A small part of mankind had the courage to try to make man into. . . man. Well, the experiment was not successful.
Кертис будет в понедельник. А завтра я скатаюсь в Звенигород
А пока Пушкин о Вольтере и Екатерине. (Я уже это цитировала но потом стерла)...
Своеобразную полемику с Вольтером можно увидеть и в пушкинских" Заметках по русской истории XVIII века" (1822). "Голос обольщенного яВольтера не избавит ее ( Екатерины) славной памяти от проклятия России" - эти слова, представляющие собой, по всей вероятности, ответ Карамзину, автору"Исторического похвального слова Екатерине Второй ", звучали вместе с тем и упреком Вольтеру, способствовавшему легенде о 'Минерве Севера" и ее "просвещенном" государстве. В другом месте заметок Пушкин говорит об этом с еще большей определённостью: "Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами; очень естественно; они знали ее только по переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать".
Не следует, однако, преувеличивать антивольтеровский пафос этих заметок, как известно, направленных в основном против Екатерины и " жестокой деятельности ее деспотизма", скрывавшегося под личиной кротости и терпимости". Вольтер же в интерпретации Пушкина оказывался лишь жертвой"ее отвратительного фиглярства в сношениях с философами ее столетия". Отсюда и заключительное суждение поэта, в большой мере смягчающее резкость предшествующих: "Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и короне, он не знал, он не мог знать истины".
А пока Пушкин о Вольтере и Екатерине. (Я уже это цитировала но потом стерла)...
Своеобразную полемику с Вольтером можно увидеть и в пушкинских" Заметках по русской истории XVIII века" (1822). "Голос обольщенного яВольтера не избавит ее ( Екатерины) славной памяти от проклятия России" - эти слова, представляющие собой, по всей вероятности, ответ Карамзину, автору"Исторического похвального слова Екатерине Второй ", звучали вместе с тем и упреком Вольтеру, способствовавшему легенде о 'Минерве Севера" и ее "просвещенном" государстве. В другом месте заметок Пушкин говорит об этом с еще большей определённостью: "Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами; очень естественно; они знали ее только по переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать".
Не следует, однако, преувеличивать антивольтеровский пафос этих заметок, как известно, направленных в основном против Екатерины и " жестокой деятельности ее деспотизма", скрывавшегося под личиной кротости и терпимости". Вольтер же в интерпретации Пушкина оказывался лишь жертвой"ее отвратительного фиглярства в сношениях с философами ее столетия". Отсюда и заключительное суждение поэта, в большой мере смягчающее резкость предшествующих: "Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и короне, он не знал, он не мог знать истины".