайте обратимся к их страсти, поднимем их инстинкты, а затем – успех бесспорен.
Барер. Это означает пропаганду.
Тальен. Это означает недели задержек, тактик, пустяков, а террор продолжает бушевать, как прежде. Опасливые, запутанные заговоры, болтовня с тысячью противоречивых смыслов – и ни одного человека со смелым сердцем! Дипломатия там, где необходим кинжал! Нет, я не отступлю во второй раз. Я доверюсь моему охотничьему ножу, и уничтожу монстра, но не вам... [Хочет уйти.]
Фуше. Э, подожди минуту. Твой кинжал не остановит Революционный трибунал, ты это знаешь. Его физическим уничтожением ты обеспечишь ему бессмертие.
Тальен [шокированный]. Нет... [Опять воспламеняясь.] Как я могу верить тебе! Тебе!.. Когда моя девушка умоляет о помощи. Что за человек способен сучить этого ребенка, угрожая этой маленькой черноволосой головке смертью, кто кроме чудовища может противостоять чарам этих глаз? Должен ли составлять заговор против гориллы, которая отнимает у тебя любимого ребенка? В самом деле, вы оказываете этому зловещему зверю слишком много чести. Он не достоин моего кинжала. Но Тереза не должна ждать в тюрьме пока я притащу его на виселицу. [Бежит к двери.]
Фуше. Остановите его. [Вилат и Колло хватают бушующего Тальена за обе руки.] Теперь слушайте. Существует только один способ, чтобы напасть на него в Конвенте. С быстротой молнии. Со всех сторон сразу. Мы позволим ему выступить, чтобы высказать свои намерения. Мы подождем, пока опасения, вызванные его речью, превратятся в страх и щелканье зубов. Последует убийственный прыжок Тальена. При этой вспышке, молчаливый ужас других должен взорваться. Ваш гнев будет подлинным, так что это будет роковое оружие. Он оглушит его на несколько секунд, и мы овладеем ситуацией. Он больше не возьмет вверх. Один за другим, мы будем вспрыгивать на трибуну и выкрикивать его преступления. Эти выпады должны создать адский шум, и Болото и галереи придут в ярость. Мы не позволим ему произнести ни слова или позвать на помощь. Мы не дадим никому прийти в себя. Никаких речей – только рев. Мы должны вызвать состояние экстаза, экстаза, ненависти и жажды смерти. Крайне важно получить простое, смертельное обвинительное заключение, принятое за полчаса. Он будет доставлен в Консьержери, прежде чем успеет произнести два слова. Двое других пойдут с ним. Пару часов спустя, во второй половине дня, слушания, а затем, вечером [многозначительно затягивает галстук на шее]. Топор должен рассечь его шейные позвонки, прежде чем Париж оправится и действительно поймет, что произошло.
Глубокое молчание. Присутствующие в удивлении и благоговении.
Барер [почти умоляюще]. Послушайте, это не совсем правильно.
Колло. Но будет ли правильно, если нас всех сбросят в яму с известью?
Вилат. За последние несколько дней они вырыли новую в Марсо. Такую же большую, как Марсово поле.
Тальен, способный думать только о Терезе, громко стонет.
Колло [задумчиво]. Для нас.
Бийо. Да, действительно. Они бросят нас туда, это точно. Потому что, мой дорогой Фуше, окровавленная голова лидера, которому поклоняется народ, не тот подарок. чтобы выиграть благосклонность этих людей. Или ты нашел способ, как обходится с представителями этой благосклонности?
Фуше. Еще не сегодня, я думаю. Но, мой друг, этот человек уже стал чужим для масс. Сейчас они сыты и больше не питают к нему страсти [Бийо смеется] и не имеют никаких идеалов за исключением буржуазного порядка. Отсюда до ненависти – один шаг. Нам будет несложно сделать эту ненависть открытой, если его неусыпный глаз не стоит между нами и нашими усилиями оказать свое виляние на общественное мнение. Сейчас люди сыты, и из-за этого стали трусами, они теряют чувство реальности. Слова становятся более важными, чем дела, и это словам поклоняются или осуждают. В 92-м свобода была чем-то нематериальным, что люди хотели и за что боролись. Сегодня это лишь слово с двумя четко акцентированными слогами, в честь которого можно делать праздники или побаловать себя негодованием. Диктатура, господа, тоже красивое слово, оно создаст прелестную смесь ненависти и неограниченной жестокости. Поверьте мне, толпа никогда не откажется от этих двух источников удовольствия, даже если ей бросят ее собственного идола.
Вилат. И даже один из ста не знает, что такое диктатура.
Фуше. Почему же нет? Каждый ребенок знает, что это такое, глупая посудомойка знает, что это такое. Диктатура означает для них возможность жестокого поведения и жестокого обращения одного со всеми. Диктатор или тиран, это тот, кого везут в тележке на смерть, и кто подвергается жестокому обращению в пути. Разве это не четкие определения? Вы можете быть уверены, господа, отрезанная голова героя – неправильный подарок для масс. Но его живое страдающее тело со связанными руками брошенное на их милость – по приговору нации, на двухчасовую поездку и на момент впечатляющей смерти – это подарок, за который можно получить звание отца нации.
Бийо [потрясенный]. Да, но безумие должно пройти. Зверь в человеке живет недолго. Подумай только: днем они будут рвать его на куски, а вечером поймут, кого порвали. Что тогда?
Фуше. Тогда, мой друг, мы снова будем говорить о диктатуре. Это магическая формула, более мощная, чем ты думаешь. Даже когда его тело. корчившееся от боли, будет гнить в могиле, его имя по-прежнему будет подвергаться жестокому поношению. Остается память о человеке. До тех пор, пока он, к радости зверя в нас, останется тенью, любой готов будет переусердствовать, чтобы стать Брутом для этой тени.
Вилат [дрожа]. Тальен! Тальен! [Последний очень медленно поворачивается в его сторону.] Тальен, убей его!
Фуше. Да, я вижу, что крайний срок послезавтра. Он сошлется на Сен-Жюста в своем выступлении. Это ясно. Мы не начнем наше выступление до того, как болото будет перепугано. Я собираюсь уходить. Возможно, один из этих двоих придет сюда. Если так, он не должен найти меня здесь.
Все кроме Бийо вскакивают на ноги.
Не оставляйте Тальена одного ни на минуту!
Тальен [ожив, наконец]. Не беспокойтесь, я не хочу облегчить смерть этому монстру. [Вилат рыдает, Тальен поворачивается к нему, дрожа от ярости.] Побереги свои слезы до часа, когда мы похороним эту собаку.
Фуше уходит.
Барер. Ради бога, пойдемте. Что если он решит арестовать нас прежде всех?
Колло [собирает свои бумаги]. Очень вероятно. Тогда для него в Конвенте все было бы намного легче.
Бийо. Невозможно. Он не будет ничего предпринимать без согласия Комитета. И уж особенно сейчас, когда он на самом деле мог бы это сделать
-
-
25.06.2012 в 18:27Бийо. Заткнись, Вилат. Мне плохо от твоей болтовни.
Барер. А теперь главный вопрос. Что лучше всего подходит в качестве слабительного: масса, как предлагает Фуше, или…. Физическое лицо [слегка кивает направлении Вилата].
Вилат [все смотрят на него]. Вы не рассердили меня. Среди людей с общей целью никто не должен обижаться ни на что. В конце концов все мы люди.
Колло. Ха-ха. Неплохо.
Барер. Тише.
Мертвая тишина.
Вилат. Ах! Ордер на арест. И для меня тоже!
Колло бросает на него сердитый взгляд.
Барер. Братья, мы должны вести себя, как мужчины.
Бийо [без страха, громко]. Никто не идет.
Колло. И все же…
Барер [громко]. Никто. Он прав.
Тальен [вздыхает с облегчением]. Слава богу. Моя жизнь сегодня имеет большое значение.
Бийо. В самом деле. Ах, если бы ты был немного старше!
Барер. Тогда он не был бы сумасшедшим. Вот что самое ценное в нем.
Быстрые тихие шаги. Две секунды абсолютной тишины.
Акт второй.
Сен-Жюст входит медленно, беззвучно. Эффект удара молнии.
Он тщательно закрывает дверь с математической точностью разворачивается и идет к столу. Видно как к остальным постепенно возвращают самообладание.
Вилат [бросает взгляд в направлении, где ранее его лежал его памфлет; говорит очень мягко]. Приятного аппетита.
Бийо натянуто кивает головой входящему Сен-Жюсту, затем осторожно смотрит на него. Барер делает к нему несколько шагов. Колло и Тальен как будто вросли в землю. Вилат, немного позади них, выдавливает из себя дружественную улыбку. Никто ничего не говорит из страха сделать неловкое замечание.
Сен-Жюст отвечает на тихие приветствия легким поклоном, его бледное лицо непроницаемо. В левой руке он несет сюртук. Он кладет его на первый стул, на который случайно натыкается, а сам садится на кресло председателя.
Он необыкновенно красив, у него обаятельная, но и глубоко отталкивающая, почти идеальная внешность. Сейчас всепоглощающая усталость заставила потускнеть яркое впечатление, которое он производит. Он кажется более доступным, чем обычно и, для некоторых, почти симпатичным. В этот день он пережил большие потрясения и знает, что еще большие ждут его впереди. Но в душе его царит абсолютное спокойствие. Веки моргают и опускаются помимо его воли. В темной глубине своего сознания он торгуется с богами: "Час сна – я отдам за него годы своей будущей жизни ". – Но боги смеются. – Годы? Годы?! Ты думаешь, твои силы неисчерпаемы? Ты покупаешь нечто слишком ценное за эти годы". Среди врагов, окруженный огнем их ненависти, он слишком горд, чтобы пытаться избавиться от желания спать. Осознание того, кто его окружает проявляется в приятном, многообещающем покалывании в кончиках его пальцев. Он отличается от других каждой деталью своей одежды. Черный костюм для верховой езды, сейчас пыльный, но видно, что с утра он был свежим и отутюженным, высокие сапоги, покрытые грязью, на его небрежно скрещенных ногах, слишком длинные черные волосы, не напудренные сегодня, глубокие, черные, как грозовое небо, глаза, черная щетина на бледном лице архангела, вызывающе белый лоб, руки тщательно защищены от дневной пыли парой перчаток... Его руки [мужественные, но слишком тонкие, резко сужающиеся], постукивают по столу, пробегаются по его поверхности, прилегают к жестким доскам, ногти подцепляют щепки, когда он это осознает, то резко останавливает их . Никто не может понять, что он собой представляет, когда он замыкается в себе, как сейчас. Он из тех, кого обычные люди могут охарактеризовать как гениев или сумасшедших, святых или преступников. Впечатление от его личности может соответствовать всем точкам на шкале человеческой психики, но стремится к этим двум крайностям. Он также мог бы быть [в нынешнем состоянии спокойствия, конечно] студентом, гением или безумцем. Его можно принять и не за святого или преступника, а за искушенного во всем потомка знатной семьи, недоразвитого физически и морально. Или даже за повесу с мягким сердцем. Те, кто никогда не слышал, как он говорит, с улыбкой смотрят на него, как на мечтателя, естественная реакция на жуткое впечатление, производимое одним его присутствием. Одно лишь кажется невероятным, он не может быть здоровым. И все же он здоров
Почти все охотно уступают ему дорогу. Казалось бы оскорбительным, если бы он сел на скромный стул, вместо единственного величественного кресла.
Сен-Жюст [Бареру, который приветствовал его]. Добрый вечер, гражданин. Гражданина Робеспьера еще нет?
