На полях были комментарии, сделанные почерком ее сына, также в тексте были подчеркнуты отдельные слова и предложения. Одна из заметок привлекла к себе ее внимание, так как это была скорее целая фраза, а не несколько обобщающих слов. Она была написана после предложения в котором слово Деспотизма было подчеркнуто. Она гласила:
"Депутат Человечества и Республики, ты поддерживаешь родину, защищая ее от потока деспотизма. Я хочу последовать за тобой...и я последую за тобой".
Мадам де Сен-Жюст не понимала полностью, что это значит, но знала к чему это привело.
Она узнала от Тюилье, что ее сын вернулся на Север в третью миссию. Узнав о победах Франции, она отправила ему сообщение, прося навестить ее по пути в Париж. Он мог вежливо отказаться, это был бы не в первый раз, под предлогом напряженности своего расписания и того, что судьба Родины важнее семьи. Однако в этот раз он согласился. Она предположила, что он был в хорошем настроении, радуясь счастливому исходу битвы при Флерюсе. Одним вечером очень поздно, Сен-Жюст приехал навестить свою мать. Она едва ли этого ожидала, и в доме никого не было помимо служанки, Маргариты, старинной компаньонки и помощницы этой стареющей женщины
-Я рада видеть тебя, мой сын, - сказала она приветствуя его. Она рассматривала черты его лица при свете свечи. Он казался старше, чем когда она в последний раз его видела. Он также казался очень усталым. Она не знала всего, что он делал в Париже и в других местах Франции. Она не знала, сколько он работает, но знала что весьма вероятно, слишком много.
-Добрый вечер, мама, - ответил он официально. Он стоял на пороге. -Я предупреждаю тебя, что не могу остаться очень надолго. Я только что получил письмо от Робеспьера этим утром, он просит меня вернуться в Париж как можно скорее.
-Сейчас уже поздно, - сказала она заботливо, ободряюще улыбаясь, стараясь задержать у себя сына так долго, как только возможно. - Конечно, ты можешь остаться здесь на ночь.
-Я не знаю, мама. Я не устал. Я стремлюсь уехать и обеспокоен своим возвращением в Париж.
-Не хочешь ли ты по крайней мере что-нибудь съесть? Ты должно быть голоден...
-Я не голоден, - огрызнулся он в ответ, перебив ее.
Она нахмурилась. - Антуан.

---

Она смотрела, как двое мужчин отправились в комнату ее сына, слышала шум передвигаемой мебели и яростно брошенных вниз предметов. Она медленно подошла к оставленной открытой двери. Захлопнув ее, она заметила старого нотариуса Желле - старого врага в политической ( и сердечной) жизни ее сына - на другой стороне улицы. Он улыбался, наблюдая, довольный своей победой: он будет жить.
Комната сверху была все в том же беспорядке, в каком ее оставили двое, покинув этот дом. Они взяли с собой несколько бумаг - различные заметки времен юности Антуана, ничего особо важного, но она знала, что больше их не увидит. Она не могла набраться смелости вычистить комнату с перевернутым матрасом и бумагами по всему полу. Отвергнутые заметки, черновики писем и в особенности отпечатаные копии старых речей, времен Учредительного и Законодательного Собрания.
Она вспоминала, как бережно хранил эти речи ее сын.
Она наклонился, чтобы просмотреть некоторые из них. Здесь было много речей Максимилиана де Робеспьера - как тогда писалось его имя. Знаменитого и знаменитого печально Робеспьера. Героя для ее сына. Тирана для его (их) врагов. Только однажды Антуан говорил о нем с ней. Он не говорил обычно о своих политических размышлениях и надеждах. Он больше говорил о своих разочарование, чем о радостях - кроме одного раза.
--Робеспьер прочел мое письмо, мама. Он поддержит мою жалобу в Собрании!
Слова приходили назад из прошлого.
Предложение Антуана не было одобрено, но мадам де Сен-Жюст помнила, как счастлив был ее сын. Очень странно, заметила она, ведь Антуан должен был считать это неудачей, как он отзывался о многих других случаях. Но он не сказал так в тот раз. Он только повторил, что Робеспьер прочел его письмо. Как если бы его прошение было менее важно, чем тот, внимания которого он искал.
Хотя в эту минуту мадам де Сен-Жюст думала, что наконец поняла. Одна из бумаг, которую она держала, датированные январем 1790 года. Она была озаглавлена "Sur le marc d'argent"
И мне нужна помощь зала. Как это перевести?

