Энгельгардт.
Одежда институток так известна, что почти нет надобности ее описывать. По большей части зелёное или коричневое камлотовое платье до полу, самой оригинальной и допотопной постройки, юбка, пришитая сзади к гладкому вырезанномуилифу, с короткими рукавами, который застёгивался сзади на крючках; одно полотнище юбки на поясе, не пришитое к лифу, пристегивалось к нему сбоку. Белый, по будням полотняный, по праздникам коленкоровый передник с лифом внизу закалывался на булавках и вверху связывался шнурком, белые пелерины и рукава - вот верхнее платье. Белье, в том числе и постельное, было из простого, но довольно тонкого полотна и менялась два раза в неделю. Башмаки составляли отчаяние институтских кокеток своим допотопным фасоном: из черной тонкой кожи, вырезанные как туфли, они привязывались к ноге черными шелковыми ленточками, перекрещивающимися спереди. К довершению беды ленточки беспрестанно лопались и оторвались, а развязанный башмак подвергал выговором и был поступком против дисциплины.

@темы: институтки

---

Белоусов.
Институтки долгое время имели репутацию весьма начитанных особ. Вы в своих кельях, - обращаясь к "монастыре", говорит легкомысленная мать героини повести Николая Остолопова" Евгения или Нынешнее воспитание (1803 .) тому лишь учитесь, чтоб книги читать... Однако с утратой дворянством передовой роли в культурной жизни России обнаружилось, что институтская начитанность сильно отстает от запросов и требований времени..... Передовые гимназистки начала XXвека с презрением отзывались о малограмотности институток в вопросах искусства и литературы.. Оторванные от интересов современной жизни институтские курсы русской и иностранной литературы не восполнялись внеклассным чтением, которое всячески ограничивалось ( вплоть до его запрета) и контролировалось, чтобы оградить институток от вредных идей ... И сохранить в них детскую невинность.. Зачем им душу возвышающее чтение, - говорила начальница московского Николаевского Института классной даме, читавшей по вечерам воспитанницам Тургенева, Диккенса, Достоевского и Льва Толстого, - это надо народ возвышать, а они и так из высшего класса. Им важно невинность воспитать

@темы: институтки

---

Дидро о театральных пьесах для института.
Ваше величество!
Ваши дети так хорошо сыграли. Femmes savantes и. Servante maitresse, что могли бы удивить даже людей, видевших в этих пьесах лучших актеров и актрис Франции. Уже и то удивительно, что они хорошо провели сцену пения (в Servante maitresse), хотя размер стихов и правила декламации сами указывают, как следует играть, но еще удивительнее, что они прекрасно играли в простых диалогах. Двое из них -положительно таланты, до такой степени, что если бы я стал выражать мое о них мнение во Франции, то меня подняли бы на смех.
А я все- таки стану о них говорить, рассчитывая на то, что хладнокровная уверенность друга моего Гримма, который меня поддержит, остановит насмешки народа, претендующего на пальму первенства в драматическом искусстве.
Тем не менее я должен признаться вашему величеству, что был бы не то, что огорчен, а озабочен, обладая детьми, которые так хорошо играют. Пьесы, ими разыгрываемые, не кажутся мне способными развить чувствительность, сострадание, вообще добрые нравы. Сколько в них выражений, кажущихся неприличными для таких юных и невинных уст!
Очень важно было бы дать им свой собственный, более чистый и подходящий репертуар.
Чего не сделал Вольтер, то попробую сделать я, хотя он, конечно, справился бы с такой задачей лучше меня. Я обещал это вашему величеству и сдержу слово, будучи счастлив тем, что могу услужить такими пустяками двум величайшим учреждениям, какие только можно вообразить.
Страсти пробуждаются слишком рано и слишком сильно в сердцах молодых людей.
Порядочные пьесы не исключают ни шуток ни веселости.
Не я делаю эти замечания - генерал Бецкий раньше меня их сделал, а я только цитирую его письмо.
Но к этим замечаниям я прибавлю еще одно, которое предлагаю вниманию вашего величества. Дети играли для нас; не лучше ли было, если б кто-нибудь играл для них. Не было ли для них полезно, если бы великие актеры интересовали, волновали их, возбуждали негодование против злых и заставляли плакать о несчастии добрых? На сцене они являются просветителями, в партере явятся просвещаемыми.
Видя хорошую игру, они будут учиться хорошо играть, научатся добру и будут тронуты.
Два или три спектакля в год, данных исключительно для них, могли бы стать наградой для тех, которые хорошо учились и одни только были бы допущены в театр

