A small part of mankind had the courage to try to make man into. . . man. Well, the experiment was not successful.
Сен-Жюстом я вас завтра порадую. Так же как и связном рассказом об обучении Павла и семье Пестеля.
Пока я тут взяла смеха ради одну из "книг, срывающих покровы со страшных тайн" движения декабристов. Одно хорошо, теории масонского заговора я там не обнаружила.
Но вот, например, одна из очень немногих тайн. действительно в советское время бывшая тайной. Открыла ее мадам Киянская. Пестель решил. что после восстания, особенно, если оно начнется на юге, революционерам понадобятся деньги, а открытые грабежи, как случилось У Сергея Муравьева это как-то неспокойно(тут уж я домысливаю) и банальнейшим образом начал грабить казну и, в меньшей степени. казну своего полка. Впрочем. о полке он по-своему заботился, солдаты его любили и жили не плохо. так что брал он. видимо, в первую очередь из нашей многострадальной казны. Не для себя! Сам он жил на жалование. родители ему не помогали, наоборот, он пытался помочь всем своим родственникам. Жил он бедно и деньги его не волновали. Но авторы упорно проводят параллель между ним и Чичиковым. О том, что деньги шли не на его личные расходы, естественно, не упомянуто. Далее без перехода неизвестно зачем (показать глупость Пестеля?) рассказывается история. как Пестель, решив, что дело их безнадежное и впав в религиозный мистицизм побеседовал с Лорером.
Однажды, придя к Пестелю вечером, по обыкновению, я застал его лежащим. При моем входе он приподнялся и после краткого молчания, с челом сумрачным и озабоченным, сказал мне как-то таинственно:
- Николай Иванович, все, что я вам скажу, пусть останется тайной между нами. Я не сплю уже несколько ночей, все обдумывая важный шаг, на который решаюсь... Получая чаще и чаще неблагоприятные сведения от управ, убеждаясь, что члены нашего общества охладевают все более и более к notre bonne cause (к нашему делу (фр.)), что никто ничего не делает в преуспеяние её, что государь извещен даже о существовании общества и ждет благовидного предлога, чтоб нас всех схватить, - я решился дождаться <18>26 года (мы были в ноябре 1825 г.), отправиться в Таганрог и принесть государю свою повинную голову с тем намерением, чтоб он внял настоятельной необходимости разрушить общество, предупредив его развитие дарованием России тех уложений и прав, каких мы добиваемся. Недавно я ездил в Бердичев, в Житомир, чтоб переговорить с польскими членами, но и у них не нашел ничего радостного. Они и слышать не хотят нам помочь и желают избрать себе своего короля в случае нашего восстания. Сам же государь Александр с 1817 года, видимо, изменил свое либеральное направление, поддавшись совершенно Меттерниху, который напевает ему, что добротою, снисходительностию можно только потрясти троны и разрушить их... Прусский король, много обещавший и ничего не исполнивший, небось, когда ему приходилось плохо, сам был главою в <18>13 и <18>14 году своего Tugendbund'а, а теперь и он охладел. Что скажете вы на мое намерение?
- Признаюсь вам, Павел Иванович, что вы подымаетесь на рискованное дело. Хорошо, ежели государь снисходительно примет ваше извещение и убедится вашими доводами, ну а ежели нет? Ведь дело идет о спокойствии и счастии целой страны. А как интересы государств, связанных принципом Макиавелли, перетянут на свою сторону императора Александра, что тогда будет? По-моему, вам одним не следует решаться на такой важный шаг и нужно непременно сообщить ваш план хоть некоторым членам общества, как, напр<имер>, Юшневскому, Муравьеву, хоть для того только, чтоб никто не мог вас заподозрить, что вы ищете спасения личного, делаясь доносчиком дела общего, в котором отчаиваетесь...
Пестель пожал мне руку и замолчал.
То, как не терпевший всякого противоречия Пестель беспрекословно послушался Лорера, показывает, что это был лишь минутный порыв. Мне есть еще, что сказать об этой сцене,но это как-нибудь потом. Но главное, можете вы представить себе Чичикова терзаемого такими порывами?
И бесподобная цитата. Просто у академика М. В. Нечкиной свое представление о правде, иначе, она, как многие честные люди исчезла в лагерях, а не писала бы книги на исторические темы. От души желаю авторам пожить в сталинское время и попробовать писать честные книжки по истории русского рев. движения.
Ладно, теперь история из Лебедева. Когда Павел Пестель заканчивал Пажеский корпус он по результатам экзаменов был признан лучшим из 14 пажей. Но директор Клингер не то за что-то не взлюбил Павла. не то просто не любил русских (а , хотя Пестеля регулярно обзывали немцем, его род давно уже полностью обрусел), но он хотел. чтобы первым стал приближенный к двору юноша-немец, некто Адлеберг. В результате он направил куда-то наверх, возможно, что и самому государю записку о Пестеле. смахивающую на донос. "...на товарищей влиять любит. самостоятелен и замкнут... имеет ум, в который легко извне вливаются вольнолюбивые внушения. Так подвергал рассуждению о значении помазания его величества, замечен был в суждениях о несправедливости крепостного состояния..." Пестеля все же выпустили первым, но не поручиком. а прапорщиком в Литовский полк. Ум. унаследованная от отца склонность к дисциплине и жестокости с младшими чинами, странно сочетавшиеся с политическим радикализмом уже в 18 лет (а с трудами просветителей. он, видимо, познакомился позднее!), не помогли ему сделать быструю карьеру, необходимую для дела. Если верить Лебедеву. царь надолго запомнил характеристику директора.
