Греч о Рылееве.
Кондратий Федорович Рылеев - соучастник Пестеля, но самая резкая ему противоположность. Один был аристократ и метил в цари; другой - человек неважный и сам не знал чего хотел. Рылеев, небогатый дворянин, был воспитан в первом кадетском корпусе, показывал с детства большую любознательность, учился довольно хорошо, чему учили в корпусе, вел себя порядочно, но был непокорен и дерзок с начальниками. И с намерением подвергался наказаниям: его секли нещадно; он старался выдержать характер, не произносил ни жалоб, ни малейшего стона и, став на ноги, опять начинал грубить офицеру.
Он был выпущен в артиллерию, вскоре вышел в отставку и был по выборам дворянства заседателем в Петербургской Уголовной Палате, служил усердно и честно, всячески старался о смягчении судьбы подсудимых, особенно простых, беззащитных людей. В то же время был он правителем дел Правления Российско-американской компании. Как я слышал от директора компании Ивана Васильевича Прокофьева, он в начале своего служения трудился ревностно и с большой пользой, но потом, одурев от либеральных мечтаний, охладел к службе и валил через пень колоду
Поэтического дарования он не имел и писал стихи не гладкие, но замечательные своею силою и дерзостью. В послании Вяземскому, написанном будто бы в подражание Персиевой сатире к Рубеллию, напечатанном в "Невском Вестнике", он говорил очень явно об Аракчееве.
В одном отношении Рылеев стоит выше своих соучастников. Почти все они ,замышляя зло против правительства и лично против государя, находились в его службе, получали чины, ордена, жалование, денежные и другие награды. Рылеев, замыслив действовать против правительства, перестал пользоваться его пособием и милостями....
Воротимся к Рылееву. Откуда залезли в его хамскую голову либеральные идеи? Прочие заговорщики воспитаны были за границей, читали иностранные книги и газеты, а этот неуч, которого мы обыкновенно звали цвибелем , откуда набрался этого вздору? Из книги: " Сокращённая библиотека, составленная для чтения кадет учителем корпуса, даровитым, но пьяным Железниковым, который помешал в ней целиком разные республиканские рассказы, описания, речи из тогдашних журналов. Утверждают, что мятежники 14-го декабря были большею частью лицеисты. Неправда: были два лицеиста, Пущин и Кюхельбекер, да и последний был полоумным. Большая часть была воспитанники первого кадетского корпуса, читатели библиотеки Железникова.
Заманчивые идеи либерализма, свободы, равенства, республиканских доблестей ослепили молодого недообразованного человека! Читай он по-французски или по-немецки, не говорю уже по-английски, он с ядом нашел бы и противоядие. За улыбающимися обещаниями и светлыми мечтами 1789 года развезла бы перед ним пасти свои гидра 1793 года.
Рылеев был не злоумышленник, не формальный бунтовщик, а фанатик, слабоумный человек, помешавшийся на пункте конституции. Бывало, сядет у меня в кабинете и возьмет Гамбурскую газету", читает, ничего не понимая, строчку за строчкой; дойдет до слова Constitution, вскочит и обратиться ко мне:"Сделайте одолжение, Николай Иванович, переведите мне, что тут такое. Должно быть, очень хорошо! "
Фанатизм силен и заразителен, и потому не удивительно, что пошлый, необразованный Рылеев успел увлечь за собой людей, которые были несравненно выше его во всех отношениях,- например, Александра Бестужева. Однажды шли они вдвоем из заседания Общества соревновательный просвещения и благотворительности и толковали, каким образом может быть направлено это общество к какой-либо высшей практической цели. Тогда Рылеев открыл Бестужеву о замысле некоторых по его словам благородных людей, имеющих целью преобразование России, и взял с него слово приступить к этому скопищу.
С Николаем Тургеневым Рылеев познакомился у меня, 4 октября 1822 года, на праздновании десятилетия "Сына Отечества". Меня и многих изумило, что надутый аристократ и гёттингенский дурак долго беседовал с плебеем и кадетом, который даже не говорил по-французски. Могли ли мы воображать, о чем они толкуют и до чего дойдет бедный цвибель! Рылеев сделался двигателем и душой этого дела, искал, набирал соумышленников, внушалим свои революционные мечтания, писал сатирические и возмутительные стихи.
MORE]

@темы: декабристы, Рылеев

---

С тех пор как я стала писать со смартфона. опечатки множатся. Я всячески стараюсь их отловить, но не всегда получается. Традиционно заткнув желание поныть по поводу отсутствия лайков вылезаю из сети... Завтра в Щукинское, в пятницу Иллюзион, в воскресенье Дом учёных и, конечно же, ежедневная Ленинка.