@темы: институтки, энциклопедисты

---

Из книги Дидро и Екатерина. (И я обнаружила, что в ней не хватает дюжины страниц. Какому усердному читателю они могли понадобиться?!)
Воспитание при помощи театра
Екатерина внесла между прочим в программы учрежденных еб учебных заведений разыгрывание лучших классических пьес. За недостатком пьес национальных, она обратилась к французскому репертуару и, главным образом, к пьесам Вольтера. Zaire и l'Enfant prodigue были разыграны воспитанницами Смольного монастыря в 1772 году и Екатерина давала Фернейскому отшельнику подробный отчёт об этих спектаклях. Но она при этом жаловалась, что "во французских пьесах слишком много говорится о любви" и просила совета, как с этим быть. Вольтер тотчас же предложил выкинуть по нескольку стихов из Мизантропа и Скупого, а кроме того прислал экземпляр своей трагедии Lois de Minos"с вклеенными среди текста белыми листами, на которых он сделал соответствующие изменения, для того, чтобы пощадить стыдливость воспитанниц Смольного монастыря. Такое усердие, подогреваемое похвалами императрицы, скоро, однако ж остыло, таки как "Северная Семирамида", оскорбленная более чем смелыми шутками старого сатира ( по поводу бороды актрисы, игравшей роль Мардохея в Эсфири), притворившегося педагогом, перестала слушать его советы.
Место Вольтера, как советника по педагогическим вопросам, вполне естественно, занял Дидро.

@темы: Вольтер, институтки

---

Дидро.
О школе для девочек. То бишь о Смольном.И об уроках анатомии.
Размышляя об этом прекрасном учреждении и сравнивая воспитание в нем даваемое, с тем, которое получила моя дочь, я могу, положа руку на сердце, сказать вашему величеству, что, имея нежнейшего из отцов и прекраснейшею из матерей, она была воспитана хуже и строже, чем вы воспитываете ваших детей. В вашем монастыре принимаются самые существенные меры для сохранения здоровья детей, их природного характера, их невинности и веселия, таланты их развиваются без всякого стеснения, вкус к домашнему хозяйству образуется не в ущерб идеальным стремлениям; одним словом, из них приготовляют хороших жен и матерей, образованных, честных и полезных гражданок.
В их воспитании, по моему, упущен единственный важныйис некоторых точек зрения пункт - они не проходят маленького курса анатомии по восковым и иньецированным (?) моделям, дающим понятие о натуре, не возбуждая никакого отвращения.
Наше тело составляет ведь такую значительную часть нас самих! Хрупкий организм женщины так подвержен порче! Рано или поздно она станет матерью; краткие сведения из анатомии необходимы для нее и раньше и позже и во время материнства!
Кроме того, я именно анатомией вырвал с корнем опасную любознательность моей дочери. Когда она все узнала, то нечего больше было и узнавать. Воображение ее успокоилось, а нравы остались чистыми.
Благодаря анатомии, она поняла что такое стыд и приличие, почему лицам обоего пола необходимо скрывать такие части своего тела, обнажение которых повело бы к развитию порочных наклонностей.
Благодаря анатомии, она поняла опасность сближения с мужчинами.
Благодаря анатомии, она подготовилась к выполнению супружеских обязанностей и материнству.
Благодаря анатомии, она узнала те предосторожности, которыми следует обставлять беременность; она подготовилась к безропотному терпению при родовых муках; она изучила положение ребёнка в матке. При первых же родахона выказала такую твердость, которая в невежественных женщинах не встречается.
Знание анатомии послужит ей на всю жизнь, для сохранения здоровья в целости, для определения места заболевания, для себя, для мужа, для детей, для домашних.

@темы: институтки, энциклопедисты

---

Белоусов. Предисловие к мемуарам институток.
Институт строго оберегал младенческую непорочность своих воспитанниц. Она считалась основой высокой нравственности. Охраняя институток от греховных страстей и пороков, воспитатели доходили до форменных курьезов: иногда седьмую заповедь( запрет на прелюбодеяние) заклеивали бумажкой... Однако некоторым содержание заповеди было известно, а многие догадывались. Есть сведения о том, что институтки знали "невыносимой пошлости анекдоты" и зачитывались " порнографической литературой%, которую они получали от братьев и кузенов. Вместе с тем большинство воспитанниц, судя по всему, действительно отличалось" блаженным неведением" в этой области жизни. Мне было 18 лет и я сказала Александрине Зубовой: "Моя милая, что делают, чтобы иметь детей?" Она сказала мне: "Ах, Сашенька, Делош (профессор физики и естественной истории) нам не сказал, что нужно делать