---

Продолжение.
-Разве этого не вполне достаточно для заговорщика, чтобы оставить свидетельство? - прибавил один из агентов пренебрежительно.
-Где его комната? - спросил другой агент, разгневанно и нетерпеливо.
Мадам де Сен-Жюст, поняла, что не может сказать ничего такого, что остановит их в достижении их цели. Немного опустив взгляд - жест, который нельзя было расценить, как смирение, но предназначенный, чтобы спрятать от них хлынувшие из глаз слезы - она подчинилась. - Первая дверь налево вверх по лестнице, - пробормотала она.
Не поблагодарив ее за информацию, они начали шумно подыматься по лестнице. Она удержала их запоздалым призывом, показывающим и доказывающим ее душевную силу, которую она не осознавала, что имела в такой момент. - Я требую, чтобы вы ничего не ломали!
Они повернулись. Один из двоих отступил назад к ней, выглядя слегка пугающе. -Ты требуешь? Какой властью, гражданка?
Луиза попыталась остановить свою мать, но мадам де Сен-Жюст внезапно преисполнилась решимости.
- Моей собственной. Это мой дом.
-Согласно нашим законам, это должен был быть его дом. - Она была готова ответить, когда он продолжил:"Даже если он не был бы, мы все еще могли бы захватить дом и арестовать тебя".
Она повысила голос. - На каком основании?
-За то, что породила тирана! - огрызнулся он в ответ.
Она ничего больше не сказала, в то время как другой обернулся в последний раз, чтобы сделать ей заключительное предупреждение. - Будь осторожна, гражданка! - Она не могла не думать, что много человек, подобных этим двоим, говорили те же слова и использовали ту же разновидность устрашения много раз с начала Революции, которую ее сын ожидал с таким энтузиазмом и в которой играл такую важную роль. Несмотря на легчайшую, глубочайшую, постыдную и криминальную мысль, которую она скрывала в себе все эти годы -обвинить во всем этом ее сына - эта одна сцена, разыгравшаяся в ее доме, подтвердила для нее, что даже жертвы ее сына - так как она знала, что это была жертва - никогда не будет достаточно, чтобы изменить человеческую природу.

---

Продолжение фанфика.
-Не говори, - спокойно ответила она, похлопывая дочь по спине. - Я знаю.
Долгое время прошло пока они крепко обнимались, утешая друг друга, как могли. Закрыв глаза, мадам де Сен-Жюст все еще могла ощутить тело дочери в своих маленьких руках, ее хватку на своем платье, слезы на своем плече.
Мадам де Сен-Жюст старалась не плакать. Ей это удалось, когда она напомнила себе, что должна быть сильной ради своей дочери. Однако, спокойствие покинуло ее, когда внезапно тревожная мысль охватила ее.
-Во сколько? -отчаянно, как помнила она, начала она спрашивать у дочери. -"Во сколько это произошло? " Мадам де Сен-Жюст повторяла свой вопрос несколько раз, она не помнила, сколько.
-Франсуа сказал... Поздно после полудня, - наконец ответила Луиза. - Около пяти или шести, но я не уверена, мама.
Антуан, возможно, рассмеялся бы, если б узнал, зачем его матери нужно было знать точное время.
Ей нужно было знать это, чтобы помолиться.
Помолиться.
За душу своего единственного сына.
Он презирал ее фанатизм
Хотя сейчас он не отнесется с презрением, не будет насмехаться, не засмеется над чем бы то ни было снова.
Мадам де Сен-Жюст вспомнила другой стук в дверь, когда Луиза все еще была с ней, ее слезы не успели высохнуть на ее плече. На этот раз это был не член семьи.
-Гражданка Сен-Жюст!
Так ее называли в мире ее сына.
-Открывай эту дверь!
Молча она подошла к двери и открыла ее кричавшим. Их было двое. Они вошли в дом.
-У нас есть мандат от Конвента на изъятие любых интересующихся нас бумаг, принадлежащих одному из тиранов.
Она почувствовала как сердце сжалось в груди. Моргнув, она подавила все видимые эмоции, как это делал ее сын - говорили, как она слышала, совершенно прекрасно. Она, возможно, была единственной, кто знал, что он выучился этому от нее.
-Что вы рассчитываете здесь найти, умоляю, скажите? - хладнокровно спросила она.
-Что-нибудь, что докажет его причастие к заговору.
Мадам де Сен-Жюст усмехнулась. - Он не входил в этот дом больше чем на час с тех пор, как был избран в Конвент в 92-м, вашем I году.

