A small part of mankind had the courage to try to make man into. . . man. Well, the experiment was not successful.
Речь защитника Людовика Десэза.
Граждане, представители нации настал, наконец, момент , когда Людовик, обвиненый от имени французского народа, может высказаться перед самим же народом! Настал, наконец, тот момент, когда он вместе с защитниками, которых дали ему человеколюбие и закон, может представить нации защитительнуб речь, продиктованную его сердцем, и показать ей, какими намерениями он всегда воодушевлялся! Уже молчание, царящее вокруг меня, свидетельствует о том, что на смену дням гнева и предубеждения пришел день правосудия, что этот торжественный акт - не пустая формальность, что храм свободы есть также и храм беспристрастия, послушног одному закону, и что человек, попавший в унизительно е положение обвиняемого - кто бы он ни был - всегда может рассчитывать на внимание и участие даже со стороны своих обвинителей.
Я говорю :"человек, кто бы он ни был" - потому что , в самом деле, Людовик уже не более, как человек, и притом, человек обвиняемыц. Он потерял всякое обаяние, он бессилен, он не может больше возбуждать ни опасений ни надежд; поэтому в настоящий момент вы должны относиться к нему не только с величайшей справедливостью, но даже - позволю себе заметить - с величайшей снисходительностью. Он имеет право на все сострадание, какого заслуживает беспредельное несчастье; и если, действительно, как выразился один знаменитый республиканец, невзгоды королей принимают в глазах всех, кто жил при монархическом режиме, более трогательный и священный характер, чем бедствия других людей, то тем более живое сочувствие должна возбуждать судьба человека, занимавшего самый блестящий трон в мире, мало того, это сочувствие должно возрастать по мере приближения развязки
Граждане, представители нации настал, наконец, момент , когда Людовик, обвиненый от имени французского народа, может высказаться перед самим же народом! Настал, наконец, тот момент, когда он вместе с защитниками, которых дали ему человеколюбие и закон, может представить нации защитительнуб речь, продиктованную его сердцем, и показать ей, какими намерениями он всегда воодушевлялся! Уже молчание, царящее вокруг меня, свидетельствует о том, что на смену дням гнева и предубеждения пришел день правосудия, что этот торжественный акт - не пустая формальность, что храм свободы есть также и храм беспристрастия, послушног одному закону, и что человек, попавший в унизительно е положение обвиняемого - кто бы он ни был - всегда может рассчитывать на внимание и участие даже со стороны своих обвинителей.
Я говорю :"человек, кто бы он ни был" - потому что , в самом деле, Людовик уже не более, как человек, и притом, человек обвиняемыц. Он потерял всякое обаяние, он бессилен, он не может больше возбуждать ни опасений ни надежд; поэтому в настоящий момент вы должны относиться к нему не только с величайшей справедливостью, но даже - позволю себе заметить - с величайшей снисходительностью. Он имеет право на все сострадание, какого заслуживает беспредельное несчастье; и если, действительно, как выразился один знаменитый республиканец, невзгоды королей принимают в глазах всех, кто жил при монархическом режиме, более трогательный и священный характер, чем бедствия других людей, то тем более живое сочувствие должна возбуждать судьба человека, занимавшего самый блестящий трон в мире, мало того, это сочувствие должно возрастать по мере приближения развязки