@темы: личное

---

Некий Патрик о' Мара о Рылееве в кадетском корпусе.
Поступление Рылеева в корпус ... совпало с началом нового периода в его истории: генерал-директором корпуса был назначен генерал майор Фридрих Максимилиан Клингер, немецкий поэт, соратник Гете в знаменитый период "Бури и натиска". Пьеса Клингера и дала название этому литературному течению (1774- 1776). Имея в виду будущую литературную и политическую деятельность Рылеева, можно найти долю иронии в том, что в пьесах яКоингера того периода существовал образ politisch revolutionar, а многие его герои были настоящими Freuheitshelden, боровшимися против слабых или деспотических правителей. Клингер окончил Гессенский университет и поступил на русскую службу в 1790 г. Посвящая почти все свое время любимым литературным занятиям и игре со своими собаками, Клингер пренебрегал своими служебными обязанностями, поэтому корпус начал приходить в упадок... К моменту его отставки в 1820 г. дела корпуса находились в самом плачевном состоянии.
Поэтические порывы уживались в нем (Клингере) с явно ненасытной страстью налагать на своих питомцев незаслуженные и безжалостные телесные наказания. Он внушал своим подопечным, называвшим его Белым Медведем, глубокий страх. .. Греч сообщает, что Рылеева часто секли, но что он переносил наказание вполне мужественно, без "жалоб" или "малейшего стона". Имея в виду иные отзывы Греча о Рылееве, эта характеристика без преувеличения является похвалой. Точно также, согласно Кропотову" беспрестанно повторяемые наказания так освоили его с ними, что он переносил их с необыкновенным хладнокровием и стоицизмом.
В первые годы своего пребывания в корпусе Рылеев упрочил за собой репутацию мастера шутливых розыгрышей и способного сочинителя эпиграмм на преподавателей. Он сочинил стихотворение на смерть весьма популярного среди кадетов повара Кулакова, но в стихотворении упоминался также один из преподавателей - Бобров... ( а не эконом?) . Бобров сказал Рылееву, что литература - это никчемное занятие, приносящее одни несчастья. Примерно за три года до окончания корпуса Рылееву грозило исключение. Это был один из тех случаев, когда он взял на себя вину и был наказан за чужой поступок. Благодарные друзья, страстно желавшие ему помочь, доказали его невиновность и угроза исключения отпала. После этого Рылеев старался выказывать себя в более благоприятном свете, а также стал более серьёзно относиться к своим занятиям, чтобы приобрести теоретические знания, необходимые ему как будущему артиллерийскому офицеру.
В своих показаниях Следственной комиссии Рылеев сообщает, что его научные познания распространялись на артиллерийское дело, фортификацию, алгебру, геометрию, тригонометрию, физику. География и история также фигурировали в этом списке. Неизменный интерес Рылеева к истории отразился на его последующем творчестве. Что касается литературы, то по этому предмету он всегда был одним из первых учеников/. Однако основноетанимание в учебной программе уделялось военным и техническим предметам, что не соответствовало склонностям Рылеева. Поэтому он учился успешно, но не блестяще.

@темы: декабристы, Рылеев

---

Морлей.
Когда Дидро прибыл в Петербург , Вольтер поздравил императрицу с тем, что она может познакомиться с этой единственной в своем роде личностью, но, - прибавил он, - "Дидро - не единственный француз, приходящий в восторг от вашего величия. Мы - светские миссионеры, проповедующие религию св. Екатерины, и мы можем похвастаться тем, что наша церковь порядочно обширна". Мы уже говорили о том, что Екатерина из великодушия приобрела библиотеку Дидро и назначила ему жалованье за то, чтоб он хранил ее в качестве ее библиотекаря. " Я никак не ожидала, - сказала она, - что покупка библиотеки доставит мне столько изысканных комплиментов; все осыпают меня похвалами за эту покупку. Но вы, - кому человечество обязано сильной поддержкой, оказанной вами невинности и добродетели в лице Каласа, - вы должны сознаться, что было бы жестоко и несправедливо разлучать ученого с его книгами" . Ах, ваше величество", -отвечает на это самый любезный из всех царедворцев. - прошу вас извинить меня; нет, вы не северное сияние, а бесспорно самая блестящая северная звезда и никогда ещё не было такой благотворной звезды как вы. Андромеда, Персей, Каллисто не могут равняться с вами. Все эти звезды оставили бы Дидро умирать с голода. Его преследовали в его родной стране, а ваши благодеяния отыскали его там! Людовик XIV был менее великодушен, чем ваше величество: он награждал достоинства в чужих странах, но на них указывали ему другие, тогда как вы сами отыскивали их и сами нашли их. Ваши великодушные старания восстановить в Польше свободу совести представляют такой акт благотворительности, за который человечество всегда будет прославлять вас

@темы: Вольтер, энциклопедисты

---

Ещё 1 термидора(19 июля) армия питала надежды на возвращение Сен-Жюста. Ришар, написав Комитету из Брюсселя в этот день, объявляет об уходе Гуйтона. Его уход создаст огромную пустоту, которая должна быть немедленно заполнена. Мне кажется необходимым, чтобы вы снова направили Сен-Жюста сюда и чтобы вы поручили ему все, что касается общение о управления этой страной и все важные меры, которые диктуют интересы республики, принимаемые здесь. Эта миссия имеет первостепенное значение, и я думаю, что она может быть доверена только члену Комитета Общественного Спасения.
После падения робеспьеристов тон изменился. Добрый друг Жилле, находившийся сейчас в Вареме (?), (13 термидора. 31 июля) поделился своей реакцией на известие, которое он поспешил сообщить армии. Он разделяет негодование всех патриотов против монстров, которые стремились уничтожить свободу в тот самый момент, когда значимые победы устанавливали ее.
Я имел несчастье быть коллегой в течение нескольких дней негодяя Сен-Жюста. И в тот момент, когда он замышлял заговор, я просил вас послать его обратно. Мог ли я считать его преступником, того, кто пользовался величайшим доверием? Если бы только он приехал! Он бы не нашел ни одного муниципалитета, терпящего бедствие. В армии нет ни одного солдата, который не счел бы своим долгом застрелить его.
Вряд ли это можно назвать искренним негодованием. К тому времени было слишком много "заговоров", чтобы позволить втянуть в это дело любого разумного человека. Большинство из них были выдумками, даже искренним людям нравилось (?) предполагаемое восстание эбертистов, а заговор термиддорианцев не был направлен против республики как таковой. Первое было задумано как таковое, а второе на самом деле было просто очередным партийным переворотом, и добрый Жилле, как и многие другие, хотел как можно быстрее подняться на театральный фургон (?). Конечно, вполне вероятно, что за его щедрыми заверениями в дружбе в более ранний период скрывался аналогичный мотив.

@темы: Сен-Жюст, Кертис

---

Он настал тот момент, когда на предложение сходить на концерт я вместо радостного "давайте" сказала :"Я не хочу" .. Я хочу мирно сидеть в Ленинке и переводить Кертиса. Но этого я не сказала. . Зато в среду иду в Щукинское на Пигмалиона.
Ну что я могу сказать о моей культурной программе... Трехгрошовая опера гениальна... Такой очаровательный цинизм. Фильм, увиденный в Иллюзионе Ленинград. Ноябрь уныл... Сюжета как такового нет... Ощущение. что фильм снимали дабы показать побольше видов Питера. Виды красивые, кто бы спорил. Но какой-то смысл у сего зрелища ведь должен быть?