---

Уже третий день дома. Понемножку выхожу, гулять и в магазин. Читаю одновременно фанфики по Good omens, "Обитаемый остров"и " Большие надежды ". Не получается ни на чем сосредоточится. Пытаюсь переводить и в очередной раз понимаю, что плохо знаю свой родной язык.

---

Я таки вспомнила, что это дневник о ВФР, а не о моем здоровье и даже не об институтках. Хотя у меня, увы, еще будет заключительный пост про обожание.
Перевожу фанфик Remember the Brightness if this Summer Day Maelicia (?)
Мадам де Сен-Жюст посмотрела на поля, окружающие маленькую деревню Блеранкур. Они сияли золотом, как медленно садящееся солнце. Из окна она могла видеть крестьян, готовящихся к сбору урожая и несколько ребят, бегущих по сену, слишком невинных и беззаботных, чтобы понимать, что они - дети, живущие при Терроре. Дети, которые переживут Террор. Но она не могла не думать, что они должны испытывать некие чувства к природе уникального момента, в котором они живут, к природе этой наступившей новой эры, к будущему, рождающемуся перед их глазами. Они уже говорили о нем. Они скоро будут сражаться за него. Хотя за что они сейчас будут воевать? За кого? Что случится, что изменится сейчас, когда ее сын...
Антуан имел привычку тоже гулять по этим полям. Мадам де Сен-Жюст вспоминала. На летних каникулах, когда он мог покинуть Колледж Ораторианцев, он бегал и играл тут каждый год. Хотя на самом деле он не бегал и не играл. Чем старше он становился, тем дольше он просто прятался здесь, лежа на темной земле и смотря на небо и облака над ним. Это то, что ее дочери- его младшие сестры - рассказывали ей, когда она посылала их привести своего брата домой, так как он никогда не отвечал на призывы и требования своей матери.
О чем он думал? О смерти или жизни? О прошлом или будущем? О себе или о других? Она схватилась за тяжёлую деревянную раму окна, у которого она стояла, болезненный вздох, еще не рыдание, сотряс ее тело.
Сегодня был насыщенный день.
Она ничего этого не ожидала.
Хотя она всегда знала, что этот день настанет достаточно скоро.
Она вспоминала крики, которые оторвали ее от повседневных дел этим утром. Это были крики ее старшей дочери Луизы, которая отчаянно стучала в дверь, которую ее мать открыла так быстро, как смогла. Мадам де Сен-Жюст вспоминала, как та упала ей на руки, плача и паникуя.
-Франсуа сказал мне... Антуан... Мама, он... Его... Робеспьера и Куто... О, боже!
Это все, что она смогла пробормотать, прежде чем она не смогла больше сдерживать свои рыдания. Мадам де Сен-Жюст знала. Она поняла, что Луиза старалась объяснить.

---

Сделали мне операцию и выяснилось, и выяснилось, что опухоли доброкачественные. Ура!