@темы: институтки

---

Не помню, цитировала я это или нет... Мемуары Водовозовой. az.lib.ru/w/wodowozowa_e_n/text_0020.shtml
Первое появление Ушинского в институте.
Когда однажды у нас только что кончился какой-то урок и мы уже направились было к двери, чтобы выйти из класса, в него вбежал, буквально вбежал, среднего роста худощавый брюнет, который, не обращая внимания на наши реверансы и нервно комкая свою шляпу в руках, вдруг начал выкрикивать: "Ведь вы же здесь специально изучаете нравственность, а не знаете того, что портить чужую вещь духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете... может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу... Да куда вам думать о бедности! Не правда ли... ведь это fi donc... {фи (франц.).} совсем унизительно!" И с этими словами он выбежал из класса.
Мы были так ошеломлены, что стояли неподвижно. И было отчего: хотя классные дамы ежедневно осыпали нас бранью, упреками и намеками на что-то гнусное с нашей стороны, но от мужского персонала, от наших учителей и инспектора, мы никогда не слыхали грубого слова. Для этого не было ни малейшего повода. Наши учителя редко вызывали плохих учениц, а хорошие твердо учили свои уроки. Если воспитанница не знала урока, ей ставили плохую отметку, и этим ограничивались все неприятности между учителями и нами. Учителя и инспектор обращались со всеми весьма вежливо. Что же касается вступления нового инспектора в институт (это случалось крайне редко), то он обыкновенно торжественно входил в класс в сопровождении инспектрисы. При этом она произносила по-французски: "Monsieur, -- рекомендую: воспитанницы такого-то класса", а обращаясь к нам, -- "mesdemoiselles: ваш новый инспектор". Мы чинно приподнимались со скамеек, кланялись и выслушивали несколько фраз нового инспектора, правда стереотипных, но в чрезвычайно вежливой форме, в которых высказывалась уверенность, что мы своими успехами заставим его всегда вспоминать о проведенном с нами времени как о самом приятном для него. Затем начинался урок, во время которого учитель вызывал самых лучших воспитанниц, а инспектор старался ободрить конфузившихся и в конце концов высказывал, как он удивлен нашими успехами и хорошею подготовкою. "А это что за инспектор? Не успел появиться, и уже осмеливается орать на нас, взрослых девушек, как на базарных мужиков! Наконец, даже не мы это сделали! Вероятно, кто-нибудь из другого отделения... А если бы и мы? Неужели такое преступление облить шляпу духами? Мы всегда так делали, и порядочные мужчины были только польщены этим! Какой-то невоспитанный, некомильфотный!.. И как приличны с нами эти разговоры о бедности!.." -- рассуждали мы. Но долго останавливаться над этим вопросом не пришлось: раздался колокол, призывавший нас на урок немецкого языка
За солидным немцем, отрастившим себе порядочное брюшко и неторопливо приближавшимся к скамейкам, нервною и стремительною походкою вошел в класс Ушинский. Он поклонился, попросил воспитанниц, сидевших на последней скамейке, подойти к его столу и приказал одной из них открыть книгу, но не на том месте, где был заданный урок, а на несколько страниц вперед, и переводить. "Мы этого еще не учили..." -- получил он в ответ. Но Ушинский заявил, что он желает знать, как воспитанницы переводят a livre ouvert {с листа, без подготовки (франц.).}. Из страницы, прочитанной каждою, одна могла перевести два-три слова, другая несколько больше, а третья решительно ничего не знала. Когда же он предложил передать по-русски своими словами только что прочитанное, ни одна из нас ничего не могла ответить, никто не понимал даже, о чем идет речь.
На вопрос, сделанный учителю, сколько у нас в неделю уроков немецкого языка и сколько лет мы учимся, он отвечал, что уже шестой год и что мы имеем по два урока в неделю. На это инспектор заметил:
-- Вычитая каникулы и бесконечное число праздников, воспитанницы учатся, во всяком случае, не менее месяцев семи, следовательно в году имеют по крайней мере пятьдесят шесть уроков... Ведь если бы они выучивали в каждый урок только несколько слов и на эти слова делали упражнения и переводы, то подумайте сами, какой громадный запас слов они приобрели бы в двести восемьдесят ваших уроков! Между тем воспитанницы не понимают даже смысла прочитанного, хотя текст оригинала простой и легкий.
Учитель оправдывался тем, что вызваны были плохие ученицы, но еще более подчеркивал то, что в институте все внимание обращено на французский язык, что воспитанниц заставляют разговаривать по-немецки очень редко, да и то для проформы, и указывал на то, что сами они терпеть не могут немецкого языка.
Ушинский возражал, что для того, чтобы заставить воспитанниц полюбить немецкий язык, он, учитель, должен был отчасти читать, а отчасти сообщать им содержание лучших произведений Шиллера и Гете.
-- О господин инспектор! -- насмешливо-добродушно отвечал немец. -- Уверяю вас... хотя они и в старшем классе, но ничего, решительно ничего не поймут в сочинениях этих писателей и не заинтересуются ими.
На это Ушинский заметил, что только идиота может не заинтересовать гениальное произведение.
Так как учитель в свое оправдание указывал на то, что инспектором были вызваны плохие ученицы, Ушинский предложил ему вызвать самых лучших и начал внимательно вслушиваться в их чтение. Когда одна из них начала бойко переводить, Ушинский заметил ей, что хотя она прекрасно понимает прочитанное, но по-русски выражается неправильно, и указывал ей, как нужно переводить то или другое немецкое выражение.
Когда мы поближе познакомились с Ушинским, мы заметили, что он так уходит в дело, -- все равно, читал ли он лекцию или слушал наши ответы, -- что не видел и не слышал, что происходило вокруг. Но когда что-нибудь внезапно нарушало тишину, он вздрагивал, резко делал замечание нарушителю ее, не обращая ни малейшего внимания, к кому оно относилось -- к воспитаннице, учителю или к классной даме. Так было и в этом случае. Дежурная дама, m-lle Тюфяева, внезапно с шумом отодвинула свой стул, встала с своего места, подошла к скамейке и начала что-то вырывать из рук одной воспитанницы. Как только она скрипнула стулом, Ушинский быстро поднял голову и стал пристально всматриваться в нее, точно не понимая в первую минуту, что его отвлекло от дела. Но когда у нее завязалась борьба с ученицей, он привстал с своего места и резко закричал: "Перестаньте же, наконец, шуметь! Кто вас просит сидеть в классе? Учитель сам обязан поддерживать порядок!" И сейчас же уселся как ни в чем не бывало, продолжая занятия. Тюфяева побледнела, но промолчала, может "быть, от неожиданности. С институтской точки зрения замечание Ушинского, как по форме, так и по существу, могло считаться возмутительною дерзостью. Наши испектора и учителя разговаривали с классными дамами не иначе, как с величайшим почтением. Если же приходилось о чем-нибудь их попросить или сделать самое ничтожное замечание (то и другое случалось крайне редко), то они обращались к ним, наклонив голову и с приятною галантностью: "Mademoiselle N, простите великодушно, если я решаюсь вас беспокоить..." и т. п. А новый инспектор только что показался, и уже смеет кричать на нее, заслуженную классную даму, как на последнюю горничную! Между тем Ушинский, сделав ей такое неподходящее, по институтскому этикету, замечание, моментально забыл о ее существовании.
-- Вы, кажется, немка? -- спросил он у воспитанницы, которая только что переводила с немецкого на русский. Получив утвердительный ответ, он узнал и от двух других воспитанниц, прекрасно ответивших на все его вопросы, что они хотя и русские, но дома говорили больше на немецком, чем на родном языке.
-- А, вот что! Значит, эти первые ученицы знанием языка обязаны семейству, а не учебному заведению! -- сказал Ушинский, обращаясь к учителю, поклонился и повернулся, чтобы уходить, но Тюфяева загородила ему дорогу.
-- Позвольте вам заметить, милостивый государь, что мы дежурим в классе по воле нашего начальства... что мы... что я... я высоко чту мое начальство...
-- Если вы уже обязаны здесь сидеть неизвестно зачем, то, по крайней мере, должны сидеть тихо, не скрипеть стулом, не шмыгать между скамейками, не вырывать бумаги у воспитанниц, не отвлекать их внимания от урока... Понимаете? -- резко перебил ее Ушинский.
-- Я, милостивый государь, служу здесь тридцать шесть лет... мне, милостивый государь, седьмой десяток... да-с, седьмой десяток... я не привыкла к такому обращению... Это все, все будет доложено кому следует.
-- Если вы дежурите с такой определенной целью, то и исполняйте ваши священные обязанности!.. -- С последними словами он вышел из класса.
Тюфяева возвратилась на свое место, но была так взволнована, что не брала даже чулка в руки, который она обыкновенно вязала; горько покачивая головой, она вдруг расплакалась и направилась к выходу. Воспитанницы в первый раз остались в классе с глазу на глаз с учителем. Все молчали. Наш немец что-то крепко призадумался, но это был один момент: он вдруг встрепенулся и, по заведенному порядку, начал вызывать учениц одну за другой. Ратманова, пользуясь отсутствием классной дамы, встала с своего места и, прикрывая рот и нос платком (указывая этим, что у нее кровь идет носом), смело вышла из класса, но не в ту дверь, в которую ей надлежало выйти для этого. Мы поняли, что она отправилась "на разведки". Нам тоже не сиделось: мы чувствовали сильнейшую потребность обсуждать происшедшее, а между тем приходилось ждать до звонка, мало того, необходимо было запастись терпением и на весь обед, так как в это время не очень-то удобно было болтать. Немец не обращал ни на что внимания, и мы то и дело оборачивались по сторонам: одна показывала другой на свою голову и вертела над нею рукою, выражая этим, что у нее бог знает что там творится, другая била себя в грудь и закатывала глаза,-- это означало, что у нее разрывается сердце от муки из-за того, что приходится так долго молчать.
В столовую мы спустились без классной дамы. Когда мы шли по парам, Ратманова незаметно присоединилась к нам и сидела за обедом, загадочно улыбаясь. Подруги то и дело подталкивали ее соседок, умоляя их выспросить ее о том, что она успела узнать. "Удалось ли что-нибудь?" -- спрашивали ее. Гордо подняв голову, она отвечала, что неудачи преследуют только трусих и идиоток.
Наступил конец и нашим страданиям. Когда мы возвратились в класс, Тюфяева, на наше счастье, ушла в свою комнату заливать горе кофеем. Сбившись в кучу, воспитанницы кричали, перебивая друг друга:
-- Это какой-то ужасающий злец!
-- Просто невежа!
-- Не конфузится сознаться, что у него денег нет даже на покупку шляпы!
-- Неправда, и опять неправда! -- смело выскочила на его защиту воспитанница Ивановская2. -- Ушинский... это, прежде всего, человек неземной красоты!
-- Не ты ли облила его шляпу духами?
-- Я не могла этого не сделать!.. Спускаюсь утром на нижний коридор и вдруг вижу -- входит... Меня точно стрела пронзила! Я так была поражена его красотой!.. Дала ему пройти и сейчас же бросилась к вешалкам, облила его шляпу духами, вылила духи в карманы его пальто, -- одним словом, весь флакончик опорожнила, благо он был под рукой.
Воспитанницы, однако, не одобрили поступка Ивановской. Хотя почти каждая из них делала то же самое, но в данном случае они ссылались на то, что стоило только взглянуть на Ушинского, и каждая должна была бы понять, что он не оценит такого внимания. Хотя это суждение высказывалось post factum {после совершившегося (лат).}, но с ним все согласились, судили, рядили, и все-таки никто из нас не мог сообразить, почему Ушинский так обозлился только за то, что его одежду облили духами. Нашим учителям это, обыкновенно, очень нравилось: при встрече после этого они улыбались нам лишний раз. Особенно возмутило нас в Ушинском, как величайшая неблаговоспитанность с его стороны, что он осмелился кричать на нас, взрослых девиц, а также и то, как он разговаривал с m-lle Тюфяевой. Конечно, мы все были до невероятности счастливы, что он ее так "отбрил" и "унизил", но многие находили, что хотя она и классная дама, следовательно, гнусное существо, но все же она дама вообще, а каждый образованный мужчина должен относиться к даме по-рыцарски, с утонченною любезностью и почтением.

@темы: институтки

---

Мемуары Энгельгарт.
В противность мужским учебным заведениям, где принято новичков обижать, бить и чинить над ними разные каверзы, в институте с новенькими обращались вежливо, говорили им "вы" и оберегали от неприятностей. Сами воспитанницы наблюдали за этим. и беда, если какая-нибудь девочка осмеливалась обидеть словом новенькую (voies de fait не существовало вовсе ни для новеньких н для стареньких; всякая ручная расправа была противна институтским понятиям, институтскому духу и навлекла бы на виновную такую бурю и такую гонку со стороны товарищества, что самые строптивые вели себя безукоризненно в этом отношении), то все остальные налетали на нее разом и осаживали словами: "Как вам не стыдно, разве вы забыли. что она новенькая!"
Это бережное обращение длилось неделю-две - определенного срока не было - и затем внезапно прекращалось.

@темы: институтки

---

Из мемуаров Энгельгарт.
В этот день я мало успела просветиться насчет моей новой обстановки... узнала только, между прочим, что институтки обязаны говорить между собой один день по-французски, а другой день - по-немецки. За несоблюдение этого правила привешивался к шее вышеупомянутый красный картонный язык. Воспитанница, получившая язык на шею, прислушивалась к говору подруг и, услыша русскую фразу, в свою очередь передавала язык той. которая ее произнесла.
Так как большинство институток плохо объяснялось на иностранных диалектах, в особенности на немецком... то для избежания языка изобретена была следующая уловка, освященная обычаем и допущенная классными дамами. а именно: всякой русской фразе предпосылалась немецкая, институтской фабрикации:"Wie sagt man auf Deutsh?. Заручившись этой спасительной фразой, можно было говорить сколько угодно по-русски. ..
Для французского, на котором. впрочем, воспитанницы говорили охотнее, - хотя богу одному да институтским стенам известно, что это был за французский язык, - существовал такой же громоотвод, или, лучше сказать, языкоотвод:"Comment dit-on en francais?"
Впрочем, правила эти наблюдались не особенно строго, и , во всяком случае, не постоянно, потому что не в русском характере систематически преследовать какую бы то ни было цель. Язык по целым неделям, даже месяцам валялся где-нибудь в шкапу и только по внезапно осенявшему по временам классную даму усердию вытаскивался на свет божий, гулял по институтским шеям дня три-четыре, а затем снова сдавался в архив на неопределенный срок.

@темы: институтки

---

И еще о еде.
Мемуары Стерлиговой.
Большая часть девочек стала по парам и с классной дамой во главе вышли из класса. Я обратилась с вопросом: "Куда они идут?" - "Чай пить", - отвечала сидевшая рядом со мной девочка и объяснила, что классным дамам родители воспитанниц платили по 30 рублей в год за стакан чая и несколько сухарей, которые давались в комнате классной дамы ежедневно вечером. Классную даму заменила пепиньерка, и сию же минуту дежурная горничная внесла в класс корзину с черным хлебом и бутыль с квасом. При виде этого горести моей не было пределов; раздача черного хлеба, нарезанного ломтями, показалось мне сильнейшим наказанием и я, не притрагиваясь к нему залилась горькими слезами. Ведь у нас дома наказывали так провинившихся горничных! Какой же проступок сделали мы, оставшиеся в классе?

@темы: институтки

---

Из мемуаров Водовозовой.
Как только дядя распростился с нами и мы остались вдвоем с братом. он заметил, что для дочерей дяди, как для богатых девушек, может быть, и ничего не нужно более, как только заботиться о своей нравственности, но что мне, бедной девушке, очень даже невредно подумывать о том, чтобы запастись знаниями.
Эти рассуждения брата мне напомнили внушения матери о бедности, которые она так часто любила делать нам. своим детям, о чем я в институте старалась забыть и уже почти достигла этого. И вдруг брат, который навестил меня в первый раз после долгой разлуки, напоминает мне об этом! Замечания брата как-то сразу охладили мое теплое, родственное чувство к нему... На его вопрос, что мы проходим у преподавателя словесности, я с гордостью отвечала ему, что Лермонтов изложен у нас на 18-ти страницах, а Пушкин даже на 32-х. Из ответов, которые я давала брату, он пришел к правильному заключению, что я не читала ни одного произведения наших классиков.
- Какой у вас дурацкий учитель литературы! Вы. видимо, и выучились здесь только обожанию!
Хотя я тяжело страдала от уклада институтской жизни..., но миазмы стоячего институтского болота уже достаточно пропитали мой организм, и я считала низостью спустить брату его оскорбительное замечание об институте, которым я гордилась, и об учителе, которого мы считали гениальным, а потому высокомерно возразила ему:
- Должно быть, не все такого мнения. как ты, о нашем институте, так как он всюду считается первоклассным в России! А наш преподаватель словесности и литературы Старов - знаменитый поэт, перед которым преклоняются даже такие дуры, как наши классные дамы.
- Такого знаменитого поэта в России нет. и классные дамы преклоняются перед ним только потому, что они дуры...
Это было уже слишком. и я вскочила. чтобы убежать от него, не простившись. Но брат вовремя схватил меня за руки. Он долго и нежно уговаривал меня, просил извинить его и в конце концов заявил, что я непременно должна заняться чтением, что он будет носить мне книги. Я наотрез отказалась от этого предложения, говоря, что у нас столько переписки, столько обязательных занятий. что у меня нет свободной минуты. И видя, что я все порываюсь уйти, брат переменил тему разговора. Он стал рассказывать мне о том. как матушка уже теперь мечтает приехать за мной в ПЕтербург к моему выпуску, как она давно копит для этого деньги. откладывая по нескольку рублей в месяц.
-такие жертвы! Зачем? - вдруг вырвалось у меня помимо воли.
- Как зачем?- с изумлением воскликнул брат. - Ты даже после долгой разлуки не желаешь увидеть родную мать?
Конечно. я желаю видеть маменьку... Но если это так трудно для нее? Вероятно, дядя согласится взять меня к себе...Пожалуйста. уговори ее не приезжать ко мне.. Право же. это вовсе не нужно... Уверяю тебя, что я устроюсь...
Мой брат заподозрил. что я имею какие-нибудь веские причины отказываться от приезда матушки. начал ловко выпрашивать меня. и я откровенно высказалась по этому поводу. Я напомнила ему о том, что матушка не только не стыдилась бедности, но чуть не хвасталась ею... Здесь же иначе на это смотрят.. Что же делать! Не все могут быть одинакового убеждения, не все находят. что бедность - такое счастье. которым можно хвастаться! Если матушка приедет брать меня из института, она.наверно, явится сюда в тех же платьях. которые у нее были пошиты еще тогда. когда она привозила меня. А ведь с тех пор моды совсем изменились!..
"Как ты думаешь. - обратилась я к брату. - очень мне приятно будет, когда ее станут высмеивать здесь за ее туалеты?".
-Довольно! - вдруг произнес брат с страшным гневом. резко отодвигая свой стул. _так вот чему тебя здесь научили! - Он весь побагровел и вышел, не простившись со мной
Я не только не понимала всей глубины пошлости, сказанной мною, но и не умела хорошенько разобраться в том, за что на меня так рассердился брат... Всю вину за эту ссору я сваливала на него. "Как это дико, - думала я. - он требует. чтобы все в институте придерживались такого же мнения, как наша матушка". Я нашла, что мои подруги были вполне справедливы, когда утверждали. что родственники и все живущие вне института никогда не могут вполне понять институтку.

@темы: институтки

---

Водовозова.
Прошло уже более полугода после моего вступления в институт, а я совсем еще не могла приспособиться к раннему вставанию, голоду и холоду. Я вечно тряслась от лихорадки, а временами так кашляла, что будила подруг по ночам.. В то же время меня так одолевала сонливость, что я машинально исполняла приказания, была вялою и неразговорчивою. Классные дамы решили, что я послушная девочка, и выказывали ко мне даже внимание: как только я им попадалась на глаза, они всегда находили, что я больна, и посылали меня в лазарет.
В то время для измерения температуры тела не применяли термометра: лихорадку доктор определял по пульсу и ощупывая лоб своими руками. Проделав со мной все, что при этом полагалось, он говорил, обращаясь к надзирательнице:" Ее всегдашняя болезнь - лихорадка. Поспит. поест, обогреется - и завтра же будет здорова, а отправится в класс - опять то же будет....В помещичьих-то домах жарко топят, плотно кормят, тепло укрывают; натурально, что такие дети не могут выносить у нас температуры девять и восемь градусов".

@темы: институтки

---

Из мемуаров Водовозовой.
Церковными службами нас так утомляли, что многие воспитанницы падали в церкви в обморок. Непосильное утомление заставляло многих употреблять все средства, чтобы избавиться от посещения церкви, но так как этого добивались решительно все, то между нами обыкновенно устанавливалась очередь (сразу не более 3-4 в дортуаре), которая давала право заявить дежурной даме о том, что они не могут идти в церковь по причине зубной, головной или другой какой-нибудь боли. При большом количестве воспитанниц желанная очереь наступала редко, а потому многие решались симулировать дурноту, и некоторые воспитаннциы делали это очень искусно...
Взрослые институтка удивительно ловко умели представлять обморок: задерживая дыхание, они бледнели, тряслись, вскрикивали, как будто внезапно теряли сознание, ловко падали на пол, даже с грохотом, не причинив себе ни малейшего вреда. Но были в этом отношении и совсем бесталанные: несмотря на обучение их этому искусству опытными подругами, они никак не могли усвоить его. Такие несчастные создания в известный момент богослужения вытягивали из кармана махорку.. и засовывали еее за щеки. У них подымалась рвота, и их выводили из церкви

@темы: институтки

---

Из мемуаров Водовозовой.
О свидании с дядей и братом.
-Ты знаешь, - обратился дядя к брату.., - они ведь здесь обожанием занимаются... обожают даже сторожей, ламповщиков...
Превратившись в настоящую институтку. я... энергично отрицала это обвинение, с наивной гордостью выставляя на вид, что у нас никто еще никогда не обожал никого нижу дьякона...
-Да это бесподобно! - хохотал дядя. -Чем же выражается у вас это обожание?
Я начала рассказывать о том, какие слова кричат обожаемым учителям, как им обливают пальто и шляпу духами, и при этом указала, что воспитанница, сидевшая в ту минуту близко от нас, обожает учителя рисования, что у него под носом пятно от табака...а на лбу у него громадная громадная грязная бородавка.
-Как, вы обожаете и безобразных, и старых и даже неопрятных?
Я очень удивилась такому вопросу и объяснила, что кроме таких учителей у нас и нет почти других.
-Ну, а священнику как вы выражаете свое обожание?
-Адоратрисы в первый день Пасхи вместо яиц дарят ему красиво вышитые шелками мячики, натирают духами губы, когда христосуются с ним... -При этом я сообщила, что одна воспитанница призналась священнику на исповеди, что она обожает его. как Бога. Он рассердился на нее, сказал, что она превращает исповедь в забаву. и объявил, что лишает ее причастия. Она испугалась, что это узнают классные дамы, умоляла его простить ее и не выходила из исповедальни до тех пор. пока не выпросила у него прощения.
-Как это все нелепо, глупо и пошло! - вдруг произнес мой брат. Дядя очень рассердился на него за эту ненужную с его стороны серьезность и оставить в неприкосновенности мою наивность. Чтобы дискредитировать брата, дядя, сообщил, что мой младший брат Заря и в подметки не годиться старшему, Андрюше, который оказывается настоящим бравым офицером. лихим служакою. дамским кавалером. чудесным танцором... Что же касается брата Зари. то, по словам дяди. он напрасно и числится-то военным, так как день и ночь корпит над книгами. Он тут же начал советовать ему перейти в военную академию, просил не навязывать мне книг, не "развивать меня", как это делают теперь многие молодые люди. и говорил, что это совсем не нужно. что ее прозовут за это "синим чулком".
Я успокоила дядю, говоря. что не люблю читать, что наше начальство совсем не обращает внимание на наше учение, что оно следит только за нашим поведением.-
-Хвалю ваше начальство! Очень хвалю" Действительно, девушке нужна только нравственность.

@темы: институтки

---

Водовозова матери. Из ее мемуаров.
Отзыв автора о своем же письме . Я не только писала ей "казенные письма", но преподносила ей, как мне. вероятно, казалось. чуть не настоящие отравленные стрелы. но что, в сущности, было просто грубостью и пошлостью.
"Считаю своею обязанностью известить Вас, милая маменька, что я приобщилась св. тайн, а потому простила всех-всех моих врагов. Я буду просить Вас, милая маменька, не беспокоить себя присылкой мне 4-5 рублей в год: их не всегда хватает на покупку помады, мыла, гребенок. щеток, а тем более ботинок, чтобы заменить ими казенные, которые падают с ног во время уроков танцев. Не могу из денег, которые Вы мне посылаете , купить себе и перчатки для балов. На балы эти хожу не потому, что их обожаю, а потому. что требует начальство, а над старыми, разорванными перчатками. которые я беру и подруг, когда они их бросают. все издеваются. На 4-5 рублей, которые Вы мне посылаете, милая маменька, я не могу заказать себе и корсета, который стоит здесь 6-8 рублей, а хожу в казенном, от которого у меня остаются ссадины и раны. Чтобы иметь еще хотя несколько рублей кроме тех, которые Вы мне посылаете, я за плату беру шить у подруг передники и пелеринки. Воспитанницы, которых матери любят, посылают деньги дочерям не только на все. что здесь необходимо, но и на шитье всего. что мы тут обязаны себе пошить. Такие воспитанницы все свое шитье отдают за плату горничным. Хотя мне очень стыдно быть вроде горничной. подруги платят за эту работу. Вы видите, милая маменька. что на Ваши 4 и лаже 5 рублей я ничего не могу сделать. что мне здесь нужно. а потому. пожалуйста. не присылайте мне ни этих Ваших 4 и даже 5 рублей".
Одно из подобных писем заканчивалось еще такой "адской иронией": "Всех своих добрых. чудных. милых наставниц, то есть классных дам, я люблю от всего моего сердца и очень их уважаю, а одну из них. мадемуазель Тюфяеву. с которою Вы лично познакомились, когда отдавали меня в институт, я просто обожаю. В последние четыре месяца никто из родственников меня не навещал, но Вы не беспокойтесь. милая маменька, - я в этом совсем не нуждаюсь: мне очень здесь весело. чрезвычайно хорошо. я совершенно здорова, чего и Вам желаю".

@темы: институтки

---

Когда 14 декабря 1825 года раздалась пальба из орудий. начальница Патриотического института обратилась к воспитанницам с такою речью: "Это господь бог наказывает вас, девицы. за ваши грехи. Самый главный и тяжкий грех вш тот, что вы редко говорите по-французски и, точно кухарки , болтаете по-русски. В страшном перепуге мы вполне познали ужас нашего грехопадения и на коленях перед иконами , с горькими слезами раскаяния, тогда же поклялись начальнице вовсе не употреблять в разговоре русского языка. Наши заклятия были как бы услышаны: пальба внезапно стихла, мы успокоились и долго после того в спальнях и залах Патриотического института не слышалось русского языка.
мемуары некой С. А Пелли

@темы: институтки

---

Наставление Ушинского окончившей Смольный Водовозовой.
И он, по-прежнему обращаясь то ко мне, то к моей матери, говорил о том. как необходимо развивать в себе вкус к здоровым удовольствиям: советовал ходить в театр на пьесы Островского, но перед каждым представлением прочитывать пьесу, которую придется смотреть, а если есть возможность, и критический ее разбор, указывал на необходимость посещать публичные лекции, особенно лекции Костомарова, с тем же условием, то есть чтобы до нее подготовиться к ее слушанию.
- Видите ли, я все толкую о развлечениях, но ведь кроме них, должны же вы подумать и о каком-нибудь серьезном умственном труде. Когда я к вам приеду, я привезу вам список книг, и мы сообща решим, над чем вам следует поработать во время вашего пребывания в Петербурге. Но рука об руку с серьезной умственной работой и здоровыми развлечениями вы должны выбрать еще какую-нибудь воскресную школу, чтобы обучать детей грамоте и посещать лучшие элементарные школы, прислушиваться к преподаванию хороших учителей.

@темы: институтки

---

Мемуары Соколовой.
Государя в этот день никто в институт не ждал, как вдруг быстро разнесшаяся по всему Смольному весть о том, что он приехал и проследовал с внутреннего или, лучше сказать, с "черного входа" - и не куда-нибудь, а на кухню! - повергла одних в недоумение. других - в крайний испуг..
Уже впоследствии нам стало известно, что государь. подойдя к котлу, в котором только что был сварен рыбный суп, точнее уха, опустил в котел ложку, попробовал довольно жидкое варево и сказал:
-Даже дешевой такой рыбы пожалели... Ну, а теперь что на второе? Н-да... моих солдат лучше кормят!

@темы: институтки

---

Мемуары Софьи Хвощинской.
Но если чем был точно плох институт так это пищей... Не то чтобы порции были малы, не то чтобы стол был слишком прост, - у нас готовили скверно. Часто и сама провизия никуда не годилась... Я даже радовалась посту, потому что на столе не являлось мясо. Исключая невыразимых груздей, остальное в постные дни было кое-как съедобно. Можно было по крайней мере вдоволь начиниться опятками и клюквенным киселем или киселем черничным. От последнего весь институт ходил сутки с черными ртами, но это не важность. Зато скоромный стол1 Мясо синеватое, жесткое, скорее рваное, чем резаное. печенка под рубленым легким, такого вида на блюде, что и помыслить невозможно; какой-то крупенник, твердо сваленный, часто с горьким маслом; летом творог, редко не горький; каша с рубленным яйцом, холодная, без признаков масла, какую дают индейкам...Стол наш был чрезвычайно разнообразен. Мы не понимали, зачем это разнообразие... Часто мы вставали из-за стола, съевши только кусок хлеба; оловянные, тусклые и уже слишком некрасивые блюда - относились нетронутыми

@темы: институтки

---

Хвощинская об обычае обожания.... Вообще, у меня тут скоро будет много об институтках.
Objet! Она! - магическое слово, наполнявшее восторгом нашу душу... Выбрать себе из старшего класса "предмет для обожания" и любить, любить его - иногда бог знает за что. Бегать за нею повсюду; всегда, хотя бы в неузаконенный час, хотя бы за это сто раз сняли передник; благословлять ее, и где-нибудь, прижавшись в коридоре, покуда она идет, осыпать ее самыми сладчайшими именами, какие только можно давать небожителям... А счастье на просторе закричать ей во все горло"celeste", Divine, поцеловать в плечико или хоть край ее пелеринки. Я обожала свой object до сумасшествия. У меня были целые тетради, где разноцветными красками был нарисован ее вензель, и во всех возможных прилагательных воспевались ее совершенства. Я писала ее вензель на песке, вырезала его на своем пюпитре, на колонных в зале, на полу в дортуаре у своей постели, где молилась в другой раз после общей молитвы. Она меня счастливила. То есть она позволяла мне переписывать ей тетрадки набело, а один раз - о, богиня! она приняла из моих рук шоколадную собачку, которой тут же удостоила откусить голову!

@темы: институтки