@темы: личное

---

Морлей о Дидро.
Нам недостало бы места рассказать все, что нам известно о добросердечии Дидро,. О его дружелюбии и неистощимой готовности помогать другим. Понятия людей о чувстве дружбы так же разнохарактерны, как и их понятия о других предметах... Дидро довольствовался тем, что смотрел на дружбу как на право и обязанность оказывать услуги, не ожидая ни вознаграждения за них ни признательности. Нельзя не заметить, что это редкое явление. Трудно было бы найти другого человека, более готового посвящать своё время на устройство чужих дел. Он по видимому признавал за всеми право пользоваться его временем., его кошельком и его дарованими. Однажды какой то незнакомец пришел к нему с просьбой написать напыщеннок объявление о новой помаде. Дидро, улыбаясь сел за стол и написал то, о чем его просили. В. более серьёзных вещах он высказывал такую же готовность помогать. Даитлавилль лишился одного из своих детей и его жена была в отчаянии. Дидро был тот, кого просили навещать ее, и он приходил к ней много дней сряду для того, чтобы утешать ее и развлекать.

@темы: энциклопедисты

---

В Ленинке закрыли доступ к дайри. Приходится все посты набирать на смартфоне... Кошмар...

@темы: личное

---

Из Маршиана 11 мессидора он отправлять порцию военных новостей и рассматривает старую жалобу на ослабление кавалерии. " Не забывай о письме, которое мы написали Комитету, чтобы немедленно отменить эту меру, которая может безвозвратно уничтожить нашу кавалерию за очень короткое время. Гуйтон обнимает тебя. Твой коллега и друг Жилле ". В Комитет Жилле направил проникнутое подавленностью письмо от 14 мессидора относительно вероятной необходимости дальнейших оборонительных действий. Очевидно, важность Флерюса не была оценка в полной мере. " Спросите Сен- Жюста. Он знает эту страну. Я отсылаю вам к нему. Более подробно он изложил свои опасения в частном письме Сен - Жюсту от того же числа. " Я раскрываю здесь свое сердце и свои тревоги; никому не показывай это письмо. Прощай, возвращайся поскорее. На следующий день Сен- Жюсту было отправлено еще одно личное письмо sв котором Жилле снова жаловался на приказ отправить кавалерию Пишегрю. Они не выполняли его в данный момент, пока, наконец не пришло сообщение от Комитета; они чувствовали , что спасают таким образом Республику. Сен - Жючта призывали отстаивать свою точку зрения перед Комитетом. " О нас немного забыли, подумай о нас и немедленно присоединяйся к нам. Гуйон обнимает тебя. Твой коллега и друг. Третье письмо от 16 мессидора содержало ещё один длинный список новостей и просьб для армии. " Я от всего сердца приглашаю тебя присоединиться к нам как можно скорее. Однако я знаю, что ты будешь нам очень полезен в Париже, обеспечивая нас припасами. Не забудь о кавалерии." В конце он писал, прося Сен- Жюста передать им то-то и то-то, повторял" Я прошу у тебя прощения, дорогой коллега за то, что писал так часто и такие длинные письма, но я предлагаю тебе только меры по преодоления наших врагов. Мне приходится рассчитывать на твое терпение. Прощай, Гуйтон обнимает тебя". С этим сообщением поток писем прекращается внезапно и полностью. Очевидно, что друзья Сен - Жюста считали его настоящим крестным отцом, который мог помочь своим старым товарищам, как никто другой. Но также невозможно не заметить явную нотку выражающую дружбу во всем этом. Можно добавить, что Комитет отменил приказ о кавалерии, но только после бурной сцены между Сен- Жюстом и Карно

@темы: Сен-Жюст

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Побывала на экскурсии в мемориальной квартире некоего актера, драматурга, режиссёра и директора Малого театра Юдина (он же князь Сумбатов). По крайней мере я теперь знаю, кто это такой. Красивая мебель..Завтра в честь открытия зелёной ветки съезжу в Коломенское, а вечером в Щукинское на Трехгрошовую оперу.