Колло вздрагивает, Тальен вынужден сесть, Барер начинает моргать глазами и откидывается на спинку стула, лишившись дара речи].
Бийо [только теперь обращается к Сен-Жюсту напрямую]. Добрый вечер, Сен-Жюст. Нет, Робеспьер не был здесь четыре недели. И ты хорошо это знаешь.
Сен-Жюст [который этого не знал, смотрит на него вопросительно, но сдерживает свое удивление и позволяет себе опустить голову на руки]. О, почему?...
Барер. Он болен.
Колло. Больше не получает удовольствия от нашего общества.
Бийо. Конечно. Он жалуется на нас… [останавливается].
Сен-Жюст [отбросив хорошие манеры, не двигаясь]. Из-за чего?
Бийо. Говорит, что мы выгнали его.
Сен-Жюст. Да. Прекратите это. Вы, кому досталась несравненная часть быть республиканскими лидерами и стражами республики, вы парализуете правительство своими детскими обидами. Оргии раненной гордости, над которой нужна упорная, тяжелая работа, пока вы не будете готовы отбросить ее, работа, выполняемая с абсолютной дисциплинированностью…
-
-
25.06.2012 в 18:27Тальен. Знаешь, Сен-Жюст, хватит тебе разыгрывать школьного учителя. Ты воображаешь, что мы не понимаем, кого ты имеешь ввиду под словом «мы», противопоставляя его «тебе», и что это значит? Ты думаешь, только твоему всемогущему другу может больно?
Колло с силой вцепляется ему в рукав; в это время Барер тянет Бийо немного назад и шепчет ему.
Барер. Мы должны постараться выйти отсюда, как можно скорее. Они договорились встретиться здесь, конечно, не без определенной цели. А потом двое из них будут допрашивать нас, и его, [указывает на Вилата] Ничего хорошего из этого не может получиться.
Бийо [задумчиво]. Или, в конце концов, это может быть к лучшему [Барер теряет терпение] Ладно, давайте уходить отсюда, но как? [Тальен вздрагивает.] Ради бога, иди к Тальену и заткни его. Что за идиот
Барер [делает несколько шагов и разделяет обе группы]. Ты выглядишь очень усталым, Сен-Жюст. Ах да, я поздравляю тебя от имени всех за Шарлеруа. Победа произвела большое впечатление в Париже.
Сен-Жюст [не замечая вспышку Тальена, и. не глядя теперь вверх; почти резко]. Спасибо.
Барер. Ты можешь быть уверен, что мы не забывали тебя в Конвенте, когда новости праздновались...
Сен-Жюст [внезапно, в его лице не двигается дрогнул ни мускул, поднимает свои фанатичные проникающие глаза]. Новости о победе!
Что вам за дело до имени победителя? Французы заинтересованы тем, кто захватил крепость для них?
Барер. Робеспьер, кажется, разделяет твою точку зрения . В тот день он даже пришел в Конвент.
Сен-Жюст. И вылил ведро холодной воды на дешевой марки ладан вашего идиотского почитания героя, за что он заслуживает особенной благодарности. От имени истории.
Короткая пауза.
Барер. Прими это как знаешь. Но я очень рад, что ты именно так на это смотришь
У Колло появляется идея, связанная со словами, только что произнесенными, и она очевидно электризует его; он размышляет о ней, следя за речами.
Сен-Жюст [немного мягче снова, но осторожно]. Что он говорил?
Барер. Ничего. Это точно было настолько странным, даже неожиданным. Это было легко объяснить: поскольку мы знаем, он был болен именно тогда. Жара был невыносима, и, конечно, разговор – утомительное дело. Он, должно быть, чувствовал, что он не справился должным образом с трудной задачей. Но для меня его усиленное внимание было очень лестно. Поскольку это выпало мне, сделать отчет о победе и захвате Шарлеруа. Хорошо, у меня другое мнение, чем у тебя о благодарности, обязанностях, и личных достоинствах.
Таким образом, я не сдерживал своего искреннего восхищения. Ваш друг уставился на меня своим пристальным взглядом и наблюдал за мной непрерывно, но его лицо было маской без всякого выражения. Он только кусал свои губы, которые выделялись на его лице как красная рана, единственный признак скрытых эмоции проявившаяся на этом подобном камню лице.
Сен-Жюст. Это – подробнейший отчет. Мой бог, что во всем этом такого важного.
Барер [с ярко выраженной улыбкой удивления]. Не будь ребенком,
Сен-Жюст! Одним словом: на всем протяжении того времени Максимильян не дал нам понять своего отношения к происходящему. Можно было расценить его молчание, как одобрение. Но когда сессия была закончена, и половина якобинцев с верхних скамей собралась вокруг него, он повернулся ко мне – я стоял рядом – и с дружественно резкой улыбкой посоветовал мне, хваля победы не употреблять столько патоки. Поскольку патока также обманчива.
Серьезное самообладание Сен-Жюста на миг сменяется знающей улыбкой. Барер замечает это и пугается больше, чем сам это осознает.
Колло [с расстояния] ты также считаешь это настолько незначительным Сен-Жюст?
Сен-Жюст [снова весьма сухо]. О нет. Нисколько.
Барер [внезапно будто атакует]. Интересно, как тебе теперь покажется Париж. Он изменился немного – за это время...
Вилат. Робеспьер исчез, только чтобы доказать свою вездесущесть. Он достиг своей цели полностью. Его имя написано огненными буквами на небесах, он стал национальным божеством.
Бийо [неожиданно]. Он ведет себя соответственно... [Отвечает на неотступно требующий взгляд Сен-Жюста.] Да, как бог, как Александр. Мужчины его калибра жили в античности, и мы, конечно, следуем по ее стопам. Такое поведение в крови тех редких обладателей властной природы.
Сен-Жюст. А ты, Бийо, напротив, по крови своей крепостной. Вот причина, по которой ты столь ненасытен, как революционер. Тебе легко заклеймить как умеренных тех, кто способен контролировать свои пять чувств. Но высказывать свое отрицательное мнение, как свободный человек. однозначно и честно, даже после трех лет кровавого безумия ты еще не можешь
lТальен [снова взрывается]. Какая наглость! Выражаться свободно! И именно Сен-Жюст требует этого! Сен-Жюст, который топит каждую, абсолютно каждую независимую мысль – в крови, безумец, кто посмел бы в вашей свободной республике требовать свободу мысли. Нужно остерегаться выражать свое мнение даже насчет погоды, пока не знаешь наверняка, что ОН это одобряет. Вы хотите, чтобы кто-нибудь сказал, что сегодня идет дождь, если Робеспьер написал декрет, что этот день будет солнечным? Головы рубили за меньшее! Выражаться свободно, однозначно и честно. Хорошо, теперь ты доволен?
Колло, белый от страха и гнева, хватает его за руку, но его отодвигают в сторону. Барер пытается остановить его, затем сдается, улыбаясь.
Бийо [слушавший с мрачным выражением, кричит]. Закрой свою пасть, проклятый осел!
Вилат [в тишине, последовавшей за этим взрывом]. Ты даешь нашему господину причины хмуриться, Тальен. Ограничь свою тираду.
Тальен разворачивается к ним лицом, раздутым от гнева, смотрит на всех, и приготовляется продолжать тираду против терпеливо дремлющей жертвы. Он намного более высок, чем Сен-Жюст, худой гигант, оказывающийся перед прекрасно-сложенной, красивой фигурой.
Тальен. И это позволяют! Это допускается! Должны быть серьезные основания
Бийо [появляется около него, маленький и тихий, сильный как бык; ловит яростного Тальена на высоте его груди, и отодвигает его обратно]. Этого достаточно!
Тальен [сопротивляется энергично сначала, затем успокаивается как Бийо]. Проклятье [мягко, дрожа немного], Бийо, позволь мне говорить. Позволь мне говорить, Бийо ... иначе. Я сделаю кое-что глупое.
[Бийо, поняв, отпускает его, Тальен обращается к предыдущим словам, как будто его не прерывали. Сен-Жюст полудремлет, но слушает с возрастающим вниманием поток этого каскада изображений и слов]
-
-
25.06.2012 в 18:28Это не было столь плохо во время тирана, пятого октября. Женщины не столь хотели есть, и все же они пошли и штурмовали королевский дворец и тянули заключенного в тюрьму деспота назад с ними в Париж. Ничего не случилось ни с одним. Ни у какого Королевского Высочества не было мысли о приветствии голодающих женщин с орудием или поездкой на них с кавалерийской атакой.
Сегодня, если бы только одна секция в невооруженной толпе попыталась попросить о хлебе, то свободная республика не позволила бы верховному народу уйти без ответа. Из тысячи человек, возможно, пять было бы в состоянии впоследствии говорить о том ответе.
Таким образом, никто ничего не просит. Никто ни в чем не нуждается. Все счастливы, согласно инструкциям.
Вилат. Действительно ли голод хуже сейчас, чем два года назад?
Тальен. Да, хуже. Намного хуже. В девяносто втором мы боролись за свободу. В девяносто втором нужно было спасти родину. Поэтому народ бросил хлеб, ел пластырь [?], и процветал на нем. Люди защищали свою землю, обсуждали пылко на встречах, управляли их представителями при Конвенте, кричал, когда головы их врагов укорачивались… Сегодня не многие интересуются нами в Конвенте. Молодые люди обманным путем окупаются от воинской повинности, в то время как у барьера эшафота только людская муть собирается из скуки, чтобы смотреть на глупый смертельное преставление, повторяемый ежедневно в идиотской манере. Они не аплодируют больше, Сен-Жюст! Революционный пыл сгорел полностью. Депутаты заботятся только об их собственной прибыли. Правительство чуждо людям, как будто оно было английским, не французским. Республика – только слово – и большое несчастье. У французского нарда уже есть чувство, что они пожертвовали своими жизнями, и жизнями их детей, напрасно; то, что они голодают напрасно, и впали в беспрецедентную бедность напрасно. В конце концов, они падают замертво на улицах! Этот город, когда-то самый живой на земле, теперь кажется мертвым. Люди полагают, что они вдыхают запах падали. Безграничные жертвы не были ни к чему. Ни из-за чего? Те два не верят этому. Вы теперь собираетесь собрать целый урожай. Люди терпят это. Но как долго они будут терпеть? Вы не думаете об этом, вы властные натуры.
Сен-Жюст [не поднимая глаз, сухо]. Мысли не написаны на лбах. Вы не можете знать, что мы думаем. [Короткая пауза; он делает вдох и немного поворачивает голову.] И Ваш обзор неполон. Это должно быть уравновешено совершенно другим видом: Пале-Рояль, бордели и совершенно новые места жительства неисчислимого революционных Крезов. Поощрять голодающих патриотов: Слушайте, братья, мы сделали это. Я уверяю тебя, Тальен: мы думаем об этом также.
Тишина после этих слов становится смущающей. Колло тогда приходит к заключению, что это – время для него, чтобы выступить вперед со своей идеей. После нескольких предварительных поклонов он начинает говорить тщательно взвешенным голосом, не поднимая глаза.
Колло. Господа, дела зашли слишком далеко. Наша игра становится безвкусной. [Все слушают внимательно, пытаясь предположить роли, назначенные им. Оратор обращается к своему противнику непосредственно.] Сен-Жюст, разве ты не понимаешь, что тебя провели по садовой тропинке?
Сен-Жюст. Я должен признать, что я не обратил особого внимания.
Барер улыбается про себя.
Колло. Ах, да, вы не обратили. Но ты не знал, что твое прохладное превосходство было объектом развлечения, да, развлечения. Та твоя слепая вера в постоянство определенных… отношений наблюдается с острой, злонамеренной радостью. Та твоя беспечная, оскорбительная уверенность в себе была источником восхищения...