---

Часть вторая.

Из-за столь полной изоляции в институтах было довольно много странных обычаев, которые, как и распорядок дня, не менялись десятилетиями. Я не знаю, когда зародилось обожание. Уже. Ржевская
одна из первого выпуска смолянок вспоминает, что она служила предметом "некоторого рода обожания" Для других воспитанниц. Екатерину институтки, кажется, не обожали так, как обожали впоследствии императоров. Итак, обожание начиналось так. " Приласкает бывало, кто-нибудь из больших новенькую, из чувства жалости или за ее миловидность. Новенькая, охваченная суровой обстановкой... Растает от неожиданной ласки. Старенькие заметят это. "А ты, значит, должна ее обожать". "Что значит обожать?"-спросит новенькая. "Ты будешь кричать, когда она будет проходить мимо тебя:
очаровательная, божественная, ангел н
а-французском ) , будешь целовать ее в плечо, будешь посылать ей конфеты, которые тебе привезут родные. А она будет тебя счастливить, то есть иногда в рекреацию позволит ходить рядом с собой и разговаривать, и когда ты по целуешь ее в плечо, то поцелует тебя в голову.

---

Как же мне не хватает ноутбука или компьютера! Смартфон не предназначен для того, чтобы с него писать сколько-нибудь длинные тексты.

---

Завтра кладут в больницу. В понедельник операция.

---

Жестко клинит на старых моих фандомах, раннем христианстве (и я уже перечитала. Ренана), и Толкиене и Стругацких.

---

Это первая часть. Будут еще две:

Итак, традиция обожания в женских институтах. Сразу делаю оговорку, я не рассматриваю этот обычай, как проявление скрытых лесбийских наклонностей. Во-первых, обожать начинали сразу после поступления в институт. То есть, 9-ти, а то и 6-7 летние девочки. Какие в этом возрасте сексуальные мысли. Во-вторых, обожание не было тайной. О том, кто кого обожает знали не только другие институтки из того же класса, но и смотревшее сквозь пальцы начальство. Очень строгое к нарушениям нравственности. Водовозову чуть не исключили из Смольного за то, что на свидании она поцеловала родного брата. (Классная дама не поверила, что это был её брат). Подробнее о том, как начинали обожать, и как наивен был этот обычай - дальше, по мемуарам. Энгельгарт. А теперь пару слов про институты. Первый из них, Смольный (неофициальное название, в честь монастыря в здание которого вселились институтки) был основан в 1764 г. Императрица и первый куратор института - Бецкой поставили себе задачей дать учащимся идеальное воспитание. ( и весьма по тем временам приличное образование, но в первую очередь все же воспитание). Тогда эти девушки по выпуске могут дать в свою очередь идеальное воспитание детям. Так появится новая порода людей. Программа, как вы понимаете, утопическая. Ни идеального воспитания, ни хорошего образования за полным неимением хороших учителей тогдашние смолянки не получали. Но сохранилась идея полной изоляции от порочного внешнего мира, из-за которой институток называли монастырками. В. Смольном учились 12 лет, принимались туда дети не старше 6. При. Марии Федоровне (в 1796-1828 руководила Смольным и множеством основанных ей институтов)срок обучения сократился до 9 лет в. Смольном и 6 лет в прочих институтах. Но вплоть до середины 50-х годов 19 в. Институтки воспитывались в полной изоляции от внешнего мира, прерываемой лишь посещениями родственников или ( в столичных институтах) посещениями членов царской семьи.

---

О, что я нашла. Роман Уэллса "Чудесное посещение" Об ангеле, попавшем в английскую глубинку. Почитаю. Пишу текст об обожании, завтра вывешу первую часть.))))

---

Пыталась сегодня разобраться в собственных выписках из мемуаров институток годичной и двухгодичной давности. У меня такой замечательный почерк, что я не понимаю где-то с четверть слов.

---

Заболела темой ангелов и демонов. Да, мне стыдно. Перечитала Толстого" Чем люди живы"," Скорбь сатаны" (Одно слово, декаданс, но очень неплохо написано), " Письма. Баламута (одна из любимых моих вещей) , "Переландру"... И " Ребенка Розмари" (Бред, но относительно читабельный. Правда, вторую часть не одолела). И бесчисленные фанфики по good omens на русском и на английском.

---

Никак меня не положат в больницу. Место в онкоцентре на Каширке нет. И вообще непонятно, согласятся ли тамошние хирурги меня оперировать. Мне сегодня онколог сказала, что спешки нет. Может быть, новообразования доброкачественные. Вот именно, что может быть. Мне несколько стыдно за предыдущий пост, но поскольку я не хочу стирать комменты, удалять не буду. Мне еще и выходить никуда нельзя, так как есть, несмотря на прививку, некоторый шанс схватить корону, а тогда меня уж точно никуда не положат. А я хочу в музей Востока. И в гости к знакомой. И гулять по паркам. От меня пешком можно дойти до. Лосиного острова, но это все. Попробую, Все-таки переводить Флейшмана, но со смартфона это очень тяжело. И за мной пост про обожание среди институток и епархиалок.

---

Я, кажется, умираю. Это не истерика, а констатация фактов. У меня кисты в яичниках и матке. Многочисленные. При том, что чуть больше месяца мне делали сосков из матки и все было нормально. Если что, тупо наглотаюсь таблеток.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Из. Шумилова. Во время быстрого и великодушного примирения короля с. Ассамблеей на заседании 15июля, на котором слабонервный депутат. Блан умер от волнения и восторга.

---

Вообще то это надо было бы вывесить 10 термидора. Нереалистично и сентиментально, но меня тронуло. Сыч. И тогда он загадал: если в оставшиеся минуты увидит человеческое лицо, значит жизнь прожита не зря. Но вот они уже на площади, их стаскивают с повозок, у эшафота ставят корзины, куда через несколько минут полетят их головы... Он усматривается в толпу, но лица отдельных людей сливались в одну рожу, дышащую ненавистью и злобой, изрыгающую проклятия и угрозы. Какое-то массовое помутнение разума... Или закономерный итог?. "Тираны! Убийцы! Сейчас вы захлебнетесь в собственной крови! - неслось со всех сторон, перемеживаясь аплодисментами и радостными криками. -к черту максимум! Долой тиранов! Да здравствует республика!" " неужели зря? Неужели все напрасно? А вот это действительно страшно...",-пронеслось в голове. Сен-жюста. Июльский зной колыхался над площадью. Революции. Гудела возбужденная толпа, затрещали барабаны, казнь начиналась... Настал его черед. Взглядом он попрощался с. Робеспьером, затем ещё раз оглядел толпу. Значит, зря... Что ж... Видно он заслужил это... Его подвели к ступеням эшафота, где уже ждал палач, который через несколько мгновений покажет его голову народу. Вдруг он остановился. Слева, в толпе мелькнуло знакомое лицо. Он его сразу узнал. Это был мальчишка, которому полгода назад он отдал своё депутатское жалованье. Помниться, у него умирала мать, а в доме уже три дня не было и крошки хлеба. Как он оказался здесь? Антуана тогда поразило лицо этого мальчугана - сколько в нем было отчаяния, беспредельного горя и уже угасающей надежды. Он вдруг ясно вспомнил, что даже споткнулся, когда встретился тогда с его глазами. Как же его звали? Он же спросил его и тот ответил. Боже, как же его имя? Только бы вспомнить! Нет ничего сейчас важнее! Так как же? Николя! Ну, конечно, Николя! Сен-жюст облегчённой вздохнул. Мальчишка, с глазами, полными слез, заеусив губу, смотрел на. Сен-жюста. На мгновение их глаза встретились. Что увидел Антуан в его не по-детски серьезном взгляде? Кто знает... Но лицо. Сен-жюста посветлело, и он спокойно поднялся на эшафот, шагнул к гильотине - и в вечность