Конец последней фразы я не поняла.
Наиболее печально известное из всех заблуждений Террора произошло в Нанте, знаменитые наяды или массовые потопления, руководимые комиссаром Каррье. Об этих делах очень ученые споры изжили себя, Каррье изображался как чудовище реакционными писателями и писателями-гуманистами, осужденный даже историками более расположенными к Революции, и все же он объект попыток реабилитации в целом не слишком успешных. Каррье, можно с уверенностью сказать, был нормальным человеком со средней чувствительностью, без необычных умственных способностей или силы характера, выведенный из себя сопротивлением, ставшим безжалостным, потому что безжалостность казалась самым легким путем разрешения сложной проблемы.
Нас интересует отношение Комитета Общественного Спасения к потоплениям.29 сентября Эро-Сешель зачел вслух Комитету письмо от Каррье, который писал из Ренна, объявившего, после рассказа о других его действиях: «Я предложил в то же время составить несколько грузов из неприсягнувших священников, которые сейчас скопились в тюрьмах и поручить контроль над ними моряку из Сен-Серван известному своим патриотизмом. Комитет прослушал письмо Каррье с «живым удовлетворением» согласно Эро, который ответил Каррье от имени Комитета, сделав замечание, что: «Мы можем быть гуманными когда мы уверены, что победим», и сказав, что представители в миссиях должны переложить ответственность за свои действия на подчиненных, обвиненных в исполнении казни.(?????)

---

Палмер.
Новое бюро общей полиции было создано в кабинетах Комитета Общественного Спасения. Это тоже была работа Сен-Жюста, его главой был его друг. Его служащим давалась инструкция быть краткими и его основной задачей было наблюдение за всеми чиновниками в государстве. Новое бюро осуществляло идею цензорства, которого Сен-Жюст требовал в своих «Республиканских установлениях». Его функцией прежде всего был надор над общественной администрацией, но на практике имело дело и с другими делами

---

Переводить буду в понедельник.