Полное отсутствие ответа на его заявление начинает раздражать Колло, но он также в состоянии сдержать себя.
Барер [получил знак от Колло. Симулирует заинтересованность]. Заткнись, Колло! Действительно ли ты безумен?
Колло. Нет. Я не боюсь преследования, я презираю мстительность определенных господ. Я разоблачу их, даже если я должен заплатить за это с моей головой; поскольку есть вещи, которые нельзя желать даже врагам. Я не могу молчать.
Тальен подымает глаза, выражение которых изменяется от удивления до прямой тревоги.
Сен-Жюст. Ах да, хорошо, я знаю это.
Он подавляет зевок, настоящий, проистекающий от утомительной напряженности. Колло достиг своей цели; его молодой противник предполагает, что худшее могло случиться. Возможно, Робеспьер был свергнут – такая вещь может случиться быстро. Возможно, он мертв – не было никакие новости от него в течение трех дней. Это – самообладание, которое является самым трудным. Испуганный, он ожидает удара – он боится, что он побледнеет. Барер заметил фатальную наивность Тальена; проходит между ним и Сен-Жюстом и изящно наступает Тальену на ноги. Без слов он показывает Тальену необходимость изменить его выражение лица, в то же самое время шепча ему сдержанным голосом.
Барер. Хорошо, он, наконец, увидит свет. Но даже в этом случае, это не очень ему поможет. [Сен-Жюст сожалеет, что его сердце не заключено в сталь в целях безопасности. Барер заканчивает его обращение к Тальену.] Я пошел бы домой и в кровать. Идите со мной. Я должен съесть кое-что сначала, и для этого я нуждаюсь в компании.
Бийо [которому это надоело и который чувствует некоторое отвращение]. Я буду рад приехать также, если ты пригласишь меня. Ты сделаешь это или нет? Как ты, Колло? Разве ты не идешь?
lКолло. Через минуту.
После нескольких секунд Колло обращается к своей жертве с двойным усилием. Бийо и Барер стоят сзади, около двери, слушая внимательно. Тальен теперь стоит под близкой защитой Барера, проводит быстро рукой – видит отсутствие веревки – и смотрит вниз с обеспокоенным выражением. Вилат удобно уселся на стуле Фуше, с бледной улыбкой городского хулигана на его циничных юных губах.
Колло. Лучше не полагаться на любого, Сен-Жюст. Недоверие – буржуазная добродетель, который расцвела пышно среди нас. Это действительно – роскошный пример добродетели. И те, у кого она отсутствует, всегда оказываются в наихудшем положении.
Вилат [приближается с поклоном]. Я могу предложить чрезвычайно уважаемому мной оракулу свои почтительные услуги как переводчика? Без меня положение дел никогда не изменится. Только два франка за строчку. Я имею в виду: предложение. Официально гарантированное присутствие духа и остроумная, хотя и с задержкой, реплика. Практика многих лет в Шарантоне. Многочисленные рекомендательные письма.
Колло [вдумчиво и демонически]. Все напрасно, молодой человек. Ни одна из твоих уловок не отговорит меня от выполнения своего общественного долга. Так что оставь. [Снова Сен-Жюсту]. Давным-давно, в темном прошлом жили два человека разного роста, но считавшиеся равными. Несомненно, ты подумал, что меньшему жилось лучше. Нет, Сен-Жюст, ты ошибаешься. Меньший жил в постоянном ожидании момента, когда правда выйдет наружу. И он, меньший, был связан огромной важностью считаться великим, величайшим. Ты знаешь, что он сделал?
Сен-Жюст. Я полагаю, ничего. Потому, что он должен был знать, что он действительно был величайшим. Иначе он бы таким не считался. У народа есть глаза.
Колло. О, да, это ты так думаешь. Я знал это. Нет, мой друг. Меньший не знал покоя, пока не укоротил великого на важную и в известном смысле все решающую, часть его тела. Это случилось столетия назад. Но метод стал считаться целесообразным. Когда величайший – не единственный великий человек. Кроме того, существует феномен, называемый взрослением.
Ты молод, Сен-Жюст. Ты взял Шарлеруа. Ты растешь, растешь
-
-
25.06.2012 в 18:28Сен-Жюст [дружески]. Зачем ты так напрягаешься, Колло? Если тебе абсолютно нечего сказать, мы можем помолчать. Я не буду держать зла против тебя.
Колло [тихо]. О нет, ты был бы рад, даже благодарен, если бы я захотел промолчать. [Пронзительным шепотом]. Потому что ты дрожишь перед правдой, которую сейчас выскажут – ты знал ее долгое время.
Мастерская игра Колло маскирует ужасный фарс неотъемлемый от его слов. Слушатели загипнотизированы. Сен-Жюст, терзаемый противоречивыми предположениями, с трудом себя контролирует. Он ждет любого возможного несчастья; иначе эти злодеи не отважились бы обманывать его.
Сен-Жюст. Бийо, может быть ты мне скажешь, в какую игру играет этот бьющий на эффект актер? Он болен, или только что напился?
Бийо [холодно]. Я не знаю. Я мало забочусь о духовном состоянии моих коллег.
Колло [все еще пронзительным шепотом]. Почему ты должен был сказать это. Сен-Жюст? Почему ты притворяешься таким уверенным, несмотря на сомнения в твоем сердце? Слушай, я сомневался, но твой вид пробудил бы жалость даже в тигре; я был готов оберечь тебя от правды. Я полагаю, смерть была бы лишь наполовину так горька для тебя. Но ты не желаешь проявить никакой вежливости, так что я исполню свой долг, и ты будешь жить – если у тебя все еще останутся на это силы.
Пауза
Робеспьер осудил тебя.
Бийо, самый умный из них, хмурит брови. Он полагает интригу ребяческой. Тальен и Барер заинтересованы, Вилат даже очарован. Но Сен-Жюст чувствует безмерное облегчение. Только спустя какое-то время он понимает вызывающее сомнение значение новостей: он не верит в них полностью, но допускает, что в них есть степень правдоподобия. Но он умудряется сохранять абсолютное неподвижное выражения лица.
Колло. Теперь ты понимаешь, почему они хотели понаблюдать за тобой еще раз в полном блеске твоего самоуверенного презрения, твоей безмерной заносчивости? С какой злобной радостью они слышали твое церемонное «мы?». Твое недостаточное понимание ситуации было явно восхитительно. Но Бийо и я выше желания мелкой мести. Конечно, я предупреждаю тебя не из сентиментальности. Я рассматриваю тебя, как ценную силу, которую нужно сберечь во благо республики.
Сен-Жюст [Бийо, хотя и не напрямую]. Декрет вышел? Вы уполномочены арестовать меня? [Он расценивает молчание Бийо, как подтверждение и встает]. Тогда мы можем идти.
Колло [отчасти смущенный]. Не позволяй импульсам управлять тобой, парень! Немедленное самоубийство, из-за того, что твой друг предал тебя! Сядь.
Сен-Жюст. Я не думаю о самоубийстве. Я только хочу повиноваться закону и дать отчет перед судьями. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что мне нечего бояться.
Барер. Сядь. Еще не стоит вопрос о декрете. Ты мало знаешь того Робеспьера, каков он сегодня, если ты думаешь об открытом официальном обвинении. Он выделяет яд с раздражающей медлительностью. Его атаки незаметны и обширны. Это не меч, а паутина.
Сен-Жюст глубоко погрузился в размышления.
Колло. Слушай. После Шарлеруа он говорил в якобинском клубе – там, где он начинал, так что эффект был более смертоносен. Он сказал: генералы все более и более становятся объектами личного культа. Это прискорбно, но по-человечески. Но сейчас в Самбро-Маазскую армию был послан комиссар, который превышает свои полномочия, снимает ответственных командиров и захватывает одну крепость за другой. Вместо того, чтобы немедленно его отозвать, Париж дает ему почетное место на алтаре своих идолов.
Как мне кажется. Республика в два года достигла положения, занимаемого Римской империей на вершине своего упадка: эра цезарей, назначаемых армией.
Сен-Жюст [со слабой улыбкой]. А. да, теперь я вижу. Обычная история.
Колло [неверно поняв его]. Именно. Он всегда знал, как уничтожать людей с равной долей злобы и меткости. Что касается тебя, он хочет лишить тебя постепенно твоей популярности и затем уничтожить. Если бы я был на твоем месте, я бы немедленно призвал его к ответу – но тогда я в лучшем случае сохранил бы свою голову. Или я бы оставил его в покое и стал подражать ему. Потому что это очаровательно, видеть предателя, который мечется вне себя от ярости, как сумасшедший, в капкане, который он поставил для кого-то другого.
Вилат [возбужденный, таинственно]. Возможно, слаще разъяриться так, чтобы попасться в этот капкан, возможно, это вершина наслаждения, подняться по ступеням к постыдной, болезненной смерти, если эта смерть подарок от… от друга.
Сен-Жюст [смотрит на него пристально; верно оценивая его липкий взгляд]. Вы можете сказать мне, коллеги, как эта личность попала в вашу компанию?
Барер [тихо....?]. Равенство подымает свой серп….
Сен-Жюст. Равенство, уважаемый господин? Причем здесь оно? Вы поставили себе задачу перевернуть наши моральные принципы вверх дном? С каких пор они обязывают тебя позволять морально неполноценным уличным мальчишкам присутствовать в наиболее недоступных местах правительственных дискуссий?
Поэтому я сожалею о тебе, Колло. Это было безответственный поступок с твоей стороны – не предотвратить идиотское вмешательство этого создания. Одна его улыбка открыла мне всю бездну лжи. Возможно, она окупится и более. Больше осторожности, друзья, больше осторожности в такой опасной игре.
Он отворачивается, сжав голову руками.
Вилат [его руки трясутся]. Аауу… [Внезапно его лицо освещается неистовой ненавистью. Он долгое время улыбается с полузакрытыми глазами, глядя на Сен-Жюста. Очень тихо.] Просто подожди, Гавестон.
Те, кто ближе к двери, вздрагивают и бледнеют. Барер внимательно вслушивается, затем начинает подавать безумные знаки.
Колло [бледный от ярости, ищет свое пальто] Я сожалею о своей наивной симпатии к тебе. В конце концов, я знаю, как ты ребячески упрям в своей одержимости. Теперь ты расскажешь ему все, и поверишь в то, что он тебе скажет. Ты поможешь ему выкопать нашу могилу – и свою тоже. Если моя голова падет, мой дорогой юноша, ты можешь как можно скорее просить о соборовании. Это мой последний совет. Adieu.
Он резко оборачивается вокруг и обнаруживает, что остальные застыли, в трагической готовности. Можно услышать тихие шаги – звук, превращающий четырех мужчин в каменные статуи, и в то же время возвращающий Сен-Жюста к жизни.
Робеспьер входит, не так эффектно, как Сен-Жюст, но с удивительной непринужденностью. Как если бы он вернулся в рабочий кабинет, который покинул час назад.
-
-
25.06.2012 в 18:29Как и его друг, он одновременно привлекателен и отталкивающ, но по-другому. Одеревенелый и хрупкий, когда стоит спокойно, подобно кошке беззвучный и гибкий, когда двигается, он производит впечатление сверхъестественной легкости.