@темы: личное

---

Маслов о кадетском корпусе и Рылееве.
Автор уверен, что Рылеев был принят туда не в четыре года, а в шесть лет.
Первый кадетский корпус. куда поступил Рылеев, был одним из старейших учебных заведений Петербурга. Основанный еще при Анне Иоанновне в 1732 г. под именем "Шляхетского корпуса" ( с 1743 г. " Сухопутный Шляхетский корпус), он за долгий период своего существования переживал эпохи процветания и упадка. Из стен его вышли многие видные деятели на военном и гражданском поприщах (граф П. А. Румянцев, Прозоровский, Каменский, Вяземский, Храповицкий, Стрекалов); здесь же воспитывались и известные наши писатели - Сумароков, Херасков и Озеров. При корпусе была огромная библиотека, музей и типография. До воцарения императора Павла корпус разделялся на камеры по возрастам; в каждой камере было по двадцать человек и при них "аббаты" - французы, немцы, а иногда и англичане. В дни дежурств этих аббатов воспитанники должны были говорить на их родном языке, благодаря чему знание иностранных языков в корпусе стояло довольно высоко, и выходившие оттуда воспитанники занимали часто места на дипломатическом корпусе. Но со времени императора Павла общий уровень образования значительно понизился. Посетив однажды корпус (16 января 1797 г.) император тотчас же велел "аббатов прогнать, а корпус разделить на две роты и назначить в каждую роту офицеров", благодаря такой реформе образование в корпусе приняло узко военный характер, и знание языков почти исчезло.
Во время пребывания Рылеева в корпусе директором его был генерал-майор Федор Иванович Клингер (1801-1820 гг. ). За время своего долголетнего управления этот директор не сделал никаких улучшений в деле воспитания кадетов. Погруженный в свои научные занятия, он не желал вникать во внутреннюю жизнь вверенного ему заведения и для устранения всяких недоразумений с кадетами прибегал к одному излюбленному средству - розгам. "Время Клингеровского управления, вспоминает один из воспитанников, можно без преувеличения назвать временем террора. Обилие и жестокость введенных им телесных наказаний в настоящее время могут показаться невероятными; за самые невинные детские шалости, он определял от 30 до 50 ударов, но при более важных это число утраивалось. Других наказаний , кроме розог, по-видимому, он и не знал. Утром почти ежедневно в каждой роте раздавались крики и вопли детей.
Таким образом, неприглядная домашняя обстановка сменилась для Рылеева не менее тяжелой корпусной жизнью. За резвые шалости мальчика строго наказывали, но он стойко переносил все взыскания. "Его секли нещадно, - говорит . Греч, но он старался выдержать характер, не произносил ни малейшей жалобы, ни малейшего стона и, став на ноги, опять начинал грубить офицеру". Иногда он принимал на себя вину своих товарищей и охотно ложился за них под розги. При таком суровом режиме в корпусе было несколько лиц, дружески и с любовью относящихся к кадетам. Среди них особенной привязанностью пользовался корпусный эконом - Андрей Петрович Бобров, который очень любил детей и много заботился, чтобы его "мошенники, как называл он их, были сыты. теплы и чисты". Все, что имел старик при жизни. он употреблял на кадетов и относился к ним с удивительной нежностью. Имя этого эконома Рылеев увековечил в юношеской своей поэме "Кулакиада", которая написана была по случаю внезапной кончины главного корпусного повара Кулакова. Лесков передает следующие подробности об этой поэме. "В мое время (в конце 1820-х годов) , - говорил он. - в корпусе было такое предание, что Кондратий Федорович, написав эти стихи, переписал их на такой точно бумаге, на какой подавался ежедневный рапорт директору и будто бы Рылеев вытащив подлинный рапорт из под кокарды треуголки Боброва, вложил вместо его стихи. Бобров, придя к директору, подал эту бумагу. Директор очень смеялся и прочитал эти стихи Боброву, который при этом расплакался. Когда Бобров узнал, чья это шутка, он будто бы предсказал Рылееву кончину, которую он умер. Насколько это справедливо, я не ручаюсь, но повторяю, у нас в корпусе было такое предание и все этому верили. Однажды я сам спросил у покойного Андрея Петровича, правда ли, что он сказал такое роковое слово на Рылеева, но Бобров вместо ответа, посмотрел на меня молча, потом погрозил пальцем, вздохнул, перекрестился и прошептал: "Да, резвун был покойник; упокой, ,Господи, его душу!"

@темы: декабристы, Рылеев

---

В течение этого месяца английские войска отправились на свою территорию, и вскоре были также заключены соглашения с Голландией и Испанией.
Во время этой миссии передвижения Сен-Жюста можно проследить по строкам дат (?) или другим упоминаниям в указах и письмах. Его первые два указа, 25 прериаля (13 июня), обозначены "в лагере перед Шарлеруа", а два других - в тот же день, в штаб-квартире; Маршьен-о-Пон, которое находится чуть более чем в миле от Шарлеруа. Письмо было датировано (?) так же на следующий день, после чего он уехал. возможно, в инспекцию. Жилле и Гуйтон в письме Комитету от двадцать шестого числа сообщают: "Наш коллега Сен-Жюст отправился сегодня в Ведетт-Республикан", бывший Филиппервиль, примерно в 15 милях к югу. Двадцать седьмого Гуйтон сообщает Комитету, что его коллега Жилле уже отбыл на фронт и что Сен-Жюст собирается отправиться в дивизию Клебера на левом берегу Самбры, в то время как сам он направляется в центр с Журданом. В указе от двадцать девятого числа упомянуты три представителя народа, объединившиеся в Монтиньи-ле-Тенье, и указано, что Клебера посетили. К 1 мессидору они вернулись в Маршьен-о-Пон, где Сен-Жюст оставался до падения Шарлеруа.
Комитет принял постановление и отправил письмо Гуйтону и Сен-Жюсту, оба 4 мессидора (22 июня). Первый декрет гласил, что по распоряжению о национальном достоянии сумма 10000 ливров должна быть передана гражданину Гато, чтобы он передал ее Сен-Жюсту на расходы, связанные с его миссией. Ко второму приложено письмо от совета обороны в Седане относительно обмена пленными, переговоры по которому были поручены Гайтону и Сен-Жюсту; - это единственный вопрос, касающийся восточного фронта, который Сен-Жюст решал в ходе этой миссии.
Его отношения с коллегами были самыми разнообразными, как в Эльзас,е с некоторыми он удивительно хорошо ладил, особенно с Жилле, что говорит в его пользу, поскольку Жилле был его ближайшим соратником. Этот представитель народа написал ему несколько писем после последнего возвращения Сен-Жюста в Париж, которые свидетельствуют о восхищении и дружбе между тремя бывшими коллегами.

@темы: Сен-Жюст, Кертис

---

Письмо А. Крок. Павлу.
Дрезден 7/9 августа 1810
Да! Мой дорогой Павел, уже давно я не писала никому. Увы! Это не моя вина. Бедные мои глаза совсем отказываются мне служить. Я не могу ни читать, ни писать, ни даже работать. Итак, не смотрите слишком пристально на мою аккуратность. Пишите мне как можно чаще. Я попрошу господина де Вацдорфа, нового дрезденского министра в Петербурге, доставлять мне ваши письма. Он взялся вручить вам это. Посещайте его иногда; мне это обеспечит новости о вас, а для вас будет почетным знакомством. Я была в высшей степени довольна тем, каким образом вы выпутались из своего экзамена и трудом. который вы приложили, чтобы выйти с честью. Могу сделать лишь одно замечание на то, что вы говорите о своей учебе в Дрездене. Не думайте. дорогой Павел, что какие бы то ни было знания могли быть бесполезным приобретением для человеческого ума; он просвещается всякими, а жизнь часто представляет неожиданные случаи воспользоваться ими. Тем не менее вы правы, считая, что следует идти к назначенному месту и что обучение должно прежде всего сообразовываться с карьерой, какую намереваются избрать.
Благодарю вас за сообщение о свадьбе господина Леонтьева; я совершенно о ней не знала и не ожидала так скоро. Пускай будет счастлив! И пусть дети моей Софьииз-за этой свадьбы не станут еще большими сиротами, чем раньше! Если узнаете что-либо на их счет, прошу вас, известите меня. Теперь никто не напоминает вам о моем существовании; вы один руководите своими поступками; таким образом, в моих глазах знаки вашей памяти обо мне будут тем более значительны, что ничем не внушены вам.
Моя жизньь грустна во многих отношениях, но не стоит жаловаться; она не продлится долго; и к чему бы мне послужило счастье? Заставило бы меня сожалеть, умирая? Сейчас летящее время, копящиеся годы, отнюдь не внушая страха, являются для меня лишь средством прибыть к желанному концу. Пусть он приближается! Но пока я буду жива, я не перестану живо интересоваться всем, что вас касается. АК

@темы: Пестель

---

В этом отрывке, увы, практически ничего про Сен-Жюста. Поэтому я не огорчусь, если лайков не будет.. А вообще, граждане, морально готовьтесь, что за переводимой сейчас главой последует глава про Термидор.
Так описывается капитуляция после недели интенсивных бомбардировок.
На шестой день огонь усилился; на седьмой город попросил капитулировать. Ему дали четверть часа на сдачу, после чего был отдан приказ о штурме и гарнизон был предан мечу. Он прислал нам посыльного; мы вернули письмо, не вскрывая его. Генерал Рейнак, командовавший крепостью Шарлеруа, сдался добровольно, отдав должное великодушию Республики. Журдан пришлет вам почетные статьи, по которым вы увидите, что гордость Австрийского дома пала под ярмом. Захваченный гарнизон насчитывает три тысячи человек. Мы нашли пятьдесят артиллерийских орудий. Это место стерто в порошок и не представляет собой более пост.
На день позже, чем следовало, Кобург пришел на помощь городу с 52 000 человек, но у Журдана было 75 000, и он был воодушевлен успехом. 26 июня состоялась великая битва при Флерюсе, крупнейшее сражение войны. Это была ужасающая борьба, длившаяся пятнадцать часов, причем французы в основном оборонялись. В конце концов им удалось одержать верх над противником, что побудило Гуйтона(?), Жилле, Лорана и Сен-Жюста, отправить Комитету краткую депешу с поля боя (8 Мессидора), в которой сообщалось о "самой блестящей победе на поле Флерюс, уже прославленную французской доблестью" .Обороняющиеся вырвали сердце у австрийца точно так же, как победа при Вальми вырвала сердце у пруссака в 1792 году. В обоих случаях французы проявили способность к сопротивлению, о которой до сих пор не подозревали. С лета 1791 года неопытные новобранцы начали привыкать к стрельбе, и австрийцы, к своему ужасу, обнаружили, что их численное превосходство больше не компенсируется подавляющим превосходством в тренировках в перерывах между боями, и они всегда проигрывали. \(??) Намюр был покинут. 10 июля Ней вошел в Брюссель с частью войск Пишегрю, а люди Журдана достигли того же города на следующий день. Утраченные крепости Лакреси, Ле-Кенуа, Валансьен и Конде были отбиты в течение июля и августа. К концу сентября французам принадлежала Бельгия, следующие три месяца дали им Голландию; 20 января 1795 года Пишегрю прибыл в Амстердам. В апреле того же года Первой коалиции пришел конец благодаря Базельскому миру между Францией и Пруссией.

@темы: Сен-Жюст, Кертис

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

С девиант арта. Богатый улов.
Кутон.

Подпись утверждает, что это еще один Кутон.

И еще Кутон. (?)

А вот и Максимилиан. (?)

Подскажите, кто это?

Автор видимо вдохновлялся термидорианскими карикатурами.

И еще.

@темы: Робеспьер

---

Карамзин. Письма русского путешественника. az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0320.shtml
Кто, будучи в Женевской республике, не почтет за приятную должность быть в Фернее, где жил славнейший из писателей нашего века?
Я ходил туда пешком с одним молодым немцем. Бывший Вольтеров замок построен на возвышенном месте, в некотором расстоянии от деревни Ферней, откуда идет к нему прекрасная аллея. Перед домом, на левой стороне, увидели мы маленькую церковь с надписью: "Вольтер -- богу".
"Вольтер был один из ревностных почитателей божества, -- говорит Лагарп в похвальном слове Фернейскому мудрецу. -- "Si Dieu n'existait pas, il faudrait l'inventer" (если бы не существовал бог, то надлежало бы его выдумать), -- сей прекрасный стих написан им в старости и показывает его философию". -
Человек, вышедший к нам навстречу, не хотел было вести нас в дом, говоря, что господин его, которому известная наследница Вольтерова продала сей замок, не велел никого пускать туда, но мы уверили его в нашей благодарности, и в минуту отворилась нам дверь во святилище, в те комнаты, где жил Вольтер и где все осталось так, как при нем было. Комнатные приборы хороши и довольно богаты. В той горнице, где стоит Вольтерова кровать, было погребено его сердце, которое госпожа Денис увезла с собою в Париж. Остался один черный монумент, с надписью: "Son esprit est partout, et son coeur est ici" (дух его везде, сердце его здесь), а выше: "Mes manes sont consoles, puisque mon coeur est au milieu de vous" (тень моя утешена, ибо сердце мое посреди вас). На стенах висят портреты: первый -- нашей императрицы (шитый на шелковой материи, с надписью: "Presente a Mr. Voltaire par l'Auteur" {Подарено Вольтеру автором (франц.). -- Ред.}, -- и на сей портрет смотрел я с большим примечанием и с большим удовольствием, нежели на другие); второй -- покойного прусского короля; третий -- Лекеня, славного парижского актера; четвертый -- самого Вольтера и (пятый) маркизы де Шатле, которая была ему другом, и более нежели другом. Между гравированными изображениями заметил я портрет Невтона, Буало, Мармонтеля, д'Лламберта, Франклина, Гельвеция, Климента XIV, Дидрота и Делиля. Прочие эстампы и картины неважны. -- Спальня Вольтерова служила ему и кабинетом, из которого он научал, трогал и смешил Европу. Так, друзья мои! Должно признаться, что никто из авторов осьмого-надесять века не действовал так сильно на своих современников, как Вольтер. К чести его можно сказать, что он распространил сию взаимную терпимость в верах, которая сделалась характером наших времен, и наиболее посрамил гнусное лжеверие, которому еще в начале осьмого-надесять века приносились кровавые жертвы в нашей Европе {Но я не могу одобрить Вольтера, когда он от суеверия не отличал истинной христианской религии, которая, по словам одного из его соотечественников, находится к первому в таком же отношении, в каком находится правосудие к ябеде.}. -- Вольтер писал для читателей всякого рода, для ученых и неученых; все понимали его, и все пленялись им. Никто не умел столь искусно показывать смешного во всех вещах, и никакая философия не могла устоять против Вольтеровой иронии. Публика всегда была на его стороне, потому что он доставлял ей удовольствие смеяться! -- Вообще в сочинениях Вольтеровых не найдем мы тех великих идей, которые гений натуры, так сказать, непосредственно вдыхает в избранных смертных; но сии идеи и понятны бывают только немногим людям, и по тому самому круг действия их весьма ограничен. Всякий любуется парением весеннего жаворонка; но чей взор дерзнет за орлом к солнцу? Кто не чувствует красот "Заиры"? но многие ли удивляются "Отеллу"? {Тогда я так думал!}
Положение Фернейского замка так прекрасно, что я позавидовал Вольтеру. Он мог из окон своих видеть Белую Савойскую гору, высочайшую в Европе, и прочие снежные громады, вместе с зелеными равнинами, садами и другими приятными предметами. Фернейский сад разведен им самим и показывает его вкус. Всего более полюбилась мне длинная аллея; при входе в нее кажется, что она примыкает к самым горам. -- Большой чистый пруд служит зеркалом для высоких дерев, осеняющих берега его.
Имя Вольтерово твердят все жители Фернея. Там, сев под ветвями каштанового дерева, прочитал я с чувством сие место в Лагарповом похвальном слове:
"Подданные, лишенные отца и господина своего, и дети их, наследники его благодеяний, скажут страннику, который уклонится от пути своего, чтобы видеть Ферней: "Вот домы, им построенные, -- убежище, которое дал он полезным искусствам {Известно, что Вольтер принял к себе в Ферней многих художников, которые принуждены были оставить Женеву.}, -- поля, которые обогатил он плодами. Сие многолюдное и цветущее селение родилось под его смотрением, родилось среди пустыни. Вот рощи, дороги и тропинки, где мы столь часто его видали. Здесь горестное Каласово семейство окружило своего покровителя; здесь сии несчастные обнимали колена его. Сие дерево освящено благодарностию, и секира никогда не отделит его от корня. Он сидел под его тению, когда разоренные поселяне пришли требовать его помощи; тут проливал он слезы сожаления и скорбь бедных превратил в радость. В сем месте видели мы его в последний раз..." -- и внимающий странник, который при чтении "Заиры" не мог удержать слез своих, прольет, может быть, еще приятнейшие в память благотворителя".
Мы обедали в фернейском трактире с двумя молодыми англичанами и пили очень хорошее французское вино, желая блаженства душе Вольтеровой.

@темы: Вольтер

---

Не помню, цитировала я это или нет... Мемуары Водовозовой. az.lib.ru/w/wodowozowa_e_n/text_0020.shtml
Первое появление Ушинского в институте.
Когда однажды у нас только что кончился какой-то урок и мы уже направились было к двери, чтобы выйти из класса, в него вбежал, буквально вбежал, среднего роста худощавый брюнет, который, не обращая внимания на наши реверансы и нервно комкая свою шляпу в руках, вдруг начал выкрикивать: "Ведь вы же здесь специально изучаете нравственность, а не знаете того, что портить чужую вещь духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете... может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу... Да куда вам думать о бедности! Не правда ли... ведь это fi donc... {фи (франц.).} совсем унизительно!" И с этими словами он выбежал из класса.
Мы были так ошеломлены, что стояли неподвижно. И было отчего: хотя классные дамы ежедневно осыпали нас бранью, упреками и намеками на что-то гнусное с нашей стороны, но от мужского персонала, от наших учителей и инспектора, мы никогда не слыхали грубого слова. Для этого не было ни малейшего повода. Наши учителя редко вызывали плохих учениц, а хорошие твердо учили свои уроки. Если воспитанница не знала урока, ей ставили плохую отметку, и этим ограничивались все неприятности между учителями и нами. Учителя и инспектор обращались со всеми весьма вежливо. Что же касается вступления нового инспектора в институт (это случалось крайне редко), то он обыкновенно торжественно входил в класс в сопровождении инспектрисы. При этом она произносила по-французски: "Monsieur, -- рекомендую: воспитанницы такого-то класса", а обращаясь к нам, -- "mesdemoiselles: ваш новый инспектор". Мы чинно приподнимались со скамеек, кланялись и выслушивали несколько фраз нового инспектора, правда стереотипных, но в чрезвычайно вежливой форме, в которых высказывалась уверенность, что мы своими успехами заставим его всегда вспоминать о проведенном с нами времени как о самом приятном для него. Затем начинался урок, во время которого учитель вызывал самых лучших воспитанниц, а инспектор старался ободрить конфузившихся и в конце концов высказывал, как он удивлен нашими успехами и хорошею подготовкою. "А это что за инспектор? Не успел появиться, и уже осмеливается орать на нас, взрослых девушек, как на базарных мужиков! Наконец, даже не мы это сделали! Вероятно, кто-нибудь из другого отделения... А если бы и мы? Неужели такое преступление облить шляпу духами? Мы всегда так делали, и порядочные мужчины были только польщены этим! Какой-то невоспитанный, некомильфотный!.. И как приличны с нами эти разговоры о бедности!.." -- рассуждали мы. Но долго останавливаться над этим вопросом не пришлось: раздался колокол, призывавший нас на урок немецкого языка
За солидным немцем, отрастившим себе порядочное брюшко и неторопливо приближавшимся к скамейкам, нервною и стремительною походкою вошел в класс Ушинский. Он поклонился, попросил воспитанниц, сидевших на последней скамейке, подойти к его столу и приказал одной из них открыть книгу, но не на том месте, где был заданный урок, а на несколько страниц вперед, и переводить. "Мы этого еще не учили..." -- получил он в ответ. Но Ушинский заявил, что он желает знать, как воспитанницы переводят a livre ouvert {с листа, без подготовки (франц.).}. Из страницы, прочитанной каждою, одна могла перевести два-три слова, другая несколько больше, а третья решительно ничего не знала. Когда же он предложил передать по-русски своими словами только что прочитанное, ни одна из нас ничего не могла ответить, никто не понимал даже, о чем идет речь.
На вопрос, сделанный учителю, сколько у нас в неделю уроков немецкого языка и сколько лет мы учимся, он отвечал, что уже шестой год и что мы имеем по два урока в неделю. На это инспектор заметил:
-- Вычитая каникулы и бесконечное число праздников, воспитанницы учатся, во всяком случае, не менее месяцев семи, следовательно в году имеют по крайней мере пятьдесят шесть уроков... Ведь если бы они выучивали в каждый урок только несколько слов и на эти слова делали упражнения и переводы, то подумайте сами, какой громадный запас слов они приобрели бы в двести восемьдесят ваших уроков! Между тем воспитанницы не понимают даже смысла прочитанного, хотя текст оригинала простой и легкий.
Учитель оправдывался тем, что вызваны были плохие ученицы, но еще более подчеркивал то, что в институте все внимание обращено на французский язык, что воспитанниц заставляют разговаривать по-немецки очень редко, да и то для проформы, и указывал на то, что сами они терпеть не могут немецкого языка.
Ушинский возражал, что для того, чтобы заставить воспитанниц полюбить немецкий язык, он, учитель, должен был отчасти читать, а отчасти сообщать им содержание лучших произведений Шиллера и Гете.
-- О господин инспектор! -- насмешливо-добродушно отвечал немец. -- Уверяю вас... хотя они и в старшем классе, но ничего, решительно ничего не поймут в сочинениях этих писателей и не заинтересуются ими.
На это Ушинский заметил, что только идиота может не заинтересовать гениальное произведение.
Так как учитель в свое оправдание указывал на то, что инспектором были вызваны плохие ученицы, Ушинский предложил ему вызвать самых лучших и начал внимательно вслушиваться в их чтение. Когда одна из них начала бойко переводить, Ушинский заметил ей, что хотя она прекрасно понимает прочитанное, но по-русски выражается неправильно, и указывал ей, как нужно переводить то или другое немецкое выражение.
Когда мы поближе познакомились с Ушинским, мы заметили, что он так уходит в дело, -- все равно, читал ли он лекцию или слушал наши ответы, -- что не видел и не слышал, что происходило вокруг. Но когда что-нибудь внезапно нарушало тишину, он вздрагивал, резко делал замечание нарушителю ее, не обращая ни малейшего внимания, к кому оно относилось -- к воспитаннице, учителю или к классной даме. Так было и в этом случае. Дежурная дама, m-lle Тюфяева, внезапно с шумом отодвинула свой стул, встала с своего места, подошла к скамейке и начала что-то вырывать из рук одной воспитанницы. Как только она скрипнула стулом, Ушинский быстро поднял голову и стал пристально всматриваться в нее, точно не понимая в первую минуту, что его отвлекло от дела. Но когда у нее завязалась борьба с ученицей, он привстал с своего места и резко закричал: "Перестаньте же, наконец, шуметь! Кто вас просит сидеть в классе? Учитель сам обязан поддерживать порядок!" И сейчас же уселся как ни в чем не бывало, продолжая занятия. Тюфяева побледнела, но промолчала, может "быть, от неожиданности. С институтской точки зрения замечание Ушинского, как по форме, так и по существу, могло считаться возмутительною дерзостью. Наши испектора и учителя разговаривали с классными дамами не иначе, как с величайшим почтением. Если же приходилось о чем-нибудь их попросить или сделать самое ничтожное замечание (то и другое случалось крайне редко), то они обращались к ним, наклонив голову и с приятною галантностью: "Mademoiselle N, простите великодушно, если я решаюсь вас беспокоить..." и т. п. А новый инспектор только что показался, и уже смеет кричать на нее, заслуженную классную даму, как на последнюю горничную! Между тем Ушинский, сделав ей такое неподходящее, по институтскому этикету, замечание, моментально забыл о ее существовании.
-- Вы, кажется, немка? -- спросил он у воспитанницы, которая только что переводила с немецкого на русский. Получив утвердительный ответ, он узнал и от двух других воспитанниц, прекрасно ответивших на все его вопросы, что они хотя и русские, но дома говорили больше на немецком, чем на родном языке.
-- А, вот что! Значит, эти первые ученицы знанием языка обязаны семейству, а не учебному заведению! -- сказал Ушинский, обращаясь к учителю, поклонился и повернулся, чтобы уходить, но Тюфяева загородила ему дорогу.
-- Позвольте вам заметить, милостивый государь, что мы дежурим в классе по воле нашего начальства... что мы... что я... я высоко чту мое начальство...
-- Если вы уже обязаны здесь сидеть неизвестно зачем, то, по крайней мере, должны сидеть тихо, не скрипеть стулом, не шмыгать между скамейками, не вырывать бумаги у воспитанниц, не отвлекать их внимания от урока... Понимаете? -- резко перебил ее Ушинский.
-- Я, милостивый государь, служу здесь тридцать шесть лет... мне, милостивый государь, седьмой десяток... да-с, седьмой десяток... я не привыкла к такому обращению... Это все, все будет доложено кому следует.
-- Если вы дежурите с такой определенной целью, то и исполняйте ваши священные обязанности!.. -- С последними словами он вышел из класса.
Тюфяева возвратилась на свое место, но была так взволнована, что не брала даже чулка в руки, который она обыкновенно вязала; горько покачивая головой, она вдруг расплакалась и направилась к выходу. Воспитанницы в первый раз остались в классе с глазу на глаз с учителем. Все молчали. Наш немец что-то крепко призадумался, но это был один момент: он вдруг встрепенулся и, по заведенному порядку, начал вызывать учениц одну за другой. Ратманова, пользуясь отсутствием классной дамы, встала с своего места и, прикрывая рот и нос платком (указывая этим, что у нее кровь идет носом), смело вышла из класса, но не в ту дверь, в которую ей надлежало выйти для этого. Мы поняли, что она отправилась "на разведки". Нам тоже не сиделось: мы чувствовали сильнейшую потребность обсуждать происшедшее, а между тем приходилось ждать до звонка, мало того, необходимо было запастись терпением и на весь обед, так как в это время не очень-то удобно было болтать. Немец не обращал ни на что внимания, и мы то и дело оборачивались по сторонам: одна показывала другой на свою голову и вертела над нею рукою, выражая этим, что у нее бог знает что там творится, другая била себя в грудь и закатывала глаза,-- это означало, что у нее разрывается сердце от муки из-за того, что приходится так долго молчать.
В столовую мы спустились без классной дамы. Когда мы шли по парам, Ратманова незаметно присоединилась к нам и сидела за обедом, загадочно улыбаясь. Подруги то и дело подталкивали ее соседок, умоляя их выспросить ее о том, что она успела узнать. "Удалось ли что-нибудь?" -- спрашивали ее. Гордо подняв голову, она отвечала, что неудачи преследуют только трусих и идиоток.
Наступил конец и нашим страданиям. Когда мы возвратились в класс, Тюфяева, на наше счастье, ушла в свою комнату заливать горе кофеем. Сбившись в кучу, воспитанницы кричали, перебивая друг друга:
-- Это какой-то ужасающий злец!
-- Просто невежа!
-- Не конфузится сознаться, что у него денег нет даже на покупку шляпы!
-- Неправда, и опять неправда! -- смело выскочила на его защиту воспитанница Ивановская2. -- Ушинский... это, прежде всего, человек неземной красоты!
-- Не ты ли облила его шляпу духами?
-- Я не могла этого не сделать!.. Спускаюсь утром на нижний коридор и вдруг вижу -- входит... Меня точно стрела пронзила! Я так была поражена его красотой!.. Дала ему пройти и сейчас же бросилась к вешалкам, облила его шляпу духами, вылила духи в карманы его пальто, -- одним словом, весь флакончик опорожнила, благо он был под рукой.
Воспитанницы, однако, не одобрили поступка Ивановской. Хотя почти каждая из них делала то же самое, но в данном случае они ссылались на то, что стоило только взглянуть на Ушинского, и каждая должна была бы понять, что он не оценит такого внимания. Хотя это суждение высказывалось post factum {после совершившегося (лат).}, но с ним все согласились, судили, рядили, и все-таки никто из нас не мог сообразить, почему Ушинский так обозлился только за то, что его одежду облили духами. Нашим учителям это, обыкновенно, очень нравилось: при встрече после этого они улыбались нам лишний раз. Особенно возмутило нас в Ушинском, как величайшая неблаговоспитанность с его стороны, что он осмелился кричать на нас, взрослых девиц, а также и то, как он разговаривал с m-lle Тюфяевой. Конечно, мы все были до невероятности счастливы, что он ее так "отбрил" и "унизил", но многие находили, что хотя она и классная дама, следовательно, гнусное существо, но все же она дама вообще, а каждый образованный мужчина должен относиться к даме по-рыцарски, с утонченною любезностью и почтением.

@темы: институтки

---

Наиболее достоверным является то, что рассказал генерал Мареско в своих "Отношениях (?) к осаде Шарлеруа" Командир гарнизона послал офицера для переговоров об условиях сдачи, Сен-Жюст холодно выслушал его и ответил, что сдача добровольно - это все, чего можно было ожидать. Следующим пришел офицер более высокого ранга с предложением о капитуляции. "Мне нужны не бумаги, а место, которого я требую от вас (?)", - таков был ответ представителя народа. "Но если гарнизон сдастся добровольно, он опозорит себя", - возразил австриец. - И мы! (воскликнул Сен-Жюст). Мы не можем ни почтить, ни обесчестить вас. Не больше, чем в наших силах почтить или опозорить французскую нацию. Между вами и нами нет ничего общего".
Когда офицер стал настаивать, Сен-Жюст отстранил его с холодными словами:
"Вчера я мог бы вас выслушать, сегодня вы должны сдаться добровольно". Я так сказал! Я воспользовался вверенными мне полномочиями. Мне больше некуда отступать, я рассчитываю на помощь армии и на самого себя.
Офицер ушел, но вскоре вернулся, чтобы объявить о безоговорочной капитуляции. По другой, более сомнительной версии, Сен-Жюст, которого убеждали подписать австрийские предложения, отвечал: "Я оставил свое перо в Париже и взял с собой только меч", на что изумленный офицер восклицает: "Господин де Сен-Жюст - очень великий человек". Однако побежденным войскам были оказаны военные почести, а офицерам разрешили оставить свои шпаги и личные вещи.
Собственный отчет Сен-Жюста по этому вопросу, содержащийся в письме трех представителей народа в Комитет из Шарлеруа, 7 Мессидора, гораздо более прозаичен и скромен .После описания жестокой, но победоносной битвы 28 прериаля - рассказ об осаде возобновляется. Офицер-инженер Мареско оказал себе большую честь активностью, с которой он продвигал свою работу. Это, кстати, опровергает версию о том, что Сен-Жюст хотел расстрелять Мареско. Артиллерия превратила город в пепел".

@темы: Сен-Жюст, Кертис