The most notorious of all aberrations of the Terror took place at Nantes, in the famous noyades or wholesale drownings conducted by the representative Carrier. Over these affairs much learned controversy has spent itself, Carrier being deicted as a monster by reactionary and humanitarian writers, condemned even by historians most partial to the Revolution, and yet subject to attempts at rehabilitation, on the wholenot very succesfull. Carrier, it may safely be said, was a normal man with average sensibilities, with no unusual intelligence or strength of character, driven wild by opposition, turning ruthless because ruthlessness seemed to be the easiest way of solving a difficult problem/
Our concern is with the relationof the Committtee of Public Safety to the drowings/ On September 29 Herault-Sechelles read aloud to the Committee a letter from Carrier, who, writing from Rennes, declared, after recounting his other operations: "I propose at the same time to make up some cargoes of unsworn priests now piled up in the risons, and to give control of them to a mariner from Saint-Servan known for his patriotism"/ The Committee heard Carrier's letter "with lively satisfaction", according to Herault, who wrote back to Carrier in the name of Committee, observed that "we can be humane when we assured of being victorious", and said that the representatives on mission should leave the responsibility for their acts to the subordinates charged with execution.
Later events made Carrier's reference to cargoes of priests seem very ominous. Whatever may have been in Carrier's mind, the phrase itself, vague at best and lost in a lengthy communication, could convey little to the men in Paris. Possibly Carrier only meant that he intended to transfer riests to prison ships in the river at Nantes, though why he should need a "mariner" for this urpose is not clear. In any case, Herault's advice that responsibility should be transferred to others may have impelled the unsteady Carrier to extremes. Carrier, however, subsequently denied having received Herault dispatch. A few days later Carrier conferred with Saint-Andre and Prieur of the Marne as they passed through Rennes on their way to Brest. They found him a patriotic and reliable reresentative. Moving on to Nantes Carrier met Prieur of the Cote-d'Or, who took back to Paris an account of Carrier's views. Carrier himself reorted to the Committee, on October 7, that the risons at Nantes were full of partisans of the Vendee. "Instead of amusing myself by giving them a trial, I shall send them to their laces of residence to be shot. These terrible examples will intimidate the evil wishers...". The Committee, in reply, urged Carrier to "purge the body politic of the bad humors that circulate in it".
In the following weeks the Vendeans, retreating from Granville, moved back toward the Loire and toward Nantes. The Revolutionists in the city fell a rey to hysteria. Horrible congestion reigned in the prisons, from which it was feared that the enraged inmates would break out. The prisons were full of fever and disease; it seemed that the hated aristocrats would culminate their evil influence by bringing pestilence to the city.
Carrier bethought himself of his idea of dealing with counter-revolutionists in "cargoes". Accepting the proposal of two local Revolutionists, who showed how boats could be equipped with removable hatches, Carrier proceeded to clear the prisons without formalities of trial, by drownings their occupants in the Loire. The number of noyades, or boatloads of prisoners scuttled, was estimated by an overwrought "witness" (there were few witnesses to these nocturnal erformances) at twenty-three; exact historical study can prove the occurrence of only four, but since they were carried on in an atmosphere of secrecy it is entirely possible that their number was greater. The drowing of childrens is well established, and also the sadistic cruelty of one of the men engaged in the work, who hacked off the arms of victims struggling to leave the boats.
The Committee of Public Safety knew before the end of November that ninety priests had been drowned at Nantes.Carrier in his reports to Paris, alluded with brutal sarcasm to the repeated "miracles" in the Loire. He gave no detailes, however, and it was only when the noyades were over, at the end of December, that the authorities in the capital were informed of the ingenuity and deliberate planning by which they were accomplish. No one knew then, and no one knows now, the number of the victims. It may have approached two thousand. Most of them were capptive from the Vendean army.
The Committee at first did nothing. That some of its members were shocked we can well imagine; Couthon, in particular, is known to have raised his voice at the green table in favor of pardoning the rank and file of Vendeans who had been "misled". But the full horror of what had happened in Brittany was not soon realised in Paris; horror, like terror, was pretty much the order of the day; the noyades at Nantes, like the fussillades at Lyons, seemed in the circumstances hardly more than incidental. In any case, at the turn of the year, the Committee was counting on the support of the Revolutionary vanguard; and so, though a few Hebertist representatives were recalled in December, others, including Fouche and Carrier, were left for a while in office.
But the Committee had a special agent in the west, Marc-Antoine Julien, a youngster only eighteen years old. Some have regarded him as a mere spy for Robespierre; actually he represented the Revolutionary Goverment, corresponded not only with Robespierre but with Barere and the Committee as a whole, and in his tour of the war-torn area worked in close cooperation with Prieur of the Marne. He reported on the conduct of the generals and the represantatives on mission, dissolved illicit Revolutionary Armies, gave instructions to local administrators, tried to combine the worshipe of Reason with a measure of decorum and toleration. In short, his assignment was to coordinate revolutionary energies in the west, and to keep them within the bounds prescribed by his superiors.
Young Julien began to complain of Carrier's actions on December 19. Writing from Vannes, fifty miles from Nantes, he either did not know of the noyades or thought them on slight importance.
Продолжение будет

---

Young gentleman, called Augustin de Robespierre
artsalesindex.artinfo.com/asi/lots/814728

---

Революционные маечки. www.zazzle.com/jacobin+tshirts

---

Барер?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Об Эро. Из "Twelve who ruled". Потом переведу.
He could be classified as a Hebertist. He was one o the few whom Hebert never attacked. Like the Hebertists, he seemed to favor an expansionist war. He had his own aid agents in Switzerland. He was the friend of Carrier, a radical soon to be famous as the Terrorist of Nantes.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сделаю себе подарок на Новый год. Закажу завтра на Озоне книгу Амеля о Сен-Жюсте. Ну теперь-то я точно подтяну француский

---

Это по Олару!
Руссо считает, что если материя движется согласно определенным законам, это доказывает существование бога. Провидение существует… Поскольку добродетель нельзя оставлять без награды, а порок без наказания, после смерти бог награждает или наказывает бессмертную душу человека.
От христианства отрекаться не следует. Более того – не следует отрекаться от религии своих отцов. Неважно, что они исповедовали – католицизм или протестантство.
Руссо считает, что в государстве должна быть введена «гражданская религия». Любой гражданин, независимо от его вероисповедания должен верить в существование благого верховного существа и загробной жизни, в которой каждому воздастся по заслугам. Если человек в это не верит, его надлежит изгнать из страны как «существо не общежительное»

---

Оказывается, Эро дружил... С кем вы думаете? С Каррье... Ну вот почему, если мне симпатичен какой-нибудь исторический деятель - про него обязательно вылезают на свет божий какие-нибудь на редкость неприглядные факты...

---

О религиозной политике Республики. Продолжение будет завтра.