Это легкость кошки или высохшей мумии, в зависимости от ситуации. Его поза и жесты в высшей степени экономны и точны, удивительно контролированы, как у танцора и явно продуманны, ни один незначительный рефлекс не является спонтанным. Его тело стройное, безупречно симметрично, его конечности тонкие, слишком тонкие, чтобы произвести впечатление. Его лицо лишено всякого выражения, оно очень бледное, с нездоровым оттенком. Его тело стройное, безупречно симметричное, его конечности тонкие, слишком тонкие, чтобы производить впечатление. Его лицо лишено всякого выражения, блестящее и бледное, все еще с нездоровым оттенком. Его очертания почти совершенны, не гармонируя с неестественным отсутствием выражения. У его зеленых глаз агрессивные зрачки. Его рот, не выражающий жестокости, твердо очерчен нейтральной горизонтальной линией. Его губы, удивительно натянутые, ясно обозначают его нервную изысканность и почти ненормальную чувствительность; уголки его рта говорят об упрямстве, острую, холодную безжалостность. Необыкновенно густые волосы, чей светло-рыжий цвет лишь слегка виден из-под пудры. Изредка он краснеет, не выдавая своих эмоций; волна крови быстро бросается ему в лицо, воспламеняя его на несколько минут, затем вдруг исчезает без следа
Чтобы преодолеть проход, он остается стоять и по очереди встречает присутствующих рукопожатием; он нарочито снимает для этой цели перчатку с правой руки. Он берет руку Вилата последней, крепко сжимает ее, и дарит молодому человеку необычно долгий взгляд, дружелюбный, но невыразительный.
Робеспьер. Итак, ты выступаешь от моего имени, Сепроний? Эта ответственность слишком велика для дебюта?
Вилат [которому не по себе]. Насколько это…
Робеспьер. Так как только члены Комитета имеют доступ во владения конфиденциального правительственного комитета. Иначе подозрения могут возникнуть, что тут допущены шпионы.
Пока Робеспьер спокойно приближается к Сен-Жюсту, который пристально изучает его, сидя в кресле; Бийо насильственно удерживает Тальена от очередной вспышки. Все действие происходит в тишине, очень быстро, с гиперболизированными жестами – все за спиной Робеспьера, который не принимает в этом участие(?). Колло внезапно начинает находить свои руки слишком тяжелыми; он не знает, что с ними делать.
Вилат [тихо, его глаза устремлены вверх, к небу]. Господь всемогущий, я как раз собираю мои пошлины сегодня…
Барер улыбается, крепко удерживая Тальена. Последний. посиневший от ярости, обменивается взглядом с Бийо, который тихо грозит ему и сжимает ему другую руку.
Робеспьер [перед лицом обоих]. Я стою у вас на пути? Сен-Жюст [многозначительно]. Не на моем.
Сен-Жюст не протягивает руки своему другу, но смотрит на него сухо, с почти невежливым упрямством.
Робеспьер [встречает его взгляд с легким удивлением, улыбается почти незаметно, немного насмешливо]. Добрый вечер, Сен-Жюст. Может быть, ты все еще меня узнаешь?
Сен-Жюст [не двигаясь]. Я…не знаю.
Робеспьер [берет себе стул]. Что-то не так?
Сен-Жюст. Снаружи все в порядке – на границах.
Другие останавливаются у двери. Колло весь превратился в слух. Робеспьер, который наблюдает за ними краем глаза, усаживается в расслабленной, небрежной позе.
Робеспьер. Я побагровел лицом? [Осматривает свой наряд]. Я надел свою одежду наизнанку? [Сен-Жюст качает головой]. Тебе не совсем хорошо? Не удивительно. Эта адская жара высушивает наши мозги. Я час старался держаться до конца в якобинском клубе, и я не смог. В целой комнате был, возможно. Один кубический метр настоящего воздуха, предполагается, что этого достаточно для слушателей и ораторов. Голоса звучали, как будто они доносились из шестнадцатого столетия. Такие дни могут оказаться фатальными для общественной морали. Общинные чувства отмирают, всякий человек ненавидит своего соседа. И, что много хуже, человек чувствует, как его демократические принципы шатаются под стремительной атакой мятежных чувств. Я сам должен был спасаться бегством, чтобы спасти мою душу, потому что я поймал себя на сильном желании увидеть публику восемьдесят девятого, этих зашнурованных, с уложенными волосами, надушенных людей, когда наш Клуб соперничал с оперой. [Поворачивается вокруг и показывает восхитительный ряд зубов в улыбке, полной добродушия]. Мои дорогие друзья, вас не затруднит закрыть дверь? Сен-Жюст так чувствителен к сквознякам.
Они торопятся к выходу.
Бийо [разворачивается в дверном проеме]. Почему Сен-Жюст не может сразу сказать нам, то, что он должен.
Робеспьер. Конечно, это было бы проще всего, поэтому я устроил с ним встречу здесь. Но для этой цели здесь должны были быть только члены Комитета, и нужно попросить аутсайдеров уйти. Я не могу просить о чем-либо таком невежливом.
Бийо [кратко]. До свиданья.
Робеспьер. Прощай.
Робеспьер [неумышленно]. До свидания.
Бийо быстро поворачивается на это слово (?), но затем снова разворачивается к двери и выходит.
Робеспьер чувствует себя больным. С посеревшим лицом, он наклоняется вперед, судорожно скручивает руки, прижимая свою руку к выпрямленным кончикам пальцев. Внезапно он подымается, подходит к окну и пока остается там. Его безжизненные глаза устремлены на горизонт, зубы прикусили нижнюю губу. Руки так крепко сжаты, что запястья побелели, как мел, и то, как они переплелись, выражает что-то вроде умоляющего жеста. Сен-Жюст не отводит от него глаз. Только потом, когда Робеспьер отодвинулся в сторону, явно чтобы не быть все время под наблюдением, Сен-Жюст сжалился и перестал на него смотреть.
Сен-Жюст [для которого это длится слишком долго, не поворачиваясь]. Привет тебе, Робеспьер.
Робеспьер [овладевает собой, наконец, и разворачивается]. Извини.
Сен-Жюст [упорно смотрит на него]. Почему ты попросил меня прийти именно сюда, из всех возможных мест.
Робеспьер. Подожди [смотрит на дверь]. Будь так добр, проверь сначала, одни ли мы здесь.
Сен-Жюст [с неохотой встает]. Ты безумен со своей манией преследования.
Сен-Жюст рывком открывает дверь. Вилат отпрыгивает назад так внезапно, что вынужден схватиться за стену. Оттуда, по безмолвному приказанию Сен-Жюста, он проходит в комнату с высоко поднятой головой.
Прости меня, Робеспьер. Твоя интуиция изумительна.
Робеспьер [смотрит на молодого человека с меланхоличным удивлением]. Бедная маленькая крыса в львином логове.
-
-
25.06.2012 в 18:30Робеспьер [сладко]. Несомненно, ты забыл свой памфлет.
Вилат [рыдает, наполовину от испуга, наполовину от отчаяния. Он становится очень бледен. Через какое-то время он прочищает горло и начинает говорить. Его голос глухой от ярости]. Моя память не так плоха. Я хорошо его спрятал.
Робеспьер. Тогда твой носовой платок, часы, цветок из петлицы. Бог мой, скажи что-нибудь. Я хочу помочь тебе выбраться из этой неразберихи.
Вилат [успокоившись, тише]. У тебя нет причин быть так довольным собой. Я ничего не забыл, я слушал.
Робеспьер. Но, дитя, мы это знаем. Мы заинтересованы не в правде, а в отговорке. Ты упустил свой шанс. Жаль, ты знаешь. Почему ты положил голову на колоду?
Вилат [смотрит на него]. Почему ты открыл во мне злодея?
Робеспьер. Я… всегда я. Скоро я буду в ответе за каждую любовную трагедию во Франции.
Вилат. Да, ты. Я бросил душу к твоим ногам – это обидный жест, но может ли крыса оскорбить льва? Ты мог поднять ее с земли своими белыми руками; хотя она грязна, это все еще живая человеческая душа…
Когда я стал помехой, с моей ребяческой атакой, ты высмеял меня – перед многими людьми – а ты хорошо знаешь, как делать кого-либо смешным…
Сегодня, когда по чистой случайности я сидел здесь с твоими коллегами.
Не подумав, что это за место, ты назвал меня шпионом. Я никогда им не был, но твое слово – приказ или заклинание. Я стал шпионом немедленно. [Он смеется и кричит] Да, сразу же, вдвойне, вдвойне.
Так что теперь я хотел подслушать твой разговор с Сен-Жюстом, чтобы я мог продать его вашим врагам. Я уверяю тебя, здесь нет недостатка в покупателях на такой товар. Да, ты можешь смеяться надо мной, если хочешь. Я
никогда, никогда не оставлю тебя в покое. Итак, если ты проницателен в сохранении власти, ты должен взять на себя труд арестовать меня.
Робеспьер. Чтобы сделать это я должен буду кого-то позвать. А потом будет еще больше беспокойства. Я слишком устал от жары. Но ты благородный, рыцарственный шпион, который может мне сильно помочь и причинить мало вреда. В худшем случае твое существование будет нести (?) свидетельство моего великодушия. Иди с миром и греши, сколько хочешь.
Вилат [кланяется и выходит, по пути снова оборачивается]. Я буду
откровенен, ни один человек не должен сводит крысу с ума, Робеспьер, потому что каждый человек может обнаружить себя однажды лежащим на полу, связанным и раненым. И тогда…
Робеспьер [Сен-Жюсту, который угрожающе приближается к Вилату]. Пусть бежит.
Сен-Жюст [в дверном проеме]. Если ты будешь пойман снова, тебя пригвоздят к позорному столбу.
Вилат [наклоняется назад]. О, не беспокойся, я не буду так глуп дважды подряд.
Сен-Жюст [садится, с удовлетворением]. Я проиграл тебе снова.
Робеспьер [немного смущенный, незаметно избегает взгляда другого, не глядя]. Он не подслушивал.
Сен-Жюст. Тогда зачем...
Робеспьер [тихо, но вполне естественно]. Хотел предупредить меня.
Сен-Жюст. О чем?
Робеспьер. Я не знаю.
Сен-Жюст [теряя самообладание]. И ты не позволил ему говорить. Итак это…
Сен-Жюст [очень обеспокоенный]. Это была ужасная ошибка. Бог знает, что это могло быть.
Робеспьер [благоразумно зевает]. Попытка государственного переворота или обычный заговор. Мы увидим через несколько дней. В любом случае… [вдруг застывает в торжественной позе, мертвенно бледный, с постепенно расширяющимися зрачками].
Сен-Жюст [очень испуганный]. Что случилось?
Робеспьер [вскакивает на ноги]. Бийо! Странное поведение Бийо!
он начинает быстро ходить по комнате.
Сен-Жюст. Ну…?
Робеспьер [впервые обращает на него горящие глаза]. Это дело может быть серьезным. Возможно, они, наконец, решились на что-то. Слава богу, если это так!
Сен-Жюст [резко]. Тогда говори то, что должен. [Пауза. Робеспьер поражен. Сен-Жюст несколько смущен]. Тебе не нужно ходить вокруг да около, Максим. Я представил себе картину, пока ты сейчас молчал.
Робеспьер [слишком (?) понимающе]. И..?
Сен-Жюст [не двигаясь]. Мы… все еще… товарищи по оружию? [Когда Робеспьер, находящийся в полубессознательном состоянии не сразу отвечает, он шепчет]. Не лги!!!
Робеспьер [садится]. Насколько меня это касается, само собой разумеется. В чем дело?
Сен-Жюст [только наполовину владея собой]. Ты приговорил меня? Ты обратил их против меня?
Робеспьер [позабавленный]. А, Колло?!
Сен-Жюст. Откуда ты узнал?
