A small part of mankind had the courage to try to make man into. . . man. Well, the experiment was not successful.
В напечатанной на страницах Московского Телеграфа программной ( хотя и несколько запоздалой) для русского романтизма статье О романе Н. Полевого Клятва при гробе Господнем" Бестужев ( Марлинский) констатировал, что, как ни велика была повсеместна власть Вольтера над современниками, он не опередил своего века. Иронизируя над теми, кто считает его, жалкого болтуна, величайшим философом, он не признавал в нем ни творца французской эпопеи, презрительно отзываясь о надутой Генриаде, этой выношенной до нитки аллегории, которой рукоплескал XVIII век до мозолей, зевая под шляпою и над которой мы даже не зеваем, оттого, что спим, ни драматурга ( Зажмурьте глаза - и вы не узнаете, кто говорит: Опрсмпн или Альзира, Китайская сирота или камер-юнкер Людовика XIV). Вольтер был для него лишь трибуном своего века, представителем своего народа. Представителем же романтизма в эту эпоху вещественности являлся по его мнению независимый чудак Руссо