Пока я тут взяла смеха ради одну из "книг, срывающих покровы со страшных тайн" движения декабристов. Одно хорошо, теории масонского заговора я там не обнаружила.
Но вот, например, одна из очень немногих тайн. действительно в советское время бывшая тайной. Открыла ее мадам Киянская. Пестель решил. что после восстания, особенно, если оно начнется на юге, революционерам понадобятся деньги, а открытые грабежи, как случилось У Сергея Муравьева это как-то неспокойно(тут уж я домысливаю) и банальнейшим образом начал грабить казну и, в меньшей степени. казну своего полка. Впрочем. о полке он по-своему заботился, солдаты его любили и жили не плохо. так что брал он. видимо, в первую очередь из нашей многострадальной казны. Не для себя! Сам он жил на жалование. родители ему не помогали, наоборот, он пытался помочь всем своим родственникам. Жил он бедно и деньги его не волновали. Но авторы упорно проводят параллель между ним и Чичиковым. О том, что деньги шли не на его личные расходы, естественно, не упомянуто. Далее без перехода неизвестно зачем (показать глупость Пестеля?) рассказывается история. как Пестель, решив, что дело их безнадежное и впав в религиозный мистицизм побеседовал с Лорером.
Однажды, придя к Пестелю вечером, по обыкновению, я застал его лежащим. При моем входе он приподнялся и после краткого молчания, с челом сумрачным и озабоченным, сказал мне как-то таинственно:
- Николай Иванович, все, что я вам скажу, пусть останется тайной между нами. Я не сплю уже несколько ночей, все обдумывая важный шаг, на который решаюсь... Получая чаще и чаще неблагоприятные сведения от управ, убеждаясь, что члены нашего общества охладевают все более и более к notre bonne cause (к нашему делу (фр.)), что никто ничего не делает в преуспеяние её, что государь извещен даже о существовании общества и ждет благовидного предлога, чтоб нас всех схватить, - я решился дождаться <18>26 года (мы были в ноябре 1825 г.), отправиться в Таганрог и принесть государю свою повинную голову с тем намерением, чтоб он внял настоятельной необходимости разрушить общество, предупредив его развитие дарованием России тех уложений и прав, каких мы добиваемся. Недавно я ездил в Бердичев, в Житомир, чтоб переговорить с польскими членами, но и у них не нашел ничего радостного. Они и слышать не хотят нам помочь и желают избрать себе своего короля в случае нашего восстания. Сам же государь Александр с 1817 года, видимо, изменил свое либеральное направление, поддавшись совершенно Меттерниху, который напевает ему, что добротою, снисходительностию можно только потрясти троны и разрушить их... Прусский король, много обещавший и ничего не исполнивший, небось, когда ему приходилось плохо, сам был главою в <18>13 и <18>14 году своего Tugendbund'а, а теперь и он охладел. Что скажете вы на мое намерение?
- Признаюсь вам, Павел Иванович, что вы подымаетесь на рискованное дело. Хорошо, ежели государь снисходительно примет ваше извещение и убедится вашими доводами, ну а ежели нет? Ведь дело идет о спокойствии и счастии целой страны. А как интересы государств, связанных принципом Макиавелли, перетянут на свою сторону императора Александра, что тогда будет? По-моему, вам одним не следует решаться на такой важный шаг и нужно непременно сообщить ваш план хоть некоторым членам общества, как, напр<имер>, Юшневскому, Муравьеву, хоть для того только, чтоб никто не мог вас заподозрить, что вы ищете спасения личного, делаясь доносчиком дела общего, в котором отчаиваетесь...
Пестель пожал мне руку и замолчал.
То, как не терпевший всякого противоречия Пестель беспрекословно послушался Лорера, показывает, что это был лишь минутный порыв. Мне есть еще, что сказать об этой сцене,но это как-нибудь потом. Но главное, можете вы представить себе Чичикова терзаемого такими порывами?
И бесподобная цитата. Просто у академика М. В. Нечкиной свое представление о правде, иначе, она, как многие честные люди исчезла в лагерях, а не писала бы книги на исторические темы. От души желаю авторам пожить в сталинское время и попробовать писать честные книжки по истории русского рев. движения.
Ладно, теперь история из Лебедева. Когда Павел Пестель заканчивал Пажеский корпус он по результатам экзаменов был признан лучшим из 14 пажей. Но директор Клингер не то за что-то не взлюбил Павла. не то просто не любил русских (а , хотя Пестеля регулярно обзывали немцем, его род давно уже полностью обрусел), но он хотел. чтобы первым стал приближенный к двору юноша-немец, некто Адлеберг. В результате он направил куда-то наверх, возможно, что и самому государю записку о Пестеле. смахивающую на донос. "...на товарищей влиять любит. самостоятелен и замкнут... имеет ум, в который легко извне вливаются вольнолюбивые внушения. Так подвергал рассуждению о значении помазания его величества, замечен был в суждениях о несправедливости крепостного состояния..." Пестеля все же выпустили первым, но не поручиком. а прапорщиком в Литовский полк. Ум. унаследованная от отца склонность к дисциплине и жестокости с младшими чинами, странно сочетавшиеся с политическим радикализмом уже в 18 лет (а с трудами просветителей. он, видимо, познакомился позднее!), не помогли ему сделать быструю карьеру, необходимую для дела. Если верить Лебедеву. царь надолго запомнил характеристику директора.