Робеспьер. Разве он не стоял над тобой очень заметно, когда я вошел? Разве он не находился в середине воодушевленной импровизации, сцены достойной Яго? И его глаза, когда ты взглянул на меня! Он смотрел на тебя глазами мастера ядов, ожидающего эффекта своего зелья [бросает взгляд на Сен-Жюста] и оно в самом деле сработало. [Он на мгновение опускает глаза, не отвечая на мучительную мольбу Сен-Жюста, происходящую из глубин его подозрений]. Колло хитер и, очевидно, скормил тебе какую-то детскую историю. Ведь только совершенно глупые подозрения не могут быть устранены. Вера в невероятное почти неизлечима.
Сен-Жюст [с трудом]. К несчастью, философия не может мне помочь.
Робеспьер [смотрит на него]. Никто не может помочь тебе, Сен-Жюст. Правдоподобное обвинение я легко могу опровергнуть. Столкнувшись с нелепостью, чистым абсурдом, я бессилен.
Он, должно быть, сказал тебе, что я приговорил тебя за твоей спиной. Без всякой причины я отрекся от единственного друга, причинил ему вред, превратил его в безжалостного врага. Я, который с трудом выношу свое одиночество…
Нужно обладать чем-то большим, чем ум, чтобы ударить так. Я никогда не считал Колло способным на такое проявление гения. Его ненависть должна достичь своего зенита, если он извлекает из нее такие идеи. [После паузы.] Да. Все это ведет в одном направлении. [Снова смотрит на Сен-Жюста.] Политически мы связаны, Сен-Жюст – до конца. Не беспокойся о наших личных отношениях. Потому что я вижу, что что-то состряпано против нас обоих.
-
-
25.06.2012 в 18:30Робеспьер [очень печально]. Это невозможно.
Сен-Жюст [погружается в уныние]. Так вот как. [Его зрачки расширены от ужаса, очень тихо]. Ты… [пауза].
Сначала я думал, что был оклеветан. Тогда это было бы твоей обязанностью, осудить меня. Но тогда тебе нечего было бы скрывать, и я мог бы сразу все объяснить.
Но это была не клевета. Это был секрет, чудовищный шах и мат. Я никогда на самом деле не знал тебя. Вполне возможно, твой гений поражен безумием. [Робеспьер вздрагивает]. Господи, по крайней мере, контролируй себя!
Твой поступок был, возможно, результатом идиотской подлости, рожденной простой жаждой зла – что я знаю о тебе…
Робеспьер [вне себя]. Черт возьми, парень! Ты обезумел? Это ложь, идиот, ложь. Проклятая, глупая ложь, а ты на нее попался.
Сен-Жюст [обессиленный, погружается в кресло]. Слава богу. [Долгая глубокая тишина. Он смотрит в будущее с выражением истинного счастья. Робеспьер, впервые в жизни осквернил свои губы бранным словом, все еще дрожит от гнева. Внезапно Сен-Жюст склоняет голову назад, и смеется тихо и спокойно, тонким смехом, влажным, как будто сквозь слезы, ярким, как солнечный свет]. Почему ты не можешь раз в жизни быть проще, ты, великий государственный деятель! Простым, как дитя. Как женщина. Твой интеллект сыграл с нами обоим грязную шутку. Необходим чудовищный ум, чтобы сохранять спокойствие после такого удара; другой мог бы быть возвышенным, но беспомощным. Любой другой потерял бы равновесие после такого удара. Я наблюдал за твоим отступлением, потерей дара речи. Таким образом, ты доказал мне, что невиновен, не говоря ни слова.
Долгая глубокая тишина. Он смотрит вперед с выражением истинного счастья. Робеспьер, который впервые в жизни запятнал свои губы бранным словом, все еще дрожит от гнева. Внезапно Сен-Жюст откидывает голову назад и смеется – тихо и спокойно, учтивым смехом – влажным, как будто сквозь слезы; ясным, как солнечный свет.
Почему ты не можешь раз в жизни быть наивным – ты, великий государственный деятель! Наивным как ребенок, как женщина… Твой разум сыграл с нами обоими грязную шутку. Необходим чудовищный интеллект, чтобы оставаться спокойным при таком обвинении и сразу же овладеть ситуацией. Любой другой человек потерял бы самообладание после такого удара, он мог бы остаться возвышенным, но беспомощным. Я ждал, что ты отступишь, онемевший. Таким образом ты доказал бы мне, что ты невиновен, не произнося ни слова. Мои нервы кричали, чтобы ты старался защитить себя бестолковыми словами, что ты будешь повторять одно и тоже неубедительное извинение больше десяти раз подряд, чтобы ты потерял все свое превосходство, как пойманная в ловушку мышь в ее слепом неистовстве и повел себя так, как следователь ожидает от обвиняемого. Но ты и глазом не моргнул. Ты инициировал философское рассуждение. Ты с сожалением объяснил, что мои рассуждения неопровержимы. Ммм… [он вздрагивает]. Ну, теперь солнце светит снова. В конце концов, ты потерял самообладание. [Он встает и потягивается]. Что за великолепный вечер.
Робеспьер [спокойно улыбается] Теперь я кажусь себе бесконечно глупым. Бесконечно. Действительно освежающее чувство.
Сен-Жюст. Я хотел бы танцевать. [Опирается на спинку стула своего друга]. Не думаю, чтобы тебе этого хотелось. Что бы тебе хотелось сделать?
Робеспьер [откидывает свою голову так далеко назад, что прикасается к скрещенным рукам Сен-Жюста]. Я не могу сказать. Мне было бы стыдно.
Сен-Жюст. Это ничего. Я бы не стыдился. Я знаю, коли на то пошло, ты хотел бы поспать.
Робеспьер. Да и нет. Я хотел бы умереть сейчас.
Сен-Жюст. О, что за дурной вкус.
Робеспьер. Ммм, и все же это то, о чем я думаю. Смешно. сколько мужества нужно, чтобы желать вещей, которые считаются дурным вкусом.
Сен-Жюст. Да потому что все возвышенное лишь ищет средство спасения от этого понятия (???).
Робеспьер. Я предупреждаю тебя, скоро ты покажешься себе очень глупым.
Сен-Жюст. Нет.
Робеспьер. Почему нет? Я говорю из своего собственного опыта.
Сен-Жюст. Да, ты думал и до сих пор думаешь о себе. Но я думаю и о тебе тоже. И поэтому я не интересуюсь собой. Я слишком занят, пытаясь найти себя снова.
Робеспьер. И успешно?
Робеспьер. Мм… и, однако, именно об этом я и думаю. Смешно, как много храбрости нужно, чтобы желать вещей, которые являются проявлениями дурного вкуса.
Сен-Жюст. Да, потому что все совершенное ищет средство спасения в этом желании.
Робеспьер. Я предупреждаю тебя, скоро ты покажешься себе очень глупым.
Сен-Жюст. Нет.
Робеспьер. Почему – нет? Я исхожу из своего опыта.
Сен-Жюст. Да. Ты думал и все еще думаешь о себе. А я думаю – тоже о тебе. И я не интересуюсь собой. Я слишком занят, пытаясь вновь обрести тебя.
Робеспьер. И успешно?
Сен-Жюст. Я еще не знаю. Твое лицо нужно зафиксировать заново – черту за чертой. Ни одно выражение не должно быть упущено, ни один нюанс не должен быть скрыт. Это трудная, напряженная работа, пока нельзя будет быть уверенным; это он, не незнакомец.
Робеспьер. Такая уверенность приходит с первого взгляда.
Сен-Жюст. Ей нельзя доверять. Как часто лицо, которое мы перед нами, только плохо сидящая маска после ужасного преобразования. Ведь тело меняется так медленно. [Робеспьер опускает голову]. Но… Ты не должен прерывать меня, Максим.
Робеспьер [касается своего затылка]. Ты пытаешься справиться за десять минут, сломав себе шею. Пробуй! И потом, ты знаешь, ребячество опасно. Есть в этом что-то сверхъестественное. Как если открыть ядовитые зубы у сделанной из бумаги змеи или веревку палача сумочке для шитья молодой девушки, или необычное, подымающее волосы дыбом значение комичного диалога в компании. Гораздо проще спрятаться за стеной толстокожего превосходства и гордости.
-
-
25.06.2012 в 18:31Робеспьер [в замешательстве не сразу отвечает на вопрос, через какое-то время]. Я изменился?
Сен-Жюст. Очень сильно. Твоя тенденция убегать прочь странная и немного новая. Твой беспощадный юмор превращается в истерию. И в твоих чересчур расширенных зрачках глубоко внизу можно увидеть, как рождается маленький центр паники, паники человека, загнанного в угол.
Робеспьер. Хм… Я состарился?
Сен-Жюст. Нет. Но ты иссох. Из-за ненависти, я полагаю.
Робеспьер [пораженный]. Я полагаю... [Через какое-то время мечтательно, довольно]. Я на днях читал на ночь мемуары английского путешественника. Он рассказывал о восточном маге, который наложил проклятие на своего врага. Там описано, как он стоял неподвижно в своем саду на восходе солнца и проклинал имя своего ненавистного противника целый час пока его глаза не побелели, а пена с его губ не закапала на землю.
Я не осмелился прочитать больше ни строчки. Я был так шокирован, что почувствовал головокружение. Никогда изображения эротического характера или воспоминания о них не потрясали меня так до мозга костей. Я почувствовал слабость во всем теле. Я не думаю, что когда-нибудь смогу забыть эту ночь.
Я вскоре заснул и во сне должно быть проклинал божье имя с трибуны (?) пока мои глаза не стали бледными (?). Восемь раз я пытался вырваться, и тяжело дыша, заставить себя проснуться. Но восемь раз я падал назад в бездну и бурчал немыслимые фразы онемевшими губами, против моей парализованной воли, без участия моего разума; от каждого моего слова по моей спине бежали мурашки и случались приступы боли с обоих боков до кончиков пальцев. [Пауза].
Я выбрал эту книгу, потому что она показалась мне хорошим снотворным. И во всех других отношениях так оно и было.
[Пауза].
Сен-Жюст [тянет что-то по столу так и этак]. Я не могу последовать за тобой в эти области. К ненависти душой и телом...
Робеспьер. Такие вещи начинаются только когда ненависть полностью отделится от индивидуалов и направляет себя против... целого. Когда тело настоятельно требует и скручиваются невинные нервы. Ненависть против отдельных людей идиллична, почти освежающая. Другой род ненависти сжигает человека. [Пауза].
Сен-Жюст. Скажи мне, это правда, что ты ушел из-за постоянных атак в Комитете.
Робеспьер [изумленный]. Ради бога, Сен-Жюст, за кого ты меня принимаешь?
Сен-Жюст [очень мягко]. Это так странно, как мы отстранились друг от друга в разных направлениях.
Робеспьер. Я не мог бы этого сказать. Я удивлен твоей неуверенностью, потому что мое отношение к тебе нисколько не изменилось. Что бы ни могло случиться это ты отвернулся от меня.
Сен-Жюст. Отчужденность всегда взаимна по своей природе.
Робеспьер. Ты прав, но давай не будем уточнять. Мое исчезновение связано с темой, вокруг которой сейчас вращается моя жизнь. Это война стратегии и ухищрений. Результат превзошел ... далеко превзошел все мои ожидания. [С усилием, принуждая себя]. Возможно, слишком далеко. [Приободряя себя]. Солнце сокрыло свой лик, когда о моем отсутствии было объявлено в Конвенте. Глубочайшая тишина распространилась при виде моего опустевшего места; дрожь прошла по залу из-за пустой (???) ручки моего кресла. Из лихорадочной активности произошел хаос, выдававший панику; скрываемую только с величайшей сложностью. Бийо хандрил и ругался, Фуше улыбался про себя. Фразы о моем неминуемом падении были выучены наизусть, их бросали в любом разговоре, публичном или приватном, чтобы поднять народный дух. Завтра он будет на смертном одре, говорили уже тогда. О, какая радость, если бы можно было подлинно в это верить.
Сен-Жюст. Ты вступил в смертельно опасную игру.
Робеспьер. Да, в самом деле. Но это было необходимо. Откровенно говоря, эта необходимость мне хорошо пригодилась. Потому что я достиг той точки, когда частные люди думают о том, чтобы позвать священника. Каждый шаг требовал от меня чудес акробатики, стальных нервов и у меня появилась неприятная тенденция платить за каждое публичное выступление кровохарканьем. Едва ли день проходил без того, чтобы я не падал в обморок. Все это я мог перенести. Что было действительно плохо, при каждом столкновении, при легчайшем укусе комара из Болота, я выходил из себя. Они дрожали не без удовольствия под первым натиском нашедшего на меня гнева, за который я должен был заплатить. Потому что ужас, внушаемый неистовым Орландо, нереален и имеет сомнительное сходство с эстетическим опытом, переживаемым зрителем в театре. В Комитете, по крайней мере, мы все стоим на сцене и то, что случилось, не поддается описанию. Авторитет, строившийся на моем опасном, непостижимом спокойствии, начал исчезать. А я не могу без него. С помощью моего внезапного исчезновения я восстановил его.
Сен-Жюст. Но ты в самом деле восстановил свои силы?
Робеспьер. Конечно. [Он улыбается улыбкой, похожей на гримасу, но без горечи]. Я никогда не любил жизнь так сильно, как в эти шесть недель. Я восторгался каждой минутой.
Сен-Жюст. Почему ты насмехаешься?
Робеспьер. Это не я – это природа. Природа насмехается охотно и тонким юмором. К примеру, когда хочешь больше всего прибрать мир к своим рукам, поджечь его или разбить на части, когда кровь стучит в ушах, тогда ты теряешь силы на неделю. Или те, кто страдает от затрат, – я говорю не о себе, – чувствуют дикое желание порождать детей, бедняжек, неспособных выжить с самого начала. Все доказательства радостного настроения...
Сен-Жюст [наклоняется вперед, чтобы посмотреть ему прямо в глаза] О чем ты действительно думаешь, Максим?
Робеспьер [моментально возвращаясь от глубокой задумчивости к неискренней шутливости]. Я уношу мои мысли и фантазии далеко от этого мира, но в глубине души меня беспокоит только один вопрос, как ты примешь новости, которые я тебе принесу?
Сен-Жюст [неприятно удивленный]. Что же это? В первый раз у тебя есть сомнения.
Робеспьер. Конечно. Но сегодня ты так далек от меня, сын мой, это дурной признак. Что происходит, если ты больше не понимаешь меня? Страх, обычный страх захватывает меня. Возможно, ты сочтешь невозможными мои объяснения.
Сен-Жюст. Ну да, все больше потому, что мои нервы также разделяют это чувство [он внезапно встает и обхватывает Робеспьера протянутыми руками, как ярмарочные щипачи]. Максим, что – с тобой – происходит?
Робеспьер [неожиданно становится апатичным, говорит тихо и быстро]. Я сгораю изнутри, распадаюсь физически. Приводящий в трепет и загадочный феномен. Ни боль, ни опознанные болезни не уменьшают мою информированность о неестественном состоянии, в котором я нахожусь.
Сильная лихорадка, съедающая мои внутренности не дает мне передышки ни на минуту. Мое здоровье беспокоит меня весьма мало, до тех пор, пока я контролирую свои нервные центры. Но сейчас я теряю контроль, я как слегка пьяный, испытывающий легкое комфортное головокружение, которое кажется безвредным, даже приятным, оно пугает только когда я смотрю на себя в зеркало.
[Молчание. Сен-Жюст не выпускает руку Робеспьера].
-
-
25.06.2012 в 18:31[Долгое молчание. Он глубоко вдыхает и берет себя в руки].
Все тот же абсурд. Скучное самоистязание человека в лихорадке. Гоняюсь за собственным – хвостом. Я знаю в точности, что об ошибке речь не идет. Факты тверды как камень и взывают о мщении. Никакого другого выбора; время истекает – и я позволяю моим нервам связать мне руки. Давай положим этому конец. Сейчас ты, мой дорогой друг, расскажешь мне немного о том, как неделимая Республика выглядит во II году с северных границ.
Сен-Жюст [отчасти успокоившийся, снова садится]. Во всяком случае, ее распирает от здоровья.
Робеспьер [со странным выражением]. Нет, возможно, немного.... сильно апоплексическая.
[Опустошающая пауза.]
Сен-Жюст [неуверен, в глубине души вновь подымается болезненное подозрение]. А теперь ты мне скажешь, почему ты хотел встретиться со мной здесь, в публичном месте?
Робеспьер. Это очень просто. Если бы ты приехал ко мне сразу после твоей поездки, на следующий день во всех газетах звучала бы тревога из-за секретного совещания дуумвиров. Разве только у меня есть шпионы? Если я встречаюсь с тобой здесь, повод пропадает. И было ли трудно для меня избегать наших обычных друзей, ты можешь судить сам. Удовлетворен?
Сен-Жюст. Да. Что ты имел в виду, когда говорил об апоплексической республике?
Робеспьер. Я не врач, выбор выражения был, возможно, ошибочным. Я называю апоплексическим организм, в котором чрезмерное распространение крови больше не сдерживается силой и эластичностью его сосудов. Слишком узкие и слабые они лишь с трудом позволяют крови течь, они растягиваются, пока могут, пока наконец…
Сен-Жюст [после некоторых резких(?) размышлений]. Ты снова прав, конечно же.
Робеспьер [медленно]. Я, конечно же, снова прав.
[Последние слова, почти неслышимые, сказаны нормальным тоном, его голова низко склоняется вперед. Поддерживаемая его правой рукой, в то время, как его левая сжимает спинку стула. Его нога свисает со стула, и он время от времени ей постукивает.]
Сен-Жюст [почти враждебно] Ну и что ж? Что же теперь?
Робеспьер [поднимает свинцово-серое, очень изменившееся лицо и бесстыдно лжет]. Я почти заснул [истерически, но контролируя себя] О эта проклятая скука, всегда все знать заранее, всегда, каждый раз! И подумать только, я мог позволить сомнению уничтожить меня заживо.
Я не верю больше своим глазам. Боже мой.
[Он смеется с трудом и апатично.]
Сен-Жюст. Сейчас ты нездоров, старик.
Робеспьер. Не только я, это всеобщая трагедия, но, по крайней мере, вернемся к фактам. Чтобы избежать всего, что не необходимо я первый скажу тебе что я, скромный гражданский, знаю о ваших военных подвигах. Затем ты можешь объяснить мне детали.
Сен-Жюст [с трудом скрывая свою рассеянность]. Извини, но это допрос или нет?
Робеспьер [несколько резко] Нет. С каких пор мы стали разговаривать друг с другом используя трусливые символы дипломатических речей? Допрос я бы начал сразу, как таковой. А теперь слушай и поправляй меня.
В то время как армия Севера под командованием Пишегрю отрезала Австрию от Англии на северо-западе и изолировали Йорка, новообразованная Самбро-Маасская армия под началом Журдана двинулась в свое непреодолимое победоносное шествие по Бельгии. Ты, как великий знаменосец Франции принес ей удачу и более того, вашу железную жестокость, вашу волю к победе. Первой пала крепость Ипр. С этого дня коалиция бездействует, поддерживая лишь места сопротивления, которые все пали под вашими более сильными ударами.
Шарлеруа пал восьмого мессидора, армия должна благодарить за это тебя. После Флерюса дорога на Брюссель была открыта для тебя и твоей армии.
Вы достигли Брюсселя двадцать второго мессидора. Здесь вы соединили свои силы с Северной армией. Без усилий вы заняли остальные пункты. Враг был окончательно разбит и оставил свои территории, частично через Ла-Манш(?), частично через Рейн. Нидерланды были ваши. В частности, ты по крайней мере вырвал ядовитые зубы у подлого идиотизма Карно: он хотел, в целях пропаганды в Голландию, со всеми его силами и пятнадцатью тысяч твоих людей.
Но даже так, приказ не мог быть полностью игнорирован и вот почему Пишегрю, который был в это время близок к разгрому Йорка. А также Кобурга и Клерфэ, был немедленно отброшен с места действия.
Сен-Жюст. Да, это действительно было так. Я хотел бы узнать, от кого исходило это бесславное решение.
У тебя есть подозрения?
Робеспьер. От Карно. Или может быть, он забыл подписать его.
Сен-Жюст. Карно коллективное имя многих генералов и еще большего числа государственных деятелей. Мне интересно. Кто стоял рядом с ним в этот раз, как его муза.
Робеспьер [останавливается и идет к документам в своем портфеле, который лежит столе]. Хм. Предложение пришло кружным путем.
Сен-Жюст [тихо]. Проклятье. Кто это был?
Робеспьер [в то же время бросая на него косой взгляд]. Это был я.
[Мертвая тишина].
Сен-Жюст [пораженный] Не надо так шутить... Это не правда! Робеспьер [твердо] Правда, мой друг.
[Он прекращает играть с бумагами, встает, прислонившись к столу, слегка наклонясь вперед, сконцентрированный в своем ледяном спокойствии, но его пульс убыстряется].
Сен-Жюст [откинул голову на спинку стула, руки беспомощно вытянуты, тяжело дышит, кричит]. Если это так, то тогда ты [еле слышно] безумен.
Робеспьер. Я так не думаю. Я хочу помочь твоему сокрушительному поражению. (???)
Сен-Жюст [после перехватывающей дыхание тишины говорит тихо и быстро, глаза прикованы к Робеспьеру]. Ты безумен, безумен, Господь великий! Чтобы принести мне поражение. После того, как мы старательно ломали сопротивление превосходящих сил противника, которые возвращались сантиметр. После недельной битвы, которая превратила три провинции в пепел, после кровопролития такого масштаба, которое без победы означало бы смерть.
Нужно было только наше поражение под Флерюсом, чтобы расколотая коалиция объединила свои силы и появилась дружно перед нашими усталыми войсками. И тогда мы побежали бы от них, а за нами двигалась бы стена огня, дождь серы по угнетенной Фландрии, по нашему Северу, который едва ли еще вернулся к нормальной жизни после посягательств роялистов. Подумай только, между Лиллем и Парижем нет Фермопил, нет Вальми, где в последний час нужды можно закрыть путь врагу своим телом. А так...
-
-
25.06.2012 в 18:33Сен-Жюст [глухо] А потом?
Робеспьер. Потом – la liberte ou la mort.
Сен-Жюст [после короткой напряженной тишины, стремительно, почти хныкая] Объяснись.
Робеспьер [сосредоточенный]. Теперь я знаю причину нашего отчуждения. Я был готов к этому изменению в тебе. Ты слишком чувствителен для государственного деятеля, особенно революционера. Ты не полностью одержим идеей. Твоя горячность может взять вверх, когда ты обеспокоен.
Твои принципы отклонились из-за подавляющего богатства твоего опыта. Только что ты видел войну во всех ее элементах, войны народа против монархии, которая использует наемников и тренированную человеческую плоть. Вполне естественно ты был доволен. К сожалению, твое возбуждение дошло до того, что изменило тебя. Твой образ мышления изменился, ты вкладываешь новые концепции в старые слова.
Сен-Жюст [неохотно]. Захватывающе, как и всегда... Но почему ты снова уклоняешься от вопроса.