15 фримера Робеспьер предложил принять от имени КОСа «Ответ» на «манифест государей, объединившихся против Республики». В нем говорилось, что ложны слухи, что французы поклонение богу заменили поклонением нескольким людям (видимо, имеется ввиду культ Марата – ЛеПеллетье-Шалье). Нет, Конвент не преследует ни одного из вероисповеданий и не делает из мучеников революции идолов. Французы осуждают не только суеверие и фанатизм, но и «крайности философизма».
На том же заседании Барер предложил восстановить свободу вероисповеданий. Это предложение поддержали Робеспьер и Камбон. Конвент, однако, не решился сразу его принять. Однако на следующий день, когда Робеспьер явился на заседание с готовым текстом декрета, тот был немедленно принят.
Там говорилось: «Воспрещается всякое насилие, направленное против свободы». Однако, неприсягнувшие священники и священники, поддерживающие мятежников должны преследоваться по-прежнему. Конвент призывает французов «воздерживаться от всяких богословских споров».
Однако, пишет Олар, декрет этот на практике почти не применялся. В провинции дехристианизаторы продолжали свою деятельность, разве что несколько менее рьяно.
Однако, после того как были гильотинированы эбертисты и дантонисты, среди последних были такие, как Фабр и Эро, враги религии, после того как были казнены Шометт и Гобель, культ Разума окончательно исчез. А некоторые граждане, предугадывая желание Робеспьера, стали требовать установления культа Верховного Существа…
А теперь (тяжко вздыхая) немного о Руссо. Когда я, бог даст, разберусь с текстом о Савойском викарии, на этом месте будет что-нибудь путное. А пока – как религиозные взгляды Руссо представлял себе Олар.

---

О Барере.
"Если можно найти неизменное мнение в жизни Барера - это его ненависть к Англии".
Он писал, что "однажды нации Европы, устрашенные коммерческой тиранией, политическим деспотизмом и необыкновенной развращенностью британского правительства поймут клятву Катона. Этот современный Карфаген должен быть разрушен.".
Теперь я понимаю, что это Барер так хитро маскировался... Или считал, что ему недоплатили... А кстати, куда он девал деньги?... Вроде у него с деньгами после революции всегда были проблемы. Зарыл где-нибудь и забыл где!

---

Не вполне понимаю, какого черта я это перевела, но раз уж начала... Скоро будет отрывок из того же Палмера о сен-жюстовском бюро общей полицииСкопившийся там революционный Париж забыл на миг, свои нужды и обиды на власть, вознесся над текущей политикой, ощущал трепет от объединения людей, великого родства старых, слепых и - бодрых молодых людей, девушек, застенчивых, не привыкших появляться на публике, юношей, которые скоро могут быть убиты или изуродованы в Бельгии. Только помутневшие глаза могут пропустить пламенное человеколюбие в празднике Верховного Существа. Это была человечность тесного братства, общности, единства общественной массы, посвятившей себя большому делу и так начавшей прославлять нацию и относиться с лютой враждой ко всему внешнему миру. Революционная Франция чувствовала огромную веру в себя, чувствуя себя равной объединенным силам Европы. Свобода и равенство стали вопросом национального престижа.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Мэлисия. Окончание.

Тот, казалось, ничего не заметил и все еще спал очень крепко. Леба попробовал снова, медленно проведя рукой от вершины лба вниз, к уху. Он мимолетно коснулся мочки его уха. Леба поджал губы. Другая ласка, более крепкая, чем предыдущая, немного более сильное давление в этой рискованной игре. Он почти дотронулся до его щеки, когда Сен-Жюст внезапно пошевелился. Леба затаил дыхание. Его друг поворочался немного в постели, подвигал головой по подушке, но не открыл глаза. Он все еще спал, но его губы приоткрылись, и он пробормотал что-то. Одно слово. Очень простое. На самом деле - имя. Имя, которое ни Леба ни Сен-Жюст не могли использовать, не зная к кому оно относится.
Максим.
И на этих губах появилась улыбка. Эти губы, которые однажды прижимались к его губам улыбались из-за… из-за Максима.
Леба встал, быстро и спокойно. Он вернулся в свою постель, не заботясь о том, чтобы не шуметь. Погрузившись в уютное тепло под своими простынями, он услышал сзади тот же сонный голос.
- Ты проснулся?
-Мда…
-Почему?
-Я услышал, что у тебя был кошмар.
-У меня не было кошмара.
Сен-Жюст нахмурился, но Леба перестал на него смотреть.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра