Кертиса я забыла дома, так что возвращаюсь к моему "витиеватому" переводу.
Будущее этого честного магистрата имело ограниченный, хотя для него и достаточно протяженный горизонт (?), поскольку он был человек спокойный и не амбициозный, его единственной целью было добросовестно выполнять свои достопочтенные обязанности, воспитывать своих детей в почтении к старой Франции и благочестивым семейным воспоминаниям, и приготовить их к жизни столь же спокойной и приятной, как его собственная.В конце 1758 г. он женился на молодой леди из Wiege, находящегося (?) примерно в пяти милях от Гизы (?), которая принесла ему небольшое приданое. 2 марта 1760 г. был рожден сын, крещенный, как Люций Симплиций Камилл Бенуа.

@темы: ленотр, камилл

---

Сегодня был день библиотекаря, в честь него мы (встав в 6 утра) поехали смотреть Бородинский музей-заповедник. Как не стыдно, я была там в первый раз. Военная история - это совершенно не мое, но. конечно. все понравилось, не могло не понравиться. Теперь уставшая очень, да и pdf с этого компьютера. подозреваю. не открывается. Завтра тоже буду занята, но надеюсь выйти в сеть с продолжением из Кертиса, а потом с чистой совестью пропасть на все выходные - еду к дедушке.

@темы: личное

---

Это не стоило того, чтобы из-за него переживать.

запись создана: 22.05.2013 в 13:43

---

Кто подзабыл Бунина...
Ленотр, которому при жизни следовало бы поставить памятник за его труды по истории французской революции и развенчание многих «великанов и славных вождей» ее, не пощадил и Камилла Демулена. При всей своей мягкости, жестокая вещь его очерк о нем!

Демулен родился и рос в благочестивой и патриархальной провинции, «в одном из благопристойнейших городов, где жизнь протекала без всяких событий и потрясений, где жили дешево и просто, сытно и беззаботно». Демулен был сын скромного судьи, человека во всех отношениях невидного, хотя и почтенного, верного слуги своего короля. Что же толкнуло его на революционные пути? И как случилось, что имя этого заики славно и доныне?

Родился он в 1760 году, в Гизе. Учиться его отвезли в Париж: «чтобы хотя немного облегчить свой весьма ограниченный бюджет, судья выхлопотал для своего первенца стипендию в колледже Людовика Великого». И вот первое, что способствовало революционной судьбе Камилла: схоластика, царствовавшая в те времена в воспитании и часто на всю жизнь отравлявшая людей лживыми, выдуманными чувствами и мыслями. Демулен сам признавался:

- Нас воспитывали в благопочитании античных героев республики... Проникаясь восторгом перед Капитолием, мы не могли не почувствовать ужаса перед версальскими людоедами...

Последняя фраза замечательна по своей напыщенной пошлости. Но ведь есть и некоторое извинение ей. Справедливо восклицает Ленотр:

- Невозможно и определить, какая доля ответственности падает на тогдашнее легкомысленное преклонение перед античным миром в создании психики людей революции! Эти господа судили не Людовика XVI, а древнего «тирана». Они подражали диким добродетелям Брута и Катона. Человеческая жизнь не в праве была рассчитывать на милость этих классиков, привыкших к языческим гекатомбам. Член конвента Жавог, гулявший по улице голым, пренаивно считал себя за истинно античного человека...

Думаю, что Жавог был большой болван и далеко не наивный прохвост. И все- таки в общем Ленотр прав: всякое время имеет свою заразу. В 1789 году Демулен писал отцу:

- Вы угадали, что я буду римлянином, окрестив меня Люцием, Сульпицием, Камиллом, - вы напророчили...

Конечно, строки эти были необыкновенно глупы и смехотворны, и тем более, что было Демулену в ту пору уже двадцать девять лет и одержим он был тогда далеко не римскими мечтами. И все же есть даже и тут доля непроизвольного, заразы.

А заразился, он, повторяю, рано. Приехав в родное захолустье на первые каникулы, Камилл уже привез ее с собой: он горячо и без умолку говорил о Цицероне, о смерти Гракхов, осыпал проклятиями память сиракузского «тирана». В следующем году пыл его возрос еще больше: он поднимал такой гвалт в доме, восхваляя блага свободы и понося деспотизм, что однажды некий важный гость, приехавший к судье по делу, «сгреб мальчишку за уши и вышвырнул его за дверь». Так и пошло: «Все больше и больше влюбленный в Афины и в Спарту приезжал он домой на каникулы и с великим презрением осмеивал провинциальные нравы... А однажды на одном званом обеде дошел даже до того, что вскочил на стол, давя фарфор и хрусталь, и стал орать, призывать к оружию, к восстанию...» Что было в этой театральной выходке? Конечно, была и доля искренности, хотя и весьма низкого свойства: Камилл был заика, безобразен лицом, нищ, честолюбив, жаден до благ земных, «сладкоморд», как говорят русские мужики.

«Львенок томился тоской по арене...» А арена эта была Париж, который «он уже любил и желал завоевать». И вот кончив курс и заручившись адвокатским дипломом, Демулен «кинулся в водоворот парижской жизни». Но борьба за существование оказалась в этом водовороте столь трудна и жестока, что Демулен впоследствии никогда не проговаривался о том, что пришлось испытать ему, и его биографы поневоле очень скупы в своих сведениях насчет его парижской жизни с 1784 по 1789 год, когда политическая случайность сделала из него демагогического журналиста. Сохранилось, однако, несколько его писем к отцу, и они неопровержимо доказывают то, о чем так упорно молчал впоследствии этот до безумия самолюбивый, до сумасшествия стыдившийся нищеты революционер и римлянин.

Жил он эти пять лет то у отца на хлебах, то в Париже, - почти без всяких хлебов, конечно. Тут он порой выступал в судах. Но много ли было этих выступлений? «Без всяких связей, с отталкивающей внешностью, с трудом подбиравший слова и оттого еще более заикавшийся, начинавший всякую фразу с мычания, с нечленораздельных звуков, он должен был фатально пребывать в безымянной толпе адвокатов без дел. А отец, и сам бывший всегда в стесненном положении и совсем не одобрявший ни образа его мыслей, ни его праздной жизни, - чем мог помочь ему отец? И вот, чтобы не умереть с голоду, Камиллу приходилось переписывать кое-какие судейские бумаги, а когда не было переписки, - ехал подкармливаться на родину или же писал отчаянные письма к отцу...»

Жил он тогда по соседству с домом одного богатого буржуа и частенько заглядывал в него из своей мансарды, любуясь играми и смехом милой белокурой девочки, тринадцатилетней дочки хозяина. «Она являлась единственным светлым лучом в мрачной жизни этого бродяги, скептика, не видящего впереди никакой цели существования, чувствующего себя безобразным и старым, несмотря на свои двадцать пять лет... Он мечтал о недоступном ему семейном счастье, о заповедных для него тихих радостях... Он все, все готов был отдать за то, чтобы быть красивым, родовитым, богатым, его охватывала ненависть к существующему социальному строю, в нем просыпался бунтовщик, он сжимал кулаки с бешенством нищего, безработного...»

Созыв Генеральных Штатов окрылил его. Он почувствовал, что час его настает. Он мчится в родной Гиз, мечтая попасть в избиратели, добивается, что его вносят в списки, молит отца собирать голоса в его пользу, ведь он, Камилл, весь пылает беззаветной любовью к народу. Но отец отказывается от всякого вмешательства в политику, и Камилл проваливается. С сокрушенным сердцем возвращается он в Париж, полный ненависти к согражданам, «этим антиподам философии и патриотизма», которые, конечно, были бы совсем иными, если бы выбрали его, и с лютой завистью к своему школьному товарищу Робеспьеру, которого послал своим депутатом Аррас, и опять изливает свои горести в письмах к отцу.

Эти письма изумительны по своей наивности, говорит Ленотр. Он рассказывает в них о своем невероятном пролазничестве, о тех трудах, кои он превозмог, чтобы обратить на себя внимание. Он признается в своем тщеславии и чревоугодии, - он таки-любил покушать, этот «философ», патриот, римлянин! Он втерся к Мирабо, поселился у него в Версале и пишет: «Мы сделались большими друзьями... Мы обедаем в изысканном обществе... Иногда мы пьем у его любовницы старые вина... Собственный стол его обилен, тонок... Мне придется употребить большие усилия, чтобы снова стать суровым республиканцем и возбуждать ненависть к аристократам...»

А затем события пошли с головокружительной быстротой, и знаменитая сцена в Пале-Рояле сразу выдвинула Демулена в первые и наиболее славные ряды заклятых врагов короля и друзей народа.

«У него было многое, чтобы нравиться парижской толпе: талант к театральным, площадным эффектам, смелое зубоскальство, язвительность... Вот он вскакивает в Пале-Рояле на стол, возвещая этой толпе бездельников об отставке Неккера, выхватывает из кармана пистолет, мечет громы и молнии на головы воображаемых шпионов, кричит о набате Варфоломеевской ночи... И Париж засыпает под гул восстания, которое не утихает затем целых 7 лет, а Демулен возвращается в свою каморку знаменитым...»

Успех его особенно окреп после того, как он выпустил свои памфлеты: «Освобожденная Франция», «Речи к парижанам у фонаря», полные лести и гаерства перед чернью. «Он мечет стрелы, он бьет по дворянам, по священникам, по раненым, по мертвым... Ему все равно, сохраняет ли достоинство его перо, - лишь бы о нем говорили!» И о нем говорят. Но материальные делишки его все еще из рук вон плохи. И опять, опять пишет он отцу:

- Все газеты курят мне фимиам. Но известность только увеличивает мой природный стыд обнаруживать свою нищету, в которой я не могу признаться даже Мирабо... Издатели меня надувают... А шум, вызванный моими памфлетами, поставил на ноги всех моих кредиторов... Молю вас прислать мне шесть луидоров. Я хочу использовать момент моей известности, - устроиться на квартире, иметь право внести себя в списки по выборам. Неужели вы так жестоки, что откажете мне в кровати и паре простынь?

И далее:

- О, что за скверная политика присылать мне по два луидора! Только подумать, что судьба моя зависит об обстановки, от квартиры! Имей я квартиру, я уже давно был бы председателем, комендантом округа, выборщиком от парижской коммуны, а вместо всего этого я только известный писатель, для которого легче произвести революцию, чем добиться от отца сразу полусотни луидоров... Я всю жизнь вздыхал по собственной квартире, а по вашей милости у меня в Париже только меблированная каморка... Вы всегда говорите, что у меня есть еще братья. Да, но между нами есть большая разница, - природа одарила меня крыльями... Пришлите же мне кровать или дайте мне возможность купить ее здесь. Неужели у вас хватит духу отказать мне? В Париже я уже известен, со мной совещаются по поводу важных событий, меня приглашают на обеды... Мне только не достает квартиры. Умоляю вас, помогите мне, пришлите мне кровать или шесть луидоров!

Что мог думать старик о своем сынке, который еще так недавно писал ему, что он римлянин, спартанец? Как было соединить «крылья» сынка и его жажду кровати? И все-таки отцовское сердце наконец дрогнуло: деньги были посланы, и Камилл поселился возле Одеона, основал газету «Восстания во Франции» и скоро пошел еще больше в гору. «Тут он задирчиво, стилем грамотного водевилиста, с веселостью литературного гамена, живым, полным неожиданностей и занимательности языком задевает самые важные вопросы, обрушивается на все и на вся: его беспощадная ирония опрокидывает, разрушает, заражает жестокостью... После него Террор был естественен. Он заранее высмеивает его жертвы и высмеивает так, что они уже не вызовут жалости...»

А вскоре после этого исполнилась и другая мечта Демулена: добившись славы, он добился и денег, - он разбогател, женившись на той буржуазной девочке, на которую он когда-то смотрел из окна своей мансарды и которая превратилась в барышню, в невесту. «У него лицо было желчного цвета, черты неправильны и жестоки, рот искривленный, на всей фигуре какой-то неизгладимый налет нищеты; а она была обворожительно красива и богата...» И все-таки Демулен и тут добился своего!

Добился он, как известно, и многого другого. Женившись, получил в приданое сто тысяч франков, насытив свою затаенную страсть к хорошей обстановке, к «обильному и тонкому» столу и прочим буржуазным радостям, с головой уйдя в них и в семью, он скоро совсем остыл к революции. Но увы, она-то не забыла его. Она несла его все выше, как растущая волна, на которую сам же он так хотел попасть когда-то, а вознеся, жестоко сошвырнула с себя прочь. Сам Робеспьер был шафером на его свадьбе. «Но счастье делает человека снисходительнее», говорит Ленотр. «Женившись, начав жить в довольстве, Демулен счел революцию конченной, хотел даже вернуться к адвокатуре... Однако, когда республика была провозглашена, когда Дантон, уже министр, призвал его на пост генерального секретаря, когда он под руку с своей Люсиль входил в блестящий дворец на Вандомской площади, в нем опять проснулся прежний Камилл, он с упоением подумал о том, что теперь добрые обыватели Гиза должны лопнуть от зависти...» А кроме того, и не так-то и легко было удалиться в те дни под сень струй. «Попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй!» И Демулен участвовал в сентябрьских убийствах, голосовал за казнь короля... меж тем как в стае уже поднималась грызня и уже не было никакой возможности уклониться от этой грызни... Кончилось, короче сказать, тем, что «этот ужасный человек, этот литературный бездельник, этот революционный фельетонист должен был стать жертвой той самой революции, которую он же и спустил с цепи... должен был взойти на эшафот под улюлюкание той же самой черни, которой он столько льстил, злобным и низким инстинктам которой он так горячо потакал...»

Жаль только бедную Люсиль. Ей-то за что отрубили голову?

---

В начале правления Людовика XVI в одном из этих домов жил некий генерал-лейтенант полиции, (?) гражданской и криминальной, из округа бейлифа(????) Вермандуа. Происходивший из семьи честных горожан, которые, от отца к сыну, получали небольшие способности и много уважения, он скромно служил своему королю.

---

Путаница шиферных крыш, дымящихся труб, маленьких садиков и наверху прочная башня старого замка, пересеченная (?) остроконечной крышей - вот вам Гиз.
За пятьдесят лет маленький городок стал промышленным, в нем есть литейные цехи, прядильные фабрики, домны, и рафинировочный завод. Но эти изменения никого не обманывают (?). Гиз остался типичным маленьким и честным провинциальным городком, где жизнь спокойно скользит мимо; одним из мирных и очаровательных местечек, в которых не было дороги к каким-то особенным местам, и в которых люди живут той недорогой деревенской жизнью, такой всеобщей и такой легкой. Несмотря на свой утилитаризм, город сохранил безмятежный вид того счастливого периода. Здесь все еще можно найти особняки прошлого столетия, узнаваемые по их величавому виду, с их балконами с кованными решетками и этими длинными (?) окнами , которые придают зданиям я не могу даже описать какой манящий и учтивый(?) вид.

запись создана: 21.05.2013 в 17:12

@темы: ленотр

---

В контакте набрела на вопрос, стоило ли казнить Дантона. 76 % считают, что стоило. Я, робеспьероманка, и считающая Дантона вором, если честно, в шоке... У меня-то прямо противоположное мнение...

@темы: дебри интернета, дантон

---

Вскоре после этого он написал одно из самых интересных писем из его краткой (?) корреспонденции. Это единственное письмо Камиллу Демулену, с которым он, казалось, был в дружеских, но не близких отношениях. Дата, адрес - все отсутствует.Далее цитата из pylippel.newmail.ru/documents/stj_desm.html
Сударь,
Если бы Вы не были так заняты, я пустился бы в описание всех подробностей Ассамблеи в Шони, где можно было встретить людей всех мастей и калибров. Несмотря на мое несовершеннолетие,2 я был допущен туда. Сьер Желе,3 наш собрат по байяжу Вермандуа, объявил об этом. Но его вытолкали взашей. Мы встретили здесь Ваших земляков, гг. Солса, Виолетта и других, которые были со мною очень любезны. Бесполезно говорить Вам (ибо Вы не любите глупых восхвалений), что Ваша родина гордится Вами.
Вы узнаете прежде моего письма, что центром департамента окончательно стал Лан. Хорошо ли это, плохо ли для того или другого города? Мне кажется, это не более чем вопрос чести в споре между двумя городами, а вопросы чести любого рода значат так мало.
Я поднялся на трибуну, я пытался внести ясность в вопрос о главном городе, но ничего не достиг; я уехал, осыпанный поздравлениями, как осел святыми дарами, и вместе с тем принимая уверения, что уже во время следующей легислатуры я могу рассчитывать оказаться вместе с вами в Национальном собрании.
Вы обещали писать мне, но я предвижу, что у Вас не найдется для этого времени. Я же в данный момент свободен. Возвращусь ли я к вам, или останусь среди глупых аристократов этих мест?
Крестьяне моего кантона отправились по моем возвращении встречать меня в Маникан. Граф Лораге4 был весьма изумлен этой безыскусно-патриотической деревенской церемонией. Я повел их всех к нему нанести визит. Нам сказали, что он в полях, и тогда я поступил, как Тарквиний;5 у меня в руке был прут, и этим прутом я посбивал головки оказавшихся передо мною папоротников, что росли под окнами замка, и ни слова не говоря, мы повернулись к нему спиной.
Прощайте, дорогой мой Демулен. Если я Вам буду нужен, пишите мне. Ваши последние номера исполнены превосходных мыслей. Аполлон и Минерва не оставляют Вас, не прогневайтесь. Если Вам нужно передать что-то своим землякам из Гиза, дней через восемь я вновь увижусь с ними в Лане, куда собираюсь совершить путешествие по личным делам.
Прощайте еще раз, слава, мир и патриотический пыл.
Сен-Жюст.

Собираюсь сегодня вечером читать Вас, ибо говорил о Ваших последних номерах, лишь мельком просмотрев их.

@темы: кертис, сен-жюст, местный политик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

lady.webnice.ru/blogs/?v=3115 -ничего нового, но мне понравилось. О Сен-Жюсте, о ком же еще. (Надо бы понемножку переключаться на кого-то еще)....

@темы: дебри интернета, сен-жюст

---

Мой возраст и уважение, которое я к вам питаю (начал он) не позволяют мне подавать голос (?) среди вас, но вы уже показали себя снисходительными ко мне. Я был обвинен, в том, что я завидую славе служения моей стране; но если злоба преуспеет в том, чтобы оторвать мое тело от моего Отечества и от вас, она не сможет сделать это с моим сердцем. Перед вашими глазами я выполняю свой первый боевой подвиг; здесь мой ум упражняется в использовании свободы (???? на службе свободы?), и эта свобода, которой вы наслаждаетесь, моложе чем я. Воля моих избирателей и суровость моей миссии заставляет меня выбрать сторону в споре, который разделяет вас, вынужденный выбирать только одну, мое сознание принадлежит только одной, хотя мое сердце обоим; будучи молодым, я должен наблюдать за мудрыми примерами, и если что-либо тронуло меня, то это сдержанность, которую выказали обе стороны в вашей дискуссии этим утром.
Последовавшие затем его аргументы не восторжествовали, голосование решило (?) в пользу Лана.

@темы: кертис, сен-жюст, местный политик

---

И во всем этом коммуна просила совета и помощи у Сен-Жюста, доверяя ему различные деликатные обязанности.
Жители его города должны были начать высоко оценивать его ум и навыки в этих трудных делах, поскольку в апреле он был избран как их делегат в ассамблею в Шони, где был избираем главный город округа в департаменте. Города, из которых главный город округа должен был быть выбран, были Суассон, старая местная столица, и Лан. Избиратели из Блеранкура направили своего кандидата выступать за Суассон.Здесь он впервые попробовал сладость руководящей роли, хотя и крошечной ступени (?); он был избран оратором от своих коллег, хотя они сказали ему, что говорить. Это была элегантная, хоть и юношеская, маленькая речь.

запись создана: 18.05.2013 в 13:13

@темы: кертис, сен-жюст, местный политик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Давно пора побыть в историчке (например, во вторник), Лебедева продолжить читать...

---

Помню, больше всего меня в "Бунтующем человеке" заинтересовала, когда я его в последний раз перечитывала следующая цитата (да-да, сие отнюдь не свидетельствует о наличии у меня здравого рассудка).Этот юный декадент, проводивший целые часы в Реймсе при закрытых ставнях в комнате с черными обоями, украшенными стеклянными слезками, мечтал о спартанской республике. И откуда сие известно?

@темы: сен-жюст

---

Окончание эпопеи с потолком. Снял Сен-Жюста с потолка, весело стало. _Ох, Антуан, если ты его прикончишь. это будет рассматриваться как самозащита, я тебе обещаю.

@темы: бред

---

Нечто странное....

---

Извините меня. завтра будет перевод.И много

---

Сен-Жюст стал в своей коммуне главным адвокатом Революции. 21 февраля 1790 г. все жители принесли гражданскую присягу, клянясь в верности закону, королю и конституции, в то время это был лозунг передовых реформ. После деревенских властей первой подписалась семья Сен-Жюста. Когда началось преобразование общих стремлений к свободе и равенству в конкретные желания, французское крестьянство обнаружило, что в основном заинтересованно в земле. Беспримерная возможность представилась, когда Собрание конфисковало церковные земли. Совет Блеранкурской коммуны был занят с марта по май 1790 г. забирая имущество монастыря фельянов, подсчитывая свои доходы, выпуская декреты и письменные жалованные грамоты (???) относительно лиц духовного звания, делая тщательные обыски в Блеранкурском замке.

запись создана: 15.05.2013 в 15:16

@темы: кертис, сен-жюст, местный политик

---

Прошла тест, выяснила, что я Келеборн.

@темы: бред