Робеспьер. Больше не уклоняюсь. Я должен был обратить твое внимание на то, что сегодня ты сможешь меня понять лишь с большим трудом.
[Тишина. Он задумался и стоит на месте, принимает решение и начинает говорить, очевидно, смущенный].
Мой мальчик, в ближайшем будущем я пошлю некоторые законы к дьяволу. Я буду ставить на одну карту, больше, чем просто на одну компанию. В этом я рассчитывал на тебя со своей обычной уверенностью, но теперь у меня есть некоторые сомнения. Ибо я должен буду уничтожить тебя, если ты попытаешься мне помешать. Мне бы очень хотелось избежать этой необходимости. Теперь выбирай: мне говорить, или ты предпочел бы не знать?
Сен-Жюст [внезапно оживает в радостном изумлении]. Но ты уже раскрыл себя..!
Робеспьер [опускает голову, сухо]. Верно [долгая пауза, он смотрит внимательно на своего друга]. Оставить тебя, отказаться от... [короткая пауза]. Нет, я не оставлю тебе никакого выбора; раздели мой секрет.
[Он снова садится]
Сен-Жюст [опускает голову, с облегчением, почти с восхищением]. Что ты за тиран! Я уже чувствую, как моя воля уступает твоей. Вот как это происходит со всеми нами.
Робеспьер. С нами? С кем это с нами?
Сен-Жюст [слегка удивленный]. Верно – я имел в виду себя и остальных твоих подданных и помощников.
Робеспьер. Нет, сын мой. Мы – означает ты и я, исключительно и безоговорочно. И это так и останется. Несмотря ни на что.
Сен-Жюст [полностью обезоруженный, дрожа от счастья и не чувствуя этого, улыбаясь по той же причине, с полузакрытыми веками]. Теперь я скоро снова буду дома.
Робеспьер [с оттенком меланхолии]. Мы скоро это увидим [пауза]. Во имя Господа, вперед! Послушай, почему я так ждал поражения. Война как таковая неизбежна. В девяносто втором мы не имели выбора. Революция должна была доказать свою жизнеспособность. Оборонительная война здорова. но наступление – это яд. Ничем не уравновешенная героическая война прошлого превратилась в атаку во имя территориальных приобретений. Какой позор! Мы первая и единственная нация в Европе, которая направлена на обеспечение нужд нашего народа, мы, из всех остальных, захватываем землю и имущество наших соседей и топчем ногами то, что не успеваем сожрать.
Сен-Жюст. Ты забываешь, что мы распространяли Революцию. Как еще ее расширять? Божественная благодать на земле должна распространяться огнем и мечом.
Робеспьер. Как это верно и порочно. Ты не можешь всерьез полагать, что наша славная армия сейчас может быть носительницей идеи. Единственный подарок, перевозимый ей в соседние страны – это сифилис. Смерть и разрушения не в счет. Они всего лишь товары для обмена.
Сен-Жюст. Армия не несет идеи, но открывает путь для нее. Переведи свой взгляд на десять лет вперед, и ты онемеешь.
Робеспьер [почти со стоном]. Десять лет! Не принимать во внимание десять лет язв египетских, так как за десять лет идея может вырасти из этого гнилого хаоса, как одинокий цветок.
Я, мой друг, держусь прочно за этот жизненный час, держусь отчаянно. То, на чем я стою, это настоящее, хотя это чертовки неудобно. Я не позволяю себе игнорировать войну, которой они поклоняются. Я мог бы даже обсуждать эту печальную мерзость с мужественным безразличием. Если бы она не несла зародыши коррупции в малейшие корешки общества. Нация, которая ведет войну, если она не вынуждена этого делать заражается до самых кончиков ее пальцев. Просто посмотри, что эта война сделала с Францией
Ты когда-нибудь обдумывал, каким чудовищем является регулярная армия? Наши волонтеры девяносто второго года. Которые обращались со своими винтовками, как с пиками, были возвышены: мужчины в полном смысле этого слова, защитники своей собственности, своих жен. Так воодушевленные своим энтузиазмом, что за несколько экстатических часов они превратились в героев. Конечно. Зверь поджидал этих героев, и часто брал вверх. Были панические убийства, зверства, но это было лишь восстановление баланса в природе, как говорил Бийо. Но даже зверь лучше, чем – солдат.
Те, кто спасся после Вальми, пережившие опасность и покинутые духом свободы. Опустились так низко, что предпочтительнее звери, чем они. Нет следа человечности в профессиональных солдатах. Из прусского автомата душа выбита столь эффективно, что он теряет самого себя и большинство человеческих инстинктов, и он даже не чувствует страха смерти. Мы хотим подражать этой модели. Пестрые орды героических защитников превратились в армию – твердую, как сталь, но до сих пор еще не потерявшую прошлые сбережения. Еще не совсем потерявшие.
Сен-Жюст. Я не понимаю, почему часть народа может погибнуть, только потому. Что они научились некоторой дисциплине, некоторой организации.
Робеспьер. Дисциплина необходима в критические моменты, но не должна становится сущностью чьей-либо жизни. По сравнению с этим, физическая кастрация всего лишь мелочь. Военная организация не организует, а дезорганизует. И армия это больше не народ. Она отделена от общества. Отказавшись от своей человечности, человек в армии теряет связь с природой. В настоящее время он лишен благотворной силы земли, которая привязывает и питает его. У солдата нет бога. Кроме его генерала, ни семьи, ни собственности, ни родины. Его душа дисциплинирована. Его святая обязанность – выполнять приказы. Это хорошо, если он любит войну. Потому что он может предаваться любовным приключениям и моральной распущенности.
Нет ничего приятного в том, чтобы видеть равномерную деградацию ста четырнадцати тысяч человек, которые были однажды избранной частью могущественного народа. Эффективные средства обучения Европы свободе.
[Перестает говорить, усталый, лишенный веры в будущее; замечает, что Сен-Жюст бледнеет у него на глазах.]
Это болезненно и для тебя тоже? Сбивает с ног?
Сен-Жюст [после долгой паузы]. Будь прокляты твои глаза, как говорит английская поговорка.
Робеспьер. Да, иногда человек добровольно следует за несчастным Эдипом.
Внутри страны имеет место тот же разрушительный процесс. Гражданину военная атмосфера пришлась по вкусу, он наслаждается ей; он даже более отвратителен, чем наемный солдат, поскольку его удовольствие извлекается из чистого воображения, он ходит вокруг да около в вакууме. Его эмоции, несвязанные с реальностью, питаются пустыми мечтами и вынашивают кошмарные видения. И здесь разрушается пуповина, которая привязывает человека к земле. Фантомы появляются на месте реальных объектов. Классовое чутье заменяется абстракцией: национальной принадлежностью.
Естественная ненависть эксплуатируемого к эксплуататору уступает место для бессмысленной элементарной ненависти француза к англичанину. Общественное чувство принимает форму порочного идолопоклонства французской армии. Действительно, что за прекрасная организация!
Война с целью получения прибыли изолирует людей друг от друга и от земли. Делает их добычей пустых предрассудков и необоснованной враждебности. В безжизненном трансе, лишенные духовного начала, эти несчастные одинокие люди , окутанные густым туманом лжи, дышат им, как воздухом, пьют его как яд. Можешь себе представить, как работает этот процесс? Ничто в окружающей действительности не может противостоять этому разрушительному влиянию. Массовое безумие разрушает смысл понятий, хотя слова остаются нетронутыми. Вокруг бесконтрольно растет и процветает адский сорняк и его имя – лживая пропаганда. Сравни значение слова «патриот» в восемьдесят девятом и сейчас. Тогда оно означало борца за свободу, теперь оно обозначает головореза.
Сен-Жюст [отчаянно]. Я клянусь, что ты преувеличиваешь. Ты попал в точку, но ты раздуваешь факты вне всяких пропорций. Это так же неверно, как и ошибаться.
-
-
25.06.2012 в 18:33Теперь перейдем к рассмотрению политических аспектов этого завидного положения дел. Пока маленькие свиньи вертятся в горячке. Не понимая, что помогает им держаться вместе, большие свиньи так обогатятся на неисчислимых бедствиях. Что смогут напрягать свои жирные мозги. Чтобы подумать, как использовать свою бездну денег. Вскоре даже они поймут, что со своей казной они держат взаперти величайшую силу на земле.
В этой почве – корни девятнадцатого столетия. Семена уже проросли. И бог будущего столетия рождается тоже: это Капитал.
Наша Республика является Вифлеемом: все в соответствии с традицией. Постоянный хлев, много рогатого скота. Вскоре толпа королей и пастухов будет подниматься, и падать на колени в грязь. Только звезды не хватает. Нигде нет света.
Это… ЭТО плод четырех поколений ада. Именно для этого человек должен был напомнить себе о своей гуманности, уничтожить старый порядок, потребовать жизни для себя. Для этого государство рождалось в муках, от которых земля содрогнулась.
Сен-Жюст. Остановись, Максим. Я не могу больше за тобой угнаться. Робеспьер. Остановиться? Из-за смешной личной неудачи ты требуешь, чтобы я выпрыгнул из своей шкуры. И что бы я оставался спокойным при рассмотрении вопросов, из-за которых раскалывается мой череп. Как я могу претендовать на превосходство над всем этим. Когда я вижу, что у человека крадут дух, его право на существование. Капитал! Чудовище лежит еще розовое в своей колыбели, готовясь надуть революцию во всех ее достижениях. Через сто лет он изменит лицо мира, преобразует человека и его интеллект в хорошо смазанный механизм; с убийственной жизнеспособностью он будет пожирать всю вселенную – и задохнется. Капитал!
Сен-Жюст [слабо] Ради бога, придерживайся реальности. Я медленно теряю рассудок.
Робеспьер. Как и я. [Он поднимается, приближается к окну, трет рукой висок. Он говорит полностью изменившимся голосом, и наклоняется, в раздумье]. Божественная ночь. Эта тишина открывает бесконечные перспективы мерцающей, дрожащей радости. Темнота таит в себе живую силу.
При сильной лихорадке здесь дышится легче. Жизнь – утраченный рай. Почему нельзя быть наивными и наслаждаться ей.
Даже не просто наивными, но свободными от познания добра и зла...
[Робеспьер смотрит через окно жадными глазами, выражающими боль и желание; он делает два шага и останавливается у полуоткрытого окна, слегка из него высовываясь].
Сен-Жюст [смотрит на него все время]. Не забывай, Максим. у тебя нет крыльев. Это третий этаж.
Робеспьер [поворачивается, улыбаясь]. Спасибо за предупреждение. Но я действительно не собирался осмотреть так мое первозданное отечество. [Он садится]. Я еще джентльмен. несмотря на два года в Конвенте, и я всегда покидаю комнату через дверь. Послушай меня еще немного.
Очень скоро Капитал станет творить чудеса. Как только создастся организованная сила денег, она начнет решать судьбы наций. Дантонистов нужно поблагодарить – конечно, никто не признает за ними этот успех – блестящую идею, что нужно покупать одним приемом весь ствол правительства, вместо того, чтобы давать взятки его отдельным членам, распределяя их по мелочи(?).
Когда-нибудь кто-нибудь захватит таким путем государство и обеспечить его названием, принципами и программой будет детской игрой.
Сен-Жюст. Ты прав, банда Дантона пыталась это сделать, и они получили то, что заслуживали. Почему такое абсолютное фиаско, мой друг. Я осознаю потенциальную силу золота, но, чтобы купить правительство нужно больше биллионов, чем существует на земле.
Робеспьер. Правительства не так дороги. Ты, как всегда, переоцениваешь людей. И эти биллионы существуют, хотя они еще не отчеканены.
Подожди немного, пока наука не превратит силу и материю, до последнего атома – в деньги, даже не в золото. Тогда будет достаточно биллионов! Для правительства будет отдельный рынок, с экспертами и всеми личными принадлежностями.
Просто посмотри на наше собственное правительство. Они, мой друг, созрели до молота (молотка аукциониста???), но также для секиры, если дьявол слышит мои выводы.
Конвент, откровенно реакционный под прикрытием своих революционных слоганов, заботится только о том, чтобы попасть на торги, за величайшую, возможную цену. После аукциона знаменитая и победоносная Франция будет упорядочена своим новым покупателем, согласно его вкусу. Возможно, частный золотой прииск, оставит свое помпезное название Рес Публика, в стиле уличной шлюхи, но не более. Карител должен быть готов к новому крещению, мир увидит новое королевство под скипетром Орлеанского или Йорка.
Цезаризм может еще войти в моду. Французская империя неглупо звучит.
[Он встает, кладет руки за голову, смотрит некоторое время на потолок, вновь опускает свои руки и прислоняется к столу].
Капитал колыхается в с нетерпением, правительство сдерживает себя с трудом, но они не осмеливаются открыто аннулировать Революцию, как недействительный контракт; они не осмеливаются сделать это, потому что я еще жив.
И я буду жить до тех пор, пока ненависть сжигает меня. До тех пор, пока сила, которая никогда не дается шутки ради, двигает мое сердце, не дает мне спать. Мой разум переделывает факты в динамит. Моя воля горяча, как печь. Я одержимый.
Сила действует через меня, но, возможно силы, направляемой человеческим духом, не хватит, чтобы убить зарождающегося зверя. Во всяком случае, ее достаточно, чтобы нанести тому несколько ран в живот, а это кое-что. Я хочу сохранить для человека его человечность, его право на собственную жизнь, которую он, наконец, выиграл для себя. Я хочу защитить его от девятнадцатого столетия. Я хочу разбудить его от пьяного сна, заставить бодрствовать и защищать свою свободу от врагов, подобно порочному сторожевому псу. Я хочу поставить новое божество, с большим числом мучеников, чем могли бы содержать в аду. Пусть думают о том, что их накопленные миллионы золота не могут освободить от страха смерти, котгда гильотина отрежет им головы. Пусть их пятизначные номера превратят их кровавую смерть в праздник. Бывают часы, когда я горько сожалею, что смерть для преступника стала такой легкой. Каждый из этих современных мучеников вполне заслуживает, чтобы его пытали, как Дамьена.
[Он останавливается и опирается локтями на стол, как будто сломленный собственным весом, тихо]. Я хочу истребить это первое поколение адских свиней, а потом приучить людей сразу перегрызать горло каждому новому появившемуся зверю.
[Кажущаяся бесконечной пауза, пока он отдыхает. Через некоторое время он возвращается на свое место и изучает выражение лица своего друга].
Ты последуешь за мной?
Сен-Жюст [тяжело дышит]. В основном направлении, да. [Пауза]. Твой динамит разорвет тебя на куски. Ты уже сгораешь в доменной печи своего духа. Ты один. Ты не можешь нанести раны в живот природы.
Робеспьер (возобновляет свое беспокойное странствие).Ты романтический мальчик, поэт. Природа. Даже стофранковый банкнот обозначает опасность для нее.
Сен-Жюст. У природы есть свое время. Ты лишаешь себя часов сна. Что для нее, если ценой твоей жизни ты вырываешь у нее десять лет. Тебя нельзя задержать больше логическим развитием земных дел. Даже если ты уничтожишь целое поколение. Ты знаешь об этом, верно?
(Робеспьер так вяло наклоняется к окну, что Сен-Жюст вскакивает на ноги, но успокаивается от одного взгляда своего друга.). Пожалуйста, не падай в обморок. У меня будут ужасные неприятности. Робеспьер. Я сделаю все, что могу, но не могу обещать тебе это. Сен-Жюст. В таком случае я просто оставлю тебя лежать здесь. Я не знаю, как иметь дело с людьми, которых не может достичь ни одно здравомыслящее слово.
[Он оглядывается в ужасе, потому что Робеспьер смотрит сквозь него с неестественной концентрацией надвигающейся потери сознания. Сен-Жюст встает и подходит к нему с недоверием]
И все же похоже. что ты [он просто пугается] Робеспьер, у тебя головокружение....или ... я тебя обидел чем-то. . . ?
Робеспьер (очень медленно опуская глаза; не производя ни малейшего движения). Не беспокойся. (тише, сухо). Ты попал в точку. Задел мою Ахиллесову пяту. Со всей жестокостью юности. Я должен бороться с ней каждые несколько часов. Она подстерегает меня везде, она никогда не меняется, всегда опровергаемая – остается неопрогвергнутой. Это демон и невралгия, неизлечимая, очень болезненная. И – я гарантирую это – безвредная. Но я никогда не думал, что это обвинение будет произнесено твоими губами. Ответ на этот вопрос, впрочем, так же прост, как и сама сатанинская идея. После десятилетней задержки естественное развитие вещей должно взять совсем другой курс, чем тот, что был изначально предусмотрен. Природа вечна, это ее единственное преимущество. У нее нет ума и нет воли. Человек может преодолевать ее в течении вечности.
Сен-Жюст (вымучивает усталую улыбку). Ты парировал удар, но как тупо и судорожно. Ты был поражен, ты, блестящий фехтовальщик, ты был смертельно ранен. Ты не можешь вернуть удар, у твоей противницы нет сердца. (длинная пауза). Но ты отклонился от курса. Через девятнадцатое столетие прямо в вечность. И я до сих пор не знаю, что на самом деле означает твое злоупотребление невиновностью Карно.
-
-
25.06.2012 в 18:34Сен-Жюст. Я могу догадываться, но хотел бы, чтобы ты подтвердил.
Робеспьер. Я хотел разорвать отравленное заклятье побед. Я хотел бы привести к вторжению европейской коалиции через наши границы. Внезапная, страшная опасность все еще может разбудить человека в солдате и спасти его - пока он все еще помнит. что угрожают его имуществу и детям. Кроме того, в гражданах порвется тонкая паутина лжи. С громовым набатом колоколов ни одна ложь не может остаться нетронутой и жестокая, яркая, здоровая реальность вернется. Конец будет положен дешевым мечтательным сенсациям, культу героев полубогов, славе нашего оружия, всему этому имперскому безумию и патриотической непристойности. Под угрозой своему существованию, семье, крыше над головой, корове в сарае. Опасность, громовая опасность, неизбежная, ближе с каждым часом. Народ, пытаясь понять, весь народ должен встать и приложить все свои силы. Когда бегство или пассивность будут означать непременное уничтожение! Народ во славе своего наивысшего могущества, там, где раньше свободно бродили некоторые несущие полный бред безумцы и стучали машины, подражающие железу (???). Народ должен стекаться вокруг правительства, быть с ним одним целым, их кровь будет биться в одном кровяном потоке. Можешь ты себе представить, какую власть будет иметь такое правительство? Можешь ты себе представить одновременный рост в силе и очищение тела и духа? Паразиты падут, как дурной сон. Армия была бы живым оружием в руках хорошего фехтовальщика. Все европейские автоматы, собранные вместе, не смогут разбить это оружие. Такое объединение народа означает волшебство непобедимости.
Разгром был единственным средством привести республику, сейчас умирающую от заражения крови, к здоровью и воскрешению.
Сен-Жюст. Ммм… Я не уверен в этом. Просто подумай, что будет дальше: нам внезапно перестает сопутствовать успех; северные границы пересечены. Париж, на самом деле изнеженный и деморализованный, обнаруживает правду. Неизбежным результатом была бы паника.
Робеспьер (спокойно). Я подавлю панику за шесть часов.
Сен-Жюст (вскакивает на ноги с широко раскрытыми глазами) Ты думаешь, ты сможешь сделать это…?
Робеспьер (еще более спокойно). Нет. Я уверен.
Сен-Жюст (все еще пораженный). А что, если ты будешь убит?
Робеспьер. Невозможно. В таких обстоятельствах у народа есть инстинкт, и лидер вырастает до пропорций гиганта. Я буду неприкосновенен. Я буду бить их так, что кровь будет хлестать, а они даже не попытаются уклониться от ударов.
Сен-Жюст.(с почти божественным преклонением ). Это возможно… Но даже если бы ты был богом, один удар ножа от руки самого жалкого английского шпиона свалил бы тебя.
Робеспьер. Да, в этом состоит опасность. Я не совсем уверен, что ты способен захватить мое наследство; а если нет , тогда действительно, это так.
Сен-Жюст. Тогда действительно – общая катастрофа. Тогда, конечно, конец, бесповоротный конец Революции и Республики, если не независимости Франции. Вот чему ты хочешь подвергнуть Республику в то время, когда она, наконец, победила своих злейших врагов и начала пожинать плоды.
Робеспьер. Несколько гнилой плод.
Сен-Жюст (отказываясь от горячности). Ты один видишь гниль там. Где другие видят изобилие и богатство. Как ты можешь следовать своим личным предпочтениям, против мнения всех других?
Робеспьер. Окраины разделяют мое мнение, так как они демонстрируют зловещее отсутствие интереса. Этого достаточно для меня. Но даже без этого свидетельства я бы не колебался.
Сен-Жюст (пытаясь вернуть себе самообладание). Ты преувеличиваешь, окрашивая все в черное. В конце концов, все это предположения, далекие скачки смелой цепочки размышлений. Слава богу, между идеей и ее реализацией лежит пропасть и редко кто преуспевает в перебрасывании через нее малой части своих планов.
Робеспьер. Тебе хорошо известно, что этой пропасти нет. Я, во всяком случае, не являюсь мечтателем. Конечно, я тоже считаю реальность пропастью, геенной, но я стою в ее центре.
Сен-Жюст (после паузы, с внушающим страх восхищением). Верно, ты уже начинаешь воплощать эту дьявольскую идею в жизнь. Катастрофа, несомненно, произойдет, аккуратно и вовремя, потому что ты уже встал на кратчайший, вернейший путь, избранный с холодным расчетом и ведущий к катастрофе…
(молчание дрожит в воздухе)
Робеспьер. (закрывает глаза, использует каждую секунду перерыва для отдыха; через какое-то время. Сонно). Перестань удивляться, или мы ненамного продвинемся…
Сен-Жюст (вскакивает на ноги). Ты не безумен, твои глаза зрячи, несмотря на лихорадку. (Он делает несколько шатающихся шагов, вдруг останавливается, обвиняющим тоном). Робеспьер, просто посмотри. На какой безответственный риск ты идешь. Твой – твой план с катастрофическим приказом был гениальным ходом, его результат был обеспечен, выполнение верное, за исключением одного шага; было семеро непосвященных, между Карно и генералами. Я увидел ошибку, взял на себя ответственность за превышение моих полномочий и выдернул запал(?). Твоя мастерская схема дала осечку; и все это зависело от одного шага.
Итог финального акта решит судьбу Франции. Он зависит, однако, от двух вещей: во-первых, твоей способности предотвратить панику и взять бразды правления в одиночку; во-вторых, от твоей жизни…
Рукопись обрывается на этом месте; вполне возможно, что Пшибышевская не закончила пьесу. Когда "Термидор" был впервые поставлен в Вроцлаве в 1971 г. под режиссурой Ежи Красовски (?), актер, играющий Сен-Жюста, после своей последней реплики, обращается к публике, заявляя, что через четыре дня Робеспьера гильотинировали.