Карамзин. Письма русского путешественника. az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0320.shtml
Кто, будучи в Женевской республике, не почтет за приятную должность быть в Фернее, где жил славнейший из писателей нашего века?
Я ходил туда пешком с одним молодым немцем. Бывший Вольтеров замок построен на возвышенном месте, в некотором расстоянии от деревни Ферней, откуда идет к нему прекрасная аллея. Перед домом, на левой стороне, увидели мы маленькую церковь с надписью: "Вольтер -- богу".
"Вольтер был один из ревностных почитателей божества, -- говорит Лагарп в похвальном слове Фернейскому мудрецу. -- "Si Dieu n'existait pas, il faudrait l'inventer" (если бы не существовал бог, то надлежало бы его выдумать), -- сей прекрасный стих написан им в старости и показывает его философию". -
Человек, вышедший к нам навстречу, не хотел было вести нас в дом, говоря, что господин его, которому известная наследница Вольтерова продала сей замок, не велел никого пускать туда, но мы уверили его в нашей благодарности, и в минуту отворилась нам дверь во святилище, в те комнаты, где жил Вольтер и где все осталось так, как при нем было. Комнатные приборы хороши и довольно богаты. В той горнице, где стоит Вольтерова кровать, было погребено его сердце, которое госпожа Денис увезла с собою в Париж. Остался один черный монумент, с надписью: "Son esprit est partout, et son coeur est ici" (дух его везде, сердце его здесь), а выше: "Mes manes sont consoles, puisque mon coeur est au milieu de vous" (тень моя утешена, ибо сердце мое посреди вас). На стенах висят портреты: первый -- нашей императрицы (шитый на шелковой материи, с надписью: "Presente a Mr. Voltaire par l'Auteur" {Подарено Вольтеру автором (франц.). -- Ред.}, -- и на сей портрет смотрел я с большим примечанием и с большим удовольствием, нежели на другие); второй -- покойного прусского короля; третий -- Лекеня, славного парижского актера; четвертый -- самого Вольтера и (пятый) маркизы де Шатле, которая была ему другом, и более нежели другом. Между гравированными изображениями заметил я портрет Невтона, Буало, Мармонтеля, д'Лламберта, Франклина, Гельвеция, Климента XIV, Дидрота и Делиля. Прочие эстампы и картины неважны. -- Спальня Вольтерова служила ему и кабинетом, из которого он научал, трогал и смешил Европу. Так, друзья мои! Должно признаться, что никто из авторов осьмого-надесять века не действовал так сильно на своих современников, как Вольтер. К чести его можно сказать, что он распространил сию взаимную терпимость в верах, которая сделалась характером наших времен, и наиболее посрамил гнусное лжеверие, которому еще в начале осьмого-надесять века приносились кровавые жертвы в нашей Европе {Но я не могу одобрить Вольтера, когда он от суеверия не отличал истинной христианской религии, которая, по словам одного из его соотечественников, находится к первому в таком же отношении, в каком находится правосудие к ябеде.}. -- Вольтер писал для читателей всякого рода, для ученых и неученых; все понимали его, и все пленялись им. Никто не умел столь искусно показывать смешного во всех вещах, и никакая философия не могла устоять против Вольтеровой иронии. Публика всегда была на его стороне, потому что он доставлял ей удовольствие смеяться! -- Вообще в сочинениях Вольтеровых не найдем мы тех великих идей, которые гений натуры, так сказать, непосредственно вдыхает в избранных смертных; но сии идеи и понятны бывают только немногим людям, и по тому самому круг действия их весьма ограничен. Всякий любуется парением весеннего жаворонка; но чей взор дерзнет за орлом к солнцу? Кто не чувствует красот "Заиры"? но многие ли удивляются "Отеллу"? {Тогда я так думал!}
Положение Фернейского замка так прекрасно, что я позавидовал Вольтеру. Он мог из окон своих видеть Белую Савойскую гору, высочайшую в Европе, и прочие снежные громады, вместе с зелеными равнинами, садами и другими приятными предметами. Фернейский сад разведен им самим и показывает его вкус. Всего более полюбилась мне длинная аллея; при входе в нее кажется, что она примыкает к самым горам. -- Большой чистый пруд служит зеркалом для высоких дерев, осеняющих берега его.
Имя Вольтерово твердят все жители Фернея. Там, сев под ветвями каштанового дерева, прочитал я с чувством сие место в Лагарповом похвальном слове:
"Подданные, лишенные отца и господина своего, и дети их, наследники его благодеяний, скажут страннику, который уклонится от пути своего, чтобы видеть Ферней: "Вот домы, им построенные, -- убежище, которое дал он полезным искусствам {Известно, что Вольтер принял к себе в Ферней многих художников, которые принуждены были оставить Женеву.}, -- поля, которые обогатил он плодами. Сие многолюдное и цветущее селение родилось под его смотрением, родилось среди пустыни. Вот рощи, дороги и тропинки, где мы столь часто его видали. Здесь горестное Каласово семейство окружило своего покровителя; здесь сии несчастные обнимали колена его. Сие дерево освящено благодарностию, и секира никогда не отделит его от корня. Он сидел под его тению, когда разоренные поселяне пришли требовать его помощи; тут проливал он слезы сожаления и скорбь бедных превратил в радость. В сем месте видели мы его в последний раз..." -- и внимающий странник, который при чтении "Заиры" не мог удержать слез своих, прольет, может быть, еще приятнейшие в память благотворителя".
Мы обедали в фернейском трактире с двумя молодыми англичанами и пили очень хорошее французское вино, желая блаженства душе Вольтеровой.

@темы: Вольтер

---

Не помню, цитировала я это или нет... Мемуары Водовозовой. az.lib.ru/w/wodowozowa_e_n/text_0020.shtml
Первое появление Ушинского в институте.
Когда однажды у нас только что кончился какой-то урок и мы уже направились было к двери, чтобы выйти из класса, в него вбежал, буквально вбежал, среднего роста худощавый брюнет, который, не обращая внимания на наши реверансы и нервно комкая свою шляпу в руках, вдруг начал выкрикивать: "Ведь вы же здесь специально изучаете нравственность, а не знаете того, что портить чужую вещь духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете... может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу... Да куда вам думать о бедности! Не правда ли... ведь это fi donc... {фи (франц.).} совсем унизительно!" И с этими словами он выбежал из класса.
Мы были так ошеломлены, что стояли неподвижно. И было отчего: хотя классные дамы ежедневно осыпали нас бранью, упреками и намеками на что-то гнусное с нашей стороны, но от мужского персонала, от наших учителей и инспектора, мы никогда не слыхали грубого слова. Для этого не было ни малейшего повода. Наши учителя редко вызывали плохих учениц, а хорошие твердо учили свои уроки. Если воспитанница не знала урока, ей ставили плохую отметку, и этим ограничивались все неприятности между учителями и нами. Учителя и инспектор обращались со всеми весьма вежливо. Что же касается вступления нового инспектора в институт (это случалось крайне редко), то он обыкновенно торжественно входил в класс в сопровождении инспектрисы. При этом она произносила по-французски: "Monsieur, -- рекомендую: воспитанницы такого-то класса", а обращаясь к нам, -- "mesdemoiselles: ваш новый инспектор". Мы чинно приподнимались со скамеек, кланялись и выслушивали несколько фраз нового инспектора, правда стереотипных, но в чрезвычайно вежливой форме, в которых высказывалась уверенность, что мы своими успехами заставим его всегда вспоминать о проведенном с нами времени как о самом приятном для него. Затем начинался урок, во время которого учитель вызывал самых лучших воспитанниц, а инспектор старался ободрить конфузившихся и в конце концов высказывал, как он удивлен нашими успехами и хорошею подготовкою. "А это что за инспектор? Не успел появиться, и уже осмеливается орать на нас, взрослых девушек, как на базарных мужиков! Наконец, даже не мы это сделали! Вероятно, кто-нибудь из другого отделения... А если бы и мы? Неужели такое преступление облить шляпу духами? Мы всегда так делали, и порядочные мужчины были только польщены этим! Какой-то невоспитанный, некомильфотный!.. И как приличны с нами эти разговоры о бедности!.." -- рассуждали мы. Но долго останавливаться над этим вопросом не пришлось: раздался колокол, призывавший нас на урок немецкого языка
За солидным немцем, отрастившим себе порядочное брюшко и неторопливо приближавшимся к скамейкам, нервною и стремительною походкою вошел в класс Ушинский. Он поклонился, попросил воспитанниц, сидевших на последней скамейке, подойти к его столу и приказал одной из них открыть книгу, но не на том месте, где был заданный урок, а на несколько страниц вперед, и переводить. "Мы этого еще не учили..." -- получил он в ответ. Но Ушинский заявил, что он желает знать, как воспитанницы переводят a livre ouvert {с листа, без подготовки (франц.).}. Из страницы, прочитанной каждою, одна могла перевести два-три слова, другая несколько больше, а третья решительно ничего не знала. Когда же он предложил передать по-русски своими словами только что прочитанное, ни одна из нас ничего не могла ответить, никто не понимал даже, о чем идет речь.
На вопрос, сделанный учителю, сколько у нас в неделю уроков немецкого языка и сколько лет мы учимся, он отвечал, что уже шестой год и что мы имеем по два урока в неделю. На это инспектор заметил:
-- Вычитая каникулы и бесконечное число праздников, воспитанницы учатся, во всяком случае, не менее месяцев семи, следовательно в году имеют по крайней мере пятьдесят шесть уроков... Ведь если бы они выучивали в каждый урок только несколько слов и на эти слова делали упражнения и переводы, то подумайте сами, какой громадный запас слов они приобрели бы в двести восемьдесят ваших уроков! Между тем воспитанницы не понимают даже смысла прочитанного, хотя текст оригинала простой и легкий.
Учитель оправдывался тем, что вызваны были плохие ученицы, но еще более подчеркивал то, что в институте все внимание обращено на французский язык, что воспитанниц заставляют разговаривать по-немецки очень редко, да и то для проформы, и указывал на то, что сами они терпеть не могут немецкого языка.
Ушинский возражал, что для того, чтобы заставить воспитанниц полюбить немецкий язык, он, учитель, должен был отчасти читать, а отчасти сообщать им содержание лучших произведений Шиллера и Гете.
-- О господин инспектор! -- насмешливо-добродушно отвечал немец. -- Уверяю вас... хотя они и в старшем классе, но ничего, решительно ничего не поймут в сочинениях этих писателей и не заинтересуются ими.
На это Ушинский заметил, что только идиота может не заинтересовать гениальное произведение.
Так как учитель в свое оправдание указывал на то, что инспектором были вызваны плохие ученицы, Ушинский предложил ему вызвать самых лучших и начал внимательно вслушиваться в их чтение. Когда одна из них начала бойко переводить, Ушинский заметил ей, что хотя она прекрасно понимает прочитанное, но по-русски выражается неправильно, и указывал ей, как нужно переводить то или другое немецкое выражение.
Когда мы поближе познакомились с Ушинским, мы заметили, что он так уходит в дело, -- все равно, читал ли он лекцию или слушал наши ответы, -- что не видел и не слышал, что происходило вокруг. Но когда что-нибудь внезапно нарушало тишину, он вздрагивал, резко делал замечание нарушителю ее, не обращая ни малейшего внимания, к кому оно относилось -- к воспитаннице, учителю или к классной даме. Так было и в этом случае. Дежурная дама, m-lle Тюфяева, внезапно с шумом отодвинула свой стул, встала с своего места, подошла к скамейке и начала что-то вырывать из рук одной воспитанницы. Как только она скрипнула стулом, Ушинский быстро поднял голову и стал пристально всматриваться в нее, точно не понимая в первую минуту, что его отвлекло от дела. Но когда у нее завязалась борьба с ученицей, он привстал с своего места и резко закричал: "Перестаньте же, наконец, шуметь! Кто вас просит сидеть в классе? Учитель сам обязан поддерживать порядок!" И сейчас же уселся как ни в чем не бывало, продолжая занятия. Тюфяева побледнела, но промолчала, может "быть, от неожиданности. С институтской точки зрения замечание Ушинского, как по форме, так и по существу, могло считаться возмутительною дерзостью. Наши испектора и учителя разговаривали с классными дамами не иначе, как с величайшим почтением. Если же приходилось о чем-нибудь их попросить или сделать самое ничтожное замечание (то и другое случалось крайне редко), то они обращались к ним, наклонив голову и с приятною галантностью: "Mademoiselle N, простите великодушно, если я решаюсь вас беспокоить..." и т. п. А новый инспектор только что показался, и уже смеет кричать на нее, заслуженную классную даму, как на последнюю горничную! Между тем Ушинский, сделав ей такое неподходящее, по институтскому этикету, замечание, моментально забыл о ее существовании.
-- Вы, кажется, немка? -- спросил он у воспитанницы, которая только что переводила с немецкого на русский. Получив утвердительный ответ, он узнал и от двух других воспитанниц, прекрасно ответивших на все его вопросы, что они хотя и русские, но дома говорили больше на немецком, чем на родном языке.
-- А, вот что! Значит, эти первые ученицы знанием языка обязаны семейству, а не учебному заведению! -- сказал Ушинский, обращаясь к учителю, поклонился и повернулся, чтобы уходить, но Тюфяева загородила ему дорогу.
-- Позвольте вам заметить, милостивый государь, что мы дежурим в классе по воле нашего начальства... что мы... что я... я высоко чту мое начальство...
-- Если вы уже обязаны здесь сидеть неизвестно зачем, то, по крайней мере, должны сидеть тихо, не скрипеть стулом, не шмыгать между скамейками, не вырывать бумаги у воспитанниц, не отвлекать их внимания от урока... Понимаете? -- резко перебил ее Ушинский.
-- Я, милостивый государь, служу здесь тридцать шесть лет... мне, милостивый государь, седьмой десяток... да-с, седьмой десяток... я не привыкла к такому обращению... Это все, все будет доложено кому следует.
-- Если вы дежурите с такой определенной целью, то и исполняйте ваши священные обязанности!.. -- С последними словами он вышел из класса.
Тюфяева возвратилась на свое место, но была так взволнована, что не брала даже чулка в руки, который она обыкновенно вязала; горько покачивая головой, она вдруг расплакалась и направилась к выходу. Воспитанницы в первый раз остались в классе с глазу на глаз с учителем. Все молчали. Наш немец что-то крепко призадумался, но это был один момент: он вдруг встрепенулся и, по заведенному порядку, начал вызывать учениц одну за другой. Ратманова, пользуясь отсутствием классной дамы, встала с своего места и, прикрывая рот и нос платком (указывая этим, что у нее кровь идет носом), смело вышла из класса, но не в ту дверь, в которую ей надлежало выйти для этого. Мы поняли, что она отправилась "на разведки". Нам тоже не сиделось: мы чувствовали сильнейшую потребность обсуждать происшедшее, а между тем приходилось ждать до звонка, мало того, необходимо было запастись терпением и на весь обед, так как в это время не очень-то удобно было болтать. Немец не обращал ни на что внимания, и мы то и дело оборачивались по сторонам: одна показывала другой на свою голову и вертела над нею рукою, выражая этим, что у нее бог знает что там творится, другая била себя в грудь и закатывала глаза,-- это означало, что у нее разрывается сердце от муки из-за того, что приходится так долго молчать.
В столовую мы спустились без классной дамы. Когда мы шли по парам, Ратманова незаметно присоединилась к нам и сидела за обедом, загадочно улыбаясь. Подруги то и дело подталкивали ее соседок, умоляя их выспросить ее о том, что она успела узнать. "Удалось ли что-нибудь?" -- спрашивали ее. Гордо подняв голову, она отвечала, что неудачи преследуют только трусих и идиоток.
Наступил конец и нашим страданиям. Когда мы возвратились в класс, Тюфяева, на наше счастье, ушла в свою комнату заливать горе кофеем. Сбившись в кучу, воспитанницы кричали, перебивая друг друга:
-- Это какой-то ужасающий злец!
-- Просто невежа!
-- Не конфузится сознаться, что у него денег нет даже на покупку шляпы!
-- Неправда, и опять неправда! -- смело выскочила на его защиту воспитанница Ивановская2. -- Ушинский... это, прежде всего, человек неземной красоты!
-- Не ты ли облила его шляпу духами?
-- Я не могла этого не сделать!.. Спускаюсь утром на нижний коридор и вдруг вижу -- входит... Меня точно стрела пронзила! Я так была поражена его красотой!.. Дала ему пройти и сейчас же бросилась к вешалкам, облила его шляпу духами, вылила духи в карманы его пальто, -- одним словом, весь флакончик опорожнила, благо он был под рукой.
Воспитанницы, однако, не одобрили поступка Ивановской. Хотя почти каждая из них делала то же самое, но в данном случае они ссылались на то, что стоило только взглянуть на Ушинского, и каждая должна была бы понять, что он не оценит такого внимания. Хотя это суждение высказывалось post factum {после совершившегося (лат).}, но с ним все согласились, судили, рядили, и все-таки никто из нас не мог сообразить, почему Ушинский так обозлился только за то, что его одежду облили духами. Нашим учителям это, обыкновенно, очень нравилось: при встрече после этого они улыбались нам лишний раз. Особенно возмутило нас в Ушинском, как величайшая неблаговоспитанность с его стороны, что он осмелился кричать на нас, взрослых девиц, а также и то, как он разговаривал с m-lle Тюфяевой. Конечно, мы все были до невероятности счастливы, что он ее так "отбрил" и "унизил", но многие находили, что хотя она и классная дама, следовательно, гнусное существо, но все же она дама вообще, а каждый образованный мужчина должен относиться к даме по-рыцарски, с утонченною любезностью и почтением.

@темы: институтки

---

Наиболее достоверным является то, что рассказал генерал Мареско в своих "Отношениях (?) к осаде Шарлеруа" Командир гарнизона послал офицера для переговоров об условиях сдачи, Сен-Жюст холодно выслушал его и ответил, что сдача добровольно - это все, чего можно было ожидать. Следующим пришел офицер более высокого ранга с предложением о капитуляции. "Мне нужны не бумаги, а место, которого я требую от вас (?)", - таков был ответ представителя народа. "Но если гарнизон сдастся добровольно, он опозорит себя", - возразил австриец. - И мы! (воскликнул Сен-Жюст). Мы не можем ни почтить, ни обесчестить вас. Не больше, чем в наших силах почтить или опозорить французскую нацию. Между вами и нами нет ничего общего".
Когда офицер стал настаивать, Сен-Жюст отстранил его с холодными словами:
"Вчера я мог бы вас выслушать, сегодня вы должны сдаться добровольно". Я так сказал! Я воспользовался вверенными мне полномочиями. Мне больше некуда отступать, я рассчитываю на помощь армии и на самого себя.
Офицер ушел, но вскоре вернулся, чтобы объявить о безоговорочной капитуляции. По другой, более сомнительной версии, Сен-Жюст, которого убеждали подписать австрийские предложения, отвечал: "Я оставил свое перо в Париже и взял с собой только меч", на что изумленный офицер восклицает: "Господин де Сен-Жюст - очень великий человек". Однако побежденным войскам были оказаны военные почести, а офицерам разрешили оставить свои шпаги и личные вещи.
Собственный отчет Сен-Жюста по этому вопросу, содержащийся в письме трех представителей народа в Комитет из Шарлеруа, 7 Мессидора, гораздо более прозаичен и скромен .После описания жестокой, но победоносной битвы 28 прериаля - рассказ об осаде возобновляется. Офицер-инженер Мареско оказал себе большую честь активностью, с которой он продвигал свою работу. Это, кстати, опровергает версию о том, что Сен-Жюст хотел расстрелять Мареско. Артиллерия превратила город в пепел".

@темы: Сен-Жюст, Кертис

---

Вывесила свое фото, присланное Нинетт, на дыбр

@темы: личное

---

Традиционно подавив желание поныть по поводу отсутствия лайков, выпадаю из сети до завтра.
Хочу сходить на выставку "Золото сарматских вождей".Мачеха очень рекомендует Когда, точно еще не знаю... А в пятницу в Иллюзион, в субботу в Щукинское училище на "Трехгрошовую оперу"..
"Чисто французское убийство" оказалось не столько детективом, сколько очаровательной комедией положений. Очень понравилось.

@темы: личное

---

Писарев. Дидро и его время.
О юношеских годах Дидро мы знаем только то, что он много учился и терпел большую нужду. Крайность заставила его сделать хищный набег на добродушие и доверчивость одного монаха, старавшегося вербовать в свой монастырь несчастных молодых людей, сбившихся с прямого пути. Дидро зашел в монастырь осмотреть церковь и библиотеку и проронил несколько слов о прелестях уединенной жизни и о суетности мирских благ. монах, водивший его по монастырю, брат Анж, бывший родом из Лангра, и даже приходившийся дальним родственником нашему юноше, поддержал разговор на эту тему и пригласил Дидро почаще наведываться в их тихую обитель. При следующих свиданиях разговор продолжался, и брат Анж стал рассчитывать на своего собеседника, как на будущего прозелита. \Дидро поверил ему свои несогласия с отцом, признался ему, что свет утомил и измучил его молодую и чувствительную душу, и, наконец, открыл ему, что любимою его мечтою было бы удалиться, года через два, в какой-нибудь тихий провинциальный монастырь. Брат Анж заметил, что незачем откладывать вдаль такое благое намерение. Тогда Дидро с видом величайшего смущения, покаялся монаху, что у него есть любовница, что он соблазнил невинное существо, что ему необходимо сколько-нибудь обеспечить ее участь и что он решился удалиться от света только тогда, когда ему удастся зароботать для этой несчастной женщины 1200 франков. Брат Анж сообразил, что на зарабатывание этой суммы уйдет много времени, что в это время расположение к монастырской жизни может угаснуть в молодом человеке и что, следовательно, надо ковать железо, пока оно горячо. Он выдал кающемуся юноше 1200 франков из монастырских сумм. Юноша ушел, расплатился с долгами и восстановил свой упавший кредит. Затем он опять явился в монастырь и объявил брату Анжу, что он кругом в долгу и что ему необходимо, до поступления в монахи, покончить счеты с портным, с хозяином квартиры, с кухмистером и с разными другими мелкими поставщиками. Брат Анж был уверен в том, что старый Дидро заплатит за сына, как только узнает, что он пристроился в монастыре. Дени еще раз получил из монастырской кассы около 900 франков и затем опять явился к своему благодетелю, говоря, что теперь остается только закупить книг, белья, кое-какой домашней утвари, что ему, как сыну честной фамилии, неприлично поступить в монастырь в нищенском виде и что он сделается монахом тотчас же, как только брат Анж даст ему необходимое пособие. Тут монах окончательно заупрямился. "Пора покончить, - сказал он. - Поступайте в наш монастырь, и я завтра же доставлю вам все, что вам будет нужно". - "Брат Анж, - спросил тогда Дидро, - так вы больше не хотите давать мне денег?" - "Решительно не хочу!" - "А я не хочу поступать в монахи". Брат Анж пришел в ярость и написал страстную жалобу к старому Дидро; тот заплатил за сына и посоветовал монаху на будущее время вести себя умнее и осторожнее.

@темы: энциклопедисты

---

Да, я знаю, что последнее письмо Елизаветы Ивановны, которое я перепечатала не понравилось никому. Но я же упрямая, как осел. И поэтому перепечатываю еще одно. Ее мнение о греках, философские рассуждения о роде людском и печальные бытовые подробности мне кажется небезынтересными.
Васильево, 8 октября 1824.
Если наши письма доставляют вам удовольствие, мой дорогой и добрый друг Павел, то ваши являются для нас одной из величайших радостей, как ваша сыновняя нежность есть наше величайшее утешение. Если бы мысли могли сообщаться через расстояние со скоростью молнии, мы бы часто оказывались беседующими, не зная о том, настолько сходны наши воспоминания! Благодаря Бога, вам хорошо в настоящем вашем положении. Кто ваш бригадный начальник? Я подумала, что его присутствие в Линцах не неприятно для вашей службы и может служить вам обществом, особенно по вечерам. Ошибаюсь ли я? Ваша лотерейная лошадь - это удачная находка, с которой я вас поздравляю, как и со всеми праздниками, на которых вы побывали. Я знаю, что это для вас иногда тягостно, но все же хорошо видать время от времени немного публики, чтобы освежить идеи, оживить свое остроумие (которое без этого становится как стоячая вода, загнивающее в глубине спокойствия) и чтобы с тем большим удовольствием вернуться в покой одиночества. Мы также не теряли времени: господин и госпожа Кличицкие провели у нас два дня. Они приехали вдвоем в двух экипажах с 10 лошадьми и 6 слугами! Соседи Саколинские все приехали обедать на другой день. На следующий день после их отъезда прибыли Марины-Соколинские,/ которые провели три дня у нас, а через 8 дней муж снова приехал на два дня. Г-жа Каличицкая элегантна. Они поместились в новом доме, где я весьма прелестно приготовила им две комнаты. Наутро эта дама явилась в столовую затянутой в корсет, элегантно надев лиловую перчатку на левую руку, в которой она деликатно держала перчатку с правой руки, чтобы иметь возможность поспешно подать ее дамам и почтению кавалеров. В своём огромном теле она заключает прелестный голосок, которым весьма приятно пользуется. Во время пребывания Мариных князь-сосед приехал обедать с неким господином Реймерсом, раненным военным, искалеченным, отставным, очень порядочным человеком, хорошим музыкантом и плохим собеседником. Повар был очень хорош все это время, несмотря на свое дурное настроение. Но к визиту князя Марина он был настолько пьян, что князь, имевший при себе поваренка, и его человек готовил все время! Наш Степан Андреевич, впавши в буйство на два дня, затем был еще пьян и мертвецки спал на третий. В это время нам сказали, что губернатор и вице-губернатор намеревается назавтра приехать обедать. Какое затруднение! Взяли соседского повара (Марин уехал) , развели большой огонь на кухне, принесли в жертву кур, уток, свиней; наш пьяница встал на ноги и работал со своим заместителем; ждали один, два, три дня, никто не едет, и мы мало-помалу подъели совершенно одни наш большой обед. Это тем более неприятно, что они приедут неожиданно и застанут нас врасплох. Я отчитала Степана, который со стыдом и смущением клялся, хотя несколько поздно, что такого с ним больше не случится. Досадно не только то, что он останется пьяницей, но что он становится все более буйным и дерзким, и это - как он не может скрыть в опьянении - потому что ему должны 550 рублей. Сколько унижений, сколько неприятностей заставляют испытывать долги и нужда!
6 сентября Воло и Амели написали мне, чтобы поздравить со вчерашним праздником. Воло говорит, что 5 их писем остались без ответа! Я вас спрашиваю, как это, возможно! Я ответила в тот же день, и поскольку в его письме выражалось желание не причинять нам огорчений, мой ответ был столь же нежным, сколь и подробным. \перед этим я написала им 4-го числа, чтобы поздравить Амели с днем ее именин и рождения, которое она празднует 13-го (сентября). Нератов прислал нам расписку одного из людей Воло в получении этого письма, но они на него не ответили! Борис снова был болен, он становится весьма болезненным, это меня удручает и беспокоит! Наконец через три с половиной месяца пришло официальное известие о столовых деньгах, ассигнованных на Смоленск. Когда указ появился, мы хотели поручить Борису взять из первого месяца, чтобы поместить Назара и отослать Федора, но он не отвечал, деньги не приходили. Тем временем пришли скверная погода и холода и показали нам невозможность оставаться в старом доме и непременную необходимость укрепить печи; дом не приносит ничего, надо всем платить, и столовых денег даже недостанет на все это. Таким образом, взвесив, что нельзя кушать ни рагу, ни варенья, когда замерзаешь, - водворение Назара уступило место ad interim - установлению печей, необходимых, чтобы не умереть от холода.
Вы хотите, добрый друг, иметь сборничек стихотворений Барятинского: отослав его уже давно Муравьеву, я постараюсь достать его вам через Бориса. Вы спрашиваете, что мы скажем об Ипсаре. Мы воздали слезы и восхищение этим бедным грекам, но я в свою очередь спрашиваю вас, что вы скажете об этих греках, по-прежнему угнетённых, по-прежнему гибнущих, которые непрерывно восстают из пепла и бьют на земле и на море своих тиранов, которые в 10 раз сильнее них. Наконец они выйдут победителями и свободными из этой прекрасной борьбы, если только дьявольская Политика великих держав Европы, особенно англичан и австрийцев, не придет помочь магометанам раздавить наших христианских братьев, приняв строну варварства против свободы!!
Мы давно не писали Александру, потому что два месяца он все время писал нам, что выезжает через два дня в Новгород. и что оттуда поедет в Псков, и то же нам недавно написал Борис, так что мы совсем не знаем, куда адресовать письма для Александра. Я все же полагаю, что он наконец покинул Петербург, потому что Воло должен был уехать из Новой Деревни 1-го числа этого месяца. Мы получили плохие новости со всех сторон. В Москве все родственники вашего батюшки более или менее больны. Леонтьевы, бывшие там проездом по дороге в свои земли, были вынуждены там остановиться по причине прискорбного здоровья бедного Валентина, а одна незамужняя сестра Марьи Павловны очень плоха после трех лет страданий. Моя тетушка была в самой крайности и не покидает постели, а моя матушка (от которой вы должны были получить письмо) пишет мне, что у нее началась водянка, сопротивляющаяся заботам врачей и послушанию больной. Вот веселые новости, принесенные нам двумя последними курьерами, помимо того что наша дорогая Катерина Дмитриевна умирает! и что Борис болен!
Король Людовик XVIII умер 16 сентября, тотчас король Карл X поцеловал ему руку и отбыл в Сен-Клу начинать свой траур и свое царствование, которое не будет долгим, я думаю, ввиду того что молодому королю 67 лет! Дай Бог, чтобы Франция сохранила спокойствие, и чтобы повсюду сохранялось спокойствие, и чтобы народы оставались покорны добрым и справедливым государям. Если бы могла существовать порода животных столь же кровожадных/, как люди, им бы ужасались и поднимались бы массой, чтобы их искоренить; или же, если бы можно было пропитать все сердца чувствами и наставлениями нашего господина и искупителя, повсюду были бы счастливы и спокойны.(Далее немецкий текст, цитирую сразу перевод" О, придите же, - говорит Дрезеке, - придите не мешкая туда, где нам так хорошо, придите в материнские объятия религии. Если где и можно найти покой ( и истинную добродетель), то у нее, когда она пронизывает все наше существо. Так возьми на, дщерь неба, прими нас и введи в небесный храм, лишь чрез оный мы все богаты. Что робеешь, сердце, - говорим мы, воодушевленные тобой, - в сумерках страстей и отчего так беспокойно? Ожидай Господа! Его ты однажды возблагодаришь за то, что он был тебе помощником
Софья говорит вам миллион нежностей, мой добрый друг. Она, как и я, досадует, что вы не женитесь и хотела бы, как и я, чтобы вы смогли найти вскорости молодую и очаровательную женщину, которая принесла бы вам счастье и состояние. Нет ли чего в этом роде в ваших окрестностях? Я вас обнимаю, люблю и благословляю всеми способностями моей души. Прощайте, душинька.
Занимаетесь ли вы еще своими планами домов? Пришлите мне однажды план большого дома в 17 окон и в два этажа, у мня есть только план дома в 12 окон. Когда наш дом будет окончен или почти окончен, я тоже пришлю вам его подробный план.

@темы: Пестель

---

И я добралась до Иностранки и списала немного Кертиса.
Ипр пал 18 июня, в тот самый день, когда Журдан совершил свой последний переход через Самбру, а Пишегрю двинулся вперед к Генту и Брюгге. Известие об этом знаменательном успехе левых сил, должно быть, удвоило усилия Журдана и Сен-Жюста по взятию Шарлеруа. В письме Комитету из Маршьен-о-Пон, датированном 5 Мессидора (23 июня), Сен-Жюст, в соавторстве с Жилле и Гуйтоном (? ), сообщает о достигнутом прогрессе. Осада велась со всей активностью, на которую они были способны, их сильно раздражало отсутствие инструктажа у многих артиллеристов, низкое качество лафетов, трудности с приведением орудий в хорошее состояние. Тем не менее, стрельба была довольно активной в тот день и будет еще более интенсивной на следующий. Прибыло восемь новых пушек. Огонь французов уже был сильнее, чем у защитников, и вторая параллель (?) была выдвинута на расстояние пистолетного выстрела от гласиса. В открытом поле происходили ежедневные передвижения, но никаких важных сражений не было, так как враг продолжал отступать. Действительно, малочисленность их предполагала, что они планировали общее движение против левого фланга Армии Севера. Чтобы прояснить ситуацию, на следующий день отряд численностью в 36 000 человек должен был выступить к Мону. Врага охватило уныние; приходило много дезертиров. Император не имел никакого влияния в Нидерландах. Австрийская армия была в бедственном положении; голландцы с сожалением сражались против нас (французов). "Европа находится в упадке, а мы собираемся процветать". Дух армии был восторженным; сегодня днем канониры, обслуживающие свои орудия, кричали: "Да здравствует Республика! Да здравствует Конвент и представители народа!" В постскриптуме Сен-Жюст, пишущий в одиночку, добавил, что их письмо было отправлено, чтобы успокоить Комитет.
Думаю, я могу заверить вас, что мы находимся накануне больших успехов в Бельгии. Нам нужно большое количество пушек и боеприпасов. После Шарлеруа мы обрушимся на Намюр и Мон. Вы поступите правильно, если сообщите о взятии Шарлеруа и объявите обо всем этом в Конвенте..
Через два дня после письма Сен-Жюста (7 Мессидора, 25 июня) город сдался. Было распространено множество историй о фактической капитуляции, и во всех из них Сен-Жюст фигурирует в той или иной героической позе.

@темы: Сен-Жюст, Кертис

---

Выяснила, чем по мнению знакомой похожа на Сен-Жюста, а точнее на Патриса Александра. Внешностью и особенно волосами... Но я совсем на него, увы, не похожа. А волосы у меня хоть и очень густые и вьются но они каштановые...

---

Усталая и недовольная вернулась из Иллюзиона. Ну что я могу сказать по поводу "Всех страхов Бо" помимо того, что у главного героя явно Эдипов комплекс... Не люблю фильмы, где не отличишь реальность от кошмарного сна, а сон от галлюцинаций шизофреника... Однако снято красиво.
(Стерев нафиг пост с письмом матушки Пестеля сыну). Вот почему совершенно одинаковые по содержательности посты получают то пять лайков, то вообще ни одного лайка.
Завтра таки доберусь до Иностранки.

@темы: личное

---

Мемуары Энгельгарт.
В противность мужским учебным заведениям, где принято новичков обижать, бить и чинить над ними разные каверзы, в институте с новенькими обращались вежливо, говорили им "вы" и оберегали от неприятностей. Сами воспитанницы наблюдали за этим. и беда, если какая-нибудь девочка осмеливалась обидеть словом новенькую (voies de fait не существовало вовсе ни для новеньких н для стареньких; всякая ручная расправа была противна институтским понятиям, институтскому духу и навлекла бы на виновную такую бурю и такую гонку со стороны товарищества, что самые строптивые вели себя безукоризненно в этом отношении), то все остальные налетали на нее разом и осаживали словами: "Как вам не стыдно, разве вы забыли. что она новенькая!"
Это бережное обращение длилось неделю-две - определенного срока не было - и затем внезапно прекращалось.

@темы: институтки

---

Так и не добралась до Иностранки... Попробую завтра. Зато я сегодня иду на "Все страхи Бо". А завтра в Щукинское на "Чисто французское убийство" - видимо по аналогии с "Чисто английским убийством" Хейра.
Горячо всем рекомендую "Тень Караваджо". Биографическая драма о противостоянии Художника и Церкви. Снято прекрасно и актеры замечательные.

@темы: личное

---

Подавив в зародыше желание вновь поныть по поводу отсутствие лайков, вылезаю из сети. Окончательно. До послезавтра. Завтра я в кино, а вечером к мачехе.

---

Завтра иду в кино на "Тень Караваджо". В субботу опять в кино - в Иллюзион, на что - пока не знаю... Да. меня саму несколько пугает насыщенность моей культурной программы. А 27-го в Щукинское...
Совсем мне не понравился мюзикл "Пляшущие человечки. Холмс совсем не похож на Холмса как я его себе представляю... И текст, за исключением цитат из Конан-Дойля, мне большей частью не понравился". Но может быть, это я чего-то не понимаю и не умею оценить...

@темы: личное

---

Давненько не лазила в сеть в поисках картинок с Сен-Жюстом. Нынешний улов скуден...

@темы: Сен-Жюст

---

Из мемуаров Энгельгарт.
В этот день я мало успела просветиться насчет моей новой обстановки... узнала только, между прочим, что институтки обязаны говорить между собой один день по-французски, а другой день - по-немецки. За несоблюдение этого правила привешивался к шее вышеупомянутый красный картонный язык. Воспитанница, получившая язык на шею, прислушивалась к говору подруг и, услыша русскую фразу, в свою очередь передавала язык той. которая ее произнесла.
Так как большинство институток плохо объяснялось на иностранных диалектах, в особенности на немецком... то для избежания языка изобретена была следующая уловка, освященная обычаем и допущенная классными дамами. а именно: всякой русской фразе предпосылалась немецкая, институтской фабрикации:"Wie sagt man auf Deutsh?. Заручившись этой спасительной фразой, можно было говорить сколько угодно по-русски. ..
Для французского, на котором. впрочем, воспитанницы говорили охотнее, - хотя богу одному да институтским стенам известно, что это был за французский язык, - существовал такой же громоотвод, или, лучше сказать, языкоотвод:"Comment dit-on en francais?"
Впрочем, правила эти наблюдались не особенно строго, и , во всяком случае, не постоянно, потому что не в русском характере систематически преследовать какую бы то ни было цель. Язык по целым неделям, даже месяцам валялся где-нибудь в шкапу и только по внезапно осенявшему по временам классную даму усердию вытаскивался на свет божий, гулял по институтским шеям дня три-четыре, а затем снова сдавался в архив на неопределенный срок.

@темы: институтки

---

Некто Вульфиус . "Религиозные воззрения и терпимость Вольтера". Вольтер об идее морали. Пост на любителя (философии)
Вольтер верит в существование общей для всех людей морали, скажем даже более: эту идею он защищает и доказывает почти так же часто, как существование Бога, строителя мира. Приведем еще несколько меси из его сочинений для лучшей иллюстрации этой мысли:
"Есть только одна мораль, господин Ле Бо, так же, как только одна геометрия. Но, ответят мне, громадное большинство людей не знает геометрии. Совершенно верно; но стоит только заняться ей немного, как все согласны. Земледельцы, чернорабочие, ремесленники не прошли курса морали; они не читали ни De finibus Цицерона, ни этики Аристотеля, но как только они начнут мыслить, они делаются, не зная этого, учениками Цицерона; индусский красильщик, татарский пастух и английский вопрос знают, что справедливо и что несправедливо. Конфуций не изобрел своей системы морали так, как строят системы физики. Он нашел ее в сердцах всех людей..
.. Мораль не заключается ни в суеверии, ни в церемониях, она ничего общего не имеет с догматами. Нельзя достаточно часто повторять, что догматы все различны, а мораль одна и та же у всех людей, которые пользуются своим разумом. Итак, мораль исходит от Бога, как свет. Наши суеверия один лишь мрак. Читатель, подумайте: развейте эту истину, извлеките выводы.
Более того, Вольтеру хотелось бы. чтобы моральный принцип распространялся на всю вселенную: "Свет один и тот же для звезды Сириуса и для нас; мораль должна быть одна и та же. Если чувствующее и мыслящее животное на Сириусе рождено нежными родителями, которые заботились о его счастье. оно обязано им же такою же любовью и такими же заботами, как и мы здесь на земле по отношению к нашим родителям. Если кто-нибудь в млечном пути увидит калеку и, имея возможность облегчить его участь, не сделает этого, он повинен перед всеми мирами. Сердце везде имеет одни и те же права: на ступенях трона Божьего, если существует трон, и на дне преисподней, если существует преисподняя". "О святая мораль, о мой Господь, творец ее, - восклицает в восторге Вольтер, - я не замкну вас в границы одной провинции; вы царите над всеми мыслящими и чувствующими существами. Ты - Бог Иакова, но Ты и Бог вселенной".
Этот общий всем людям моральный принцип столь же мало представляет из себя прирожденную идею, как и идея Божества. Вольтер, как истинный ученик Локка, всю свою жизнь полемизировал с учением о врожденных идеях. Но моральный принцип необходимо и неизбежно должен развиваться в нас. "Кто нам даровал чувство справедливости и несправедливости? Бог, даровавший нам мозг и сердце. Но когда разум научает нас тому, что существует добродетель и порок? Тогда, когда он нас научает тому, что дважды два четыре. Нет врожденных идей, по той же самой причине. как и нет деревьев, покрытых листовою и плодами в момент произрастания из земли. Ничего не врожденно, т. е ничто не рождается в развитом виде; но, повторим еще раз, Бог создает нас с органами, которые по мере своего развития дают нам возможность чувствовать все, что необходимо чувствовать нашему виду для сохранения его".
"Я соглашаюсь с Локком, - пишет Вольтер Фридриху Великому, - что действительно нет ни одной врожденной идеи; отсюда очевидно следует, что нет никакого врожденного морального предписания в нашей душе. Но из того, что мы не родились с бородою, разве вытекает, что мы, обитатели этого материка, не рождены с тем, чтобы обрасти бородой в известном возрасте? Мы не рождаемся с силою ходить, но родившийся с двумя ногами будет когда-нибудь ходить. Таким же образом никто не приносит с собою при рождении идеи, что нужно быть справедливым, но Бог так устроил органы людей. что все в определенном возрасте сходятся в признании этой истины."

@темы: Вольтер

---

По возвращении из Петербурга, "главным предметом разговоров Дидро сделалась Россия; он передавал свои русские впечатления. сообщал массу интересных анекдотов о России" и постоянно, до самой смерти, остался благодарен Екатерине, стараясь выразить свою признательность то рекомендацией лиц, могущих по его мнению, быть полезными императрице, то набросками своих мыслей по поводу преобразований, задуманных Екатериною, то, наконец, сближением с русскими людьми, посещавшими Париж...
И далее..
Фонвизин писал из Парижа в 1778 г.: "Корыстолюбие несказанно заразило все состояния, не исключая философов нынешнего века. В рассуждении денег не гнушаются они человеческой слабостью. ДАламберы, Дидероты в своем роде такие же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие... Кроме Руссо, видел я всех здешних лучших авторов. Я в них столько же обманулся, каки во всей Франции. Все они, выключая весьма малое число, не только не заслуживают почтения, но достойны презрения. Высокомерие, зависть и коварство составляют их главный характер... Я видел уже три раза Вольтера. Из всех ученых удивил меня ДАламберт. Я воображал лицо важное. почтенное, а нашел премерзкую фигуру и преподленькую физиономию.... Чуть ли Руссо не всех почтеннее и честнее из господ философов нынешнего века.

@темы: энциклопедисты

---

Продолжаем цитировать книгу Готовцевой и Киянской о Рылееве.
Развлечений у малолетних кадет практически не было - за исключением укрытой в шапке каши, гуляний в саду и редких приездов высочайших особ. "Император Павел Петрович, - вспоминал Булгарин, - несколько раз посещал корпус и был чрезвычайно ласков с кадетами, особенно с малолетними. позволяя им многие вольности в своем присутствии. "Чем ты хочешь быть? " -спросил государь одного кадета в малолетнем отделении. "Гусаром!" - ответил кадет. "Хорошо, будешь! А ты чем (почему не кем?) хочешь быть?"- промолвил государь , обращаясь к другому малолетнему кадету. "Государем!" - отвечал кадет, смотря смело ему в глаза. "Не советую, брат, сказал государь смеясь, - тяжкое ремесло! Ступай лучше в гусары!" " Нет, я хочу быть государем". - повторил кадет. "Зачем?"-спросил государь. "Чтобы привезти в Петербург папеньку и маменьку". "А где же твой папенька?" "Он служит майором (Не помню в каком) гарнизоне!" "Это мы и без того сделаем, - сказал государь ласково, потрепав по щеке кадета, и велел бывшему с ним генерал-адъютанту записать фамилию и место служения отца кадета. Через месяц отец кадета явился в корпус к сыну и от него узнал о причине милости государя, который перевел его в сенатский полк и велел выдать несколько тысяч рублей на подъём и обмундировку"....
Из малолетнего во взрослое отделение кадет переводили в возрасте 11-12 лет, предварительно проэкзаменовав их. Согласно введенному Павлом Первым правилу взрослые кадеты... распределялись по пяти ротам: гренадерской, трем мушкетерским и резервной - и назывались "ротными" кадетами. Каждая рота делилась на два отделения. Ротами командовали штаб-офицеры (майоры, подполковники и полковники), отделениями -обер-офицеры (от подпоручика до капитана). Время учебы во взрослом отделении составляло в среднем 6 лет; "среднестатистический" кадет оканчивал корпус в 16-18 лет. Правда, если воспитанник корпуса показывал исключительные успехи в учебе, он мог быть выпущен и раньше...
Точно неизвестно, в каком году Рылеев был переведен во взрослое отделение, скорее всего это произошло не ранее 1807-1808 годов. Одно можно сказать твердо: ему не повезло в том смысле, что его подростковый и юношеский возраст пришелся на тяжелое для корпуса время. Самые лучшие преподаватели. которым воспитанники при отсутствии четкой системы обучения были обязаны хоть какими-то знаниями, вскоре покинули учебное заведение. Очевидно. причиной массового ухода учителей было маленькое жалование.
Так, например, в 1810 г. из корпуса ушел знаменитый академик Карл Герман, преподававший статистику в выпускном классе.. Рылеев, переведенный во взрослое отделение корпуса примерно за год до ухода знаменитого преподавателя, просто не успел побывать его учеником.
Размышляя впоследствии о трагической судьбе Рылеева, Николай Греч утверждал: либерального "вздора" Рылеев "набрался" из книги "Сокращенная библиотека". составленной для чтения кадет учителем корпуса, даровитым, но пьяным Железниковым. который помешал в ней целиком разные республиканские рассказы. описания, речи, из тогдашних журналов". С Гречем яростно спорил Кропотов: "Напечатанная в корпусной типографии безобразным шрифтом и на серой бумаге. она со дня своего появления в свет находилась в каком-то пренебрежении, никто и не брал ее в руки, а если иногда и приводили из нее цитаты, то разве для потехи..."
Об авторе, майоре Петре Железникове, преподававшем в корпусе русский язык и словесность. оставил воспоминания и Фаддей Булгарин. "Русский язык, а в первых трех классах и литературу преподавал Петр Семенович Железников... Железников знал русский язык основательно, и притом был весьма силен в языках французском, немецком и итальянском. Еще будучи кадетом, он перевел Фенелонова "Телемака". Перевод поднесен был императрице Екатерине , которая щедро наградила переводчика. приказала напечатать книгу на казенный счет, в пользу автора и ввести как классную книгу во все учебные заведения"..
О "Сокращённой библиотеке" Булгарин пишет, что она составила "нравственный переворот в корпусе: "Железников извлек. так сказать, эссенцию из древней и новой философии, с применением к обязанностям гражданина и воина, выбрал самые плодовитые зерна для посева их в уме и сердце юношества. Различные отрывки в этой книге заставляли нас размышлять, изощрять собственный разум и искать в полных сочинениях продолжение и окончание предложений, понравившихся нам в отрывках".
Впрочем, все рассуждения о том, был ли Железников "пьяным" республиканцем, составителем никому не нужной книжки или лучшим корпусным преподавателем, чья хрестоматия способна была разбудить умы воспитанников, имеют к Рылееву весьма опосредованное отношение. Железников прекратил преподавательскую деятельность в 1807 г., когда Рылеев либо еще учился в малолетнем отделении, либо только что перешел во взрослое. Единственное, чему мог учить его Железников, - чистописание. (но книжка-то. книжка-то осталась!). очевидно, что никакого влияния на формирование либеральных взглядов будущего лидера заговора учитель иметь не мог.
Кроме того, по справедливому замечанию Булгарина, в корпусе была прекрасная библиотека, собранная еще в XVIII веке и постоянно пополнявшаяся. "Библиотека корпуса открывается четыре раза в неделю, и каждый кадет, который предъявит подписанную начальником своей роты записку, получает для чтения книгу", -гласил путеводитель Шредера 1820 г. Тому, кто хотел читать книги, не было никакой нужды ограничивать себя хрестоматией.

@темы: декабристы, Рылеев

---

С замечательного сайта о декабористах. Мемуары Колечинской.
Я провела очень приятный день в Васильеве. Пестели так любезны, каждый по-своему. Говорят, что у него государственный ум, я же люблю в нем милого старика, веселого нрава, несколько язвительного, так мило рассказывающего все, что он видел и слышал в свои лучшие годы; и его знакомства со столькими замечательными людьми делают беседу с ним такой интересной. М-me Пестель, урожденная Крок, — женщина удивительного ума, имеющая знания, которыми могут похвастаться немногие женщины. Она владеет высшей степени хорошим тоном и искусством вести необыкновенно приятную беседу, проведя часть жизни при дворе, в Дрездене, Париже и Италии; удивительно ли, что в ее обществе получаешь столько удовольствия и узнаешь столько нового. Но то, что я пеню в ней более всего, это ее стойкость, то мужество, благодаря которому она в себе находит источник душевного богатства, живя в самой глухой в скучной деревне, какую только можно себе представить; и в обстоятельствах, которые сломили бы обыкновенного человека, у нее хватает власти над собой, чтобы поддерживать мужа, скрашивать ему жизнь, следить за воспитанием дочери, заменять собою всех возможных учителей и кроме того тщательно входить во все мелочи хозяйства, руководить строительством, одним словом, принимать на себя все тяготы мучительного существования; и при этом такая благожелательность по отношению ко всем на свете, умение снискать любовь своих скучных соседей, которые способны разговаривать только о капусте и репе. В самом деле это женщина замечательная, я гляжу на нее с почтением, как на великий образец для подражания. Ее дочь, очаровательная девочка пятнадцати лет, ангельской нежности и доброты, будет утешением — я уверена — своей достойной матери /.../.
М-me Пестель, прекрасная музыкантша, играла марш из оперы Вебера190 Фрейшиц, которая в прошлом году доставляла радость всей Европе /.../.
И далее.
2-е апреля
Я была у М-mе Пестель, она в ужасном горе. Ее сын191 серьезно замешан в деле либералов192. Я поехала, чтобы ее утешить, но, напротив, это я у нее училась смирению и мужеству. Ее душа такая большая и сильная, несмотря на то, что у нее чувствительный характер. Она обожает и оплакивает своего сына, но она находит еще в религии все, что помогает ей не сломиться под бременем несчастья, утешать мужа и дочь и заниматься своими ежедневными делами. Однако эта борьба природы и разума сильно сказывается на ее здоровье; она ужасно исхудала. Ее милая дочь, столь же рассудительная и смиренная, как мать, прячет от нее горькие слезы, которые она льет втихомолку. Достойная семья! я всегда ухожу от вас, восхищаясь вашими добродетелями и унося решительное желание подражать им. Рядом с людьми такого благородства дышишь другим воздухом; чувствуешь, как возвышается душа, облагораживаются мысли, и с радостью понимаешь, как велика и прекрасна добродетель /.../.
24 июля
Страшное известие потрясло все мое существо и разбило то спокойствие, которое моя душа начала обретать! 14 числа этого месяца около ста несчастных были осуждены; пятерых казнили, другие приговорены к каторжным работам. О Боже мой! сделай так, чтобы моя душа склонилась перед Твоей непостижимой волей и дай несчастным, оставшимся в живых, смирение, а тем, которых уже нет, — жизнь счастливей, чем та, которую у них отняли в расцвете их существования. Какое горе должны были они испытать, вынужденные умереть молодыми, полными жизни и здоровья! И по какому праву отнимают жизнь, которую не умеют ни дать, ни вернуть... Но Ты испытал это, Господи! я должна умолкнуть!
11 августа
Вчера я навешала несчастное семейство Пестелей; горести бедной матери разбили мне сердце193; могла ли я утешить ее?., я могла лишь плакать вместе с ними... Не стоит жалеть тех, кто умер христианами; гораздо несчастнее те, кто еще влачит тяжкое существование в оковах. Бедный Якушкин, навеки разлученный с прелестной женой и детьми, воспитанием которых он столько занимался, лишенный всех радостей жизни; и столько других, которых тоже жаль!..
Я вспоминаю, что в самый день казни и, вероятно, в тот же час я видела сон, который меня поразил и который я рассказала всей семье. Мне снилось, что мой покойный отец пришел мне объявить, что для несчастных все кончено! Проснувшись, я была безумно удивлена. Что это за таинственное откровение, неужели мне, все время сосредоточенной на одной мысли, выпало на долю вступить в связь с невидимым миром! Тем не менее я это пережила! /.../.
23-е августа
Я вернулась от Пестелей, у которых провела три дня; они видят мое искреннее участие в их горе, и это установило доверие между нами/.../. Горькую радость доставило мне письмо несчастного Paul, написанное незадолго до смерти194. Какая благородная душа, какая возвышенность чувства, какая нежная привязанность к матери! Нет, человек, который так пишет в ожидании конца, не может быть чудовищем, каким его нам изобразили. Он просит мать, которая его так хорошо знает, не верить всему тому, в чем его обвиняют; он уверяет ее, что в тех заблуждениях, за которые он сам себя корит, сердце его никогда не участвовало и что, если бы пришло время действовать, сердце исправило бы ошибки его ума. В высшей степени трогательно выражение его любви к родителям; он горько упрекает себя в том, что причинил им столько страданий, и говорит, что в своей чрезмерной любви к ним желает, чтобы, если это возможно, они забыли о нем. «Я устал от жизни, — говорит он, — и предпочитаю смерть любому тюремному заключению; но в то же время я хотел бы жить, чтобы посвятить вам всю свою жизнь. Какой бы ни была моя судьба, мой последний вздох будет вздохом любви к вам». Он просит мать порадоваться тому, что теперь он понял Божественную сущность Спасителя, и пишет, что эта вера дает ему утешение в тюрьме и помогает отнестись к смерти со смирением195.
Мне так досадно, что я не решилась попросить копию этого прекрасного письма; я боялась вновь вызвать их страдания, проявив бестактность /.../.

@темы: Пестель