[тереза-с-севера]

Мемуары Вигеля.
Любимым полком императора, коего при отце еще был он шефом. Семеновским полком, командовал генерал-адъютант Яков Алексеевич Потемкин, отлично храбрый офицер, но раздушенный франтик, который туалетом своим едва ли не более занимался, чем службой. Офицеры любили его без памяти, и было за что. В обхождении с ними был он дружественно вежлив и несколько менее взыскателен перед фронтом, чем другие полковые командиры. Дисциплина от того нимало не страдала. При поведении совершенно неукоризненном, общество офицеров этого полка почитало себя образцовым для всей гвардии. Оно составлено было из благовоспитанных молодых людей, принадлежащих к лучшим, известнейшим дворянским фамилиям. Строго соблюдая законы чести, в товарище не потерпели бы они ни малейшего пятна на ней. Сего мало: они не курили табаку, даже между собою не позволяли себе тех отвратительных, непристойных слов, которые сделались принадлежностию военного языка. Если которого из них увидят в Шустерклубе, на балах Крестовского острова или в каком-нибудь другом подозрительном месте, из полку общим приговором был он изринут. Они составляли из себя какой-то рыцарский орден, и все это в подражание венчанному своему шефу. Они видели в себе частицы его самого, мелкую его монету с его изображением, и самое их свободолюбие проистекало из желания ему сколько-нибудь уподобиться. Их пример подействовал и на нижние чины: и простые рядовые возымели высокое мнение о звании телохранителей государевых. Семеновец в обращении с знакомыми между простонародья был несколько надменен и всегда учтив. С такими людьми телесные наказания скоро сделались не нужны: изъявление неудовольствия, строгий взгляд, сердитое слово были достаточными исправительными мерами. Все было облагорожено так, что, право, со стороны любо-дорого было смотреть.
В этом отборном полку примечательны были два брата Муравьевы. Отец их Иван Матвеевич, любезник и красавец времен Екатерины, был двоюродным братом не раз упомянутому Михаилу Никитичу и по жене или по матери вместе с имением принял фамильное имя предка ее, гетмана Даниила Апостола. Великая была в нем способность к изучению языков: он прекрасно, безошибочно говорил на всех европейских и очень хорошо писал по-русски. Умный, но легкомысленный человек, он, кажется, убеждений, собственных мыслей не имел. Таких людей, как он, ныне много, и их можно назвать либеральствующими аристократами. Сперва занимал он должность посланника в Мадриде, а потом, чем-то недовольный, жил долго за границей без службы и в Париже воспитывал двух старших мальчиков своих.
Там набрались они идей, которые так благосклонно были принимаемы в их отечестве, когда они начали ему служить. Старший, Матвей, казался угрюм и, верно, любезность свою берег про приятелей, ибо они одни его без меры восхваляли. Другой, Сергий, был гораздо живее, блистательнее, приманчивее. Оба были идолами полку своего. Воспитанные во Франции, они могли если не основательнее, по крайней мере толковитее говорить о предмете, о коем однополчане их рассуждали, ничего о нем не понимая, и оттого были они оракулами их. Муравьевы-Апостолы, равно как и другие семеновские офицеры, охотно посещали хорошее общество, где были отлично приняты. Понятия, которые имели в большом свете о любезности молодых людей, в последнее время несколько изменились. Быть неутомимым танцовщиком, в разговорах с дамами всегда находить что-нибудь для них приятное, в гостиных при них находиться неотлучно: все это перестало быть необходимостью. Требовалось более ума, знаний; маленькое ораторство начинало заступать место комплиментов. Исполняя часть сих условий, семеновские офицеры продолжали быть развязны, ловки, учтивы и не совсем чуждались танцев. И вот это-то было вовсе не по вкусу их нового бригадного начальника.
И далее.
В первой половине ноября, шедши пешком по Гороховой улице, встретил я Сергея Муравьева с каким-то однополчанином. "Что с вами? -- спросил я его, -- мне кажется, вы нездоровы". -- "Нет, здоров, -- отвечал он, -- только не весел: радоваться нечему". -- "И полноте, -- сказал я, -- скоро царь придет; он не даст детей своих в обиду; потерпите, надейтесь". Грустно взглянув на меня, промолвил он: "Vivere in sperando, morire in cacando" [Жить в надежде -- умереть в говне], -- поклонился и пошел далее. Боюсь, сказал я сам себе, он что-то недоброе замышляет!

@темы: Апостол Сергей

Comments

[cripple hamster]

Никому нельзя верить!

Сего мало: они не курили табаку

как минимум Матюша Муравьев курил уже в 1815 и всю оставшуюся жизнь!

из полку общим приговором был он изринут.

не знаю таких случаев, пытались там одного изринуть младшие офицеры, сами попали под суд

Семеновец в обращении с знакомыми между простонародья был несколько надменен и всегда учтив. С такими людьми телесные наказания скоро сделались не нужны: изъявление неудовольствия, строгий взгляд, сердитое слово были достаточными исправительными мерами.

по 30 человек в год выписывалось из Семеновского в армию за пьянство, воровство и дурное поведение, причем перед отправкой перед батальном наказывали 200 ударами. а уж какие случаи там бывали, о чем в полковых бумагах есть немало

[Totenstern]

Как-то видел мемуары Вигеля в книжном, не купил, потому что не был уверен, что он пишет интересно и доступным языком.

[тереза-с-севера]

Никому нельзя верить!-ох, никому. И особенно авторам мемуаров)))
Матюша Муравьев курил уже в 1815 и всю оставшуюся жизнь - и дожил при этом до 93 лет... Вот и верь разговорам о вреде курения.
по 30 человек в год выписывалось из Семеновского в армию за пьянство, воровство и дурное поведение, причем перед отправкой перед батальном наказывали 200 ударами- и это лучший гвардейский полк... [L]Totenvogel[/L], теперь они есть в сети. С языком, имхо, у